Чэнь отчего-то ждал, что она позвонит еще. Но телефон молчал.
Ван волнуется за него. Она журналистка и сразу чувствует перемены в политической ситуации. Когда Чэнь обращался к Ляо по поводу выездной визы для Ван, тот обещал помочь; но тогда над старшим инспектором еще не сгустились тучи. А сейчас… Чэнь вполне понимал ход мыслей Ляо. Зачем помогать человеку, чью карьеру можно считать конченой?
Он медленно вышел из будки. На улице больше не было невыносимой жары; сквозь густую листву пробивался мягкий лунный свет. Отчего-то ему не хотелось возвращаться домой. Голова лопалась от мыслей. Чэнь побрел по пустынной улице куда глаза глядят. Через некоторое время он огляделся по сторонам и понял, что ноги сами вынесли его к набережной Вайтань.
На пересечении с улицей Сычуаньлу стояло двухэтажное краснокирпичное здание. Когда-то в нем была его школа Яоцзин – он закончил ее во время культурной революции. Сейчас здесь уже не школа, а ресторан под названием «Красный дворец» – отдаленный намек на роскошь «Сна в Красном тереме». Наверное, местоположение здания сочли слишком выгодным с коммерческой точки зрения. Школе здесь явно не место. Чэню вдруг захотелось зайти в бывшую школу и выпить кофе, но он преодолел искушение. Сегодня неподходящая ночь для ностальгии. На фоне яркой неоновой вывески чернели силуэты валютчиков; они обменивали деньги иностранцам. За двумя пожилыми американцами гналась девушка, размахивая пачкой юаней. В годы культурной революции Чэнь, как и остальные пионеры, помогал транспортной полиции. Они выслеживали велосипеды без номерных знаков или с незаконно прикрепленными детскими сиденьями. Да, в те дни они охотились за нарушителями ревностно – и добровольно.
Впереди показалась водная гладь.
От реки тянул ветерок; он нес с собой пряный аромат воды и доков. Так пахнет только в Шанхае. Несмотря на поздний час, на набережной кое-где попадались молодые влюбленные парочки; они гуляли рука об руку или сидели на лавочках неподвижно, как статуи.
До 1949 года Шанхай называли «городом, который никогда не спит», а набережную – «складками яркого свернутого пояса».
Дойдя до моста Вайбайду, Чэнь остановился. От реки тянуло мазутом и мусором, хотя вода была уже и не такая черная; в ней отражались неоновые отблески. Он перегнулся через парапет. К арке моста подходил буксир.
Чэнь попытался разобраться в мыслях, теснящихся у него в мозгу.
Он раздавлен, уничтожен, хотя и не признался в том в разговоре с Ван. Его добило то, что уголовному преступлению приписали политический смысл. Оказывается, он, сам того не желая, принял участие во внутрипартийной борьбе.
Дав старт экономической реформе, Дэн Сяопин способствовал повышению своих более молодых сторонников, так называемых реформистов. Кроме того, был принят закон о выходе на пенсию старых руководящих работников. Руководителей высшего звена закон не касался, однако он весьма чувствительно задевал интересы партработников рангом ниже. У реформы Дэна нашлось много противников. После недоброй памяти событий лета 1989 года Дэн вынужден был умаслить «старую гвардию» – как уже вышедших на пенсию, так и ожидавших отставки партработников. Некоторые их привилегии были восстановлены. С тех пор ситуацию можно было охарактеризовать словами «шаткое равновесие». Новый лозунг – «политическая стабильность» – не сходил со страниц органов партийной печати.
Однако достигнутое равновесие легко было поколебать. «Старые кадры» ревностно относились к каждому новому шагу реформистов. Они расценили расследование в отношении У как атаку на себя. У поехал в Пекин жаловаться своим покровителям. Принимая во внимание его связи, можно было предположить, что он без труда добьется желаемого исхода. И вот результат не заставил себя ждать. Свидетельств тому немало. Вызов из комиссии по проверке дисциплины. Разговор с секретарем парткома Ли. И слежка за ним, организованная сотрудниками МОБ.
Нельзя трогать старого партийца У Бина, который сейчас лежит без сознания с кислородной маской в больнице. Неприкосновенен не только он сам, но и его особняк, его машина и, естественно, его дети.
Если Чэнь будет упорствовать, скорее всего, дело Гуань Хунъин станет его последним делом.
Может, все-таки прекратить расследование?
А может, уже слишком поздно…
Если уж угодил в черный список, обратного пути нет. Интересно, долго ли еще секретарь парткома Ли будет защищать его?
Скорее всего, нет, ведь его падение затронет также и самого Ли. Чэнь был уверен: Ли, опытный политикан, не станет поддерживать заведомого неудачника.
На него уже завели дело – в отместку за то, что он копает против У Сяомина. Что ждет его впереди?
Долгие годы «трудового воспитания» в провинции Цин-хай, тюремная камера или даже пуля в затылок. Возможно, сейчас он слишком драматизирует события, но в одном можно быть уверенным: из управления его выкинут.
Положение безнадежное. Ван попыталась его предостеречь.
Ночью на набережной так хорошо – так мирно дышится!
За его спиной, на той стороне улицы Чжуншаньлу, высится отель «Мир» с черно-красной крышей с башенками. Еще совсем недавно Чэнь мечтал, что обязательно пригласит Ван в тамошний джаз-бар. Они будут слушать импровизации пианиста и саксофониста; наблюдать, как официанты с салфетками, перекинутыми через руку, разносят гостям коктейли – «КровавуюМэри», «Манхэттен», «Черныйрусский»…
Теперь об этом не может быть и речи.
За нее Чэнь почему-то не беспокоился. У молодой, красивой и умной Ван полно «нужных» знакомых. Рано или поздно она сумеет раздобыть и паспорт, и выездную визу, и билет на самолет японской авиалинии. Наверное, она права, что решила уехать. Будущее Китая непредсказуемо.
В Токио она станет прекрасной женой. Будет носить легкое шелковое кимоно, стоять на коленях на циновке и подогревать чашку сакэ для мужа… На фоне заснеженной вершины Фудзиямы розовеют цветки сакуры…
Ночью, услышав случайный пароходный гудок, вспомнит ли она о нем – далеком, на том берегу моря, по ту сторону гор?
Чэнь вспомнил несколько строк Лю Юна, написанных в эпоху Сун:
Завтра похмелье пройдет; Где окажусь я?
Там, у реки, где растут плакучие ивы,
Тонет в воде луна. С утра поднимается ветер…
Годы пройдут – далеко-далеко я буду,
Далеко от тебя.
Я увижу много красот,
Но зачем мне они?
Нет тебя рядом – ничто мне не мило.
Только с ним все наоборот. В стихотворении Лю покинул любимую, а в жизни – Ван покидает его.
Стихи Лю считаются классикой. Однако жизнь поэта не была легкой. Он был богат, но разорился; пил, мечтал, прожигал жизнь в борделях. Говорили даже, будто любовные стихи его губили. При жизни Лю был презираем современниками; истинные конфуцианцы гневно обличали его пороки. Лю умер в нищете; за ним ухаживала лишь бедная проститутка, которой нравились его стихи. Впрочем, возможно, образ спутницы у смертного одра был вымышлен. Кубик сахара в чашке горечи.
Вернется ли Ван когда-нибудь на родину – счастливая, процветающая женщина? Что станется с ним к тому времени? Он больше не будет старшим инспектором. Обнищает, как Лю. В зарождающемся материалистическом обществе кому нужен книжный червь, не способный ни на что, кроме писания сентиментальных стихов?
Чэнь вздрогнул от неожиданности: большие часы на здании шанхайской таможни заиграли новую мелодию. Мелодия была незнакомой, но понравилась ему.
Когда он учился в старших классах, часы отзванивали другую мелодию – «Алеет восток». То была песня, посвященная председателю Мао.
Времена изменились.
Тысячу лет назад Конфуций сказал: «Время утекает, как вода в реке».
Чэнь всей грудью вдохнул летний ночной воздух, словно выбираясь из бурного потока. Он повернулся и направился на Центральный почтамт.
Центральный почтамт Шанхая, расположенный на углу улицы Сычуаньлу и улицы Чапулу, работал круглосуточно. На входе, как положено, сидел привратник – даже в столь поздний час. Чэнь кивнул ему. В просторном зале стояли длинные дубовые столы, за которыми можно было писать, но сейчас старший инспектор увидел лишь нескольких людей, сидящих перед телефонными кабинками – они ждали междугородних и международных звонков.
Чэнь присел за стол и достал бланк с шапкой управления. Как удачно, что у него при себе оказался такой бланк! Он не хочет, чтобы письмо носило личный характер. Дело серьезное. В интересах партии.
Лишь только начав писать, он изумился: слова как будто полились сами собой. Он сделал паузу только однажды, когда поднял голову и посмотрел на висящий на стене плакат. Плакат напомнил ему другой, виденный много лет назад – черный дрозд, парящий над горизонтом и несущий на спинке оранжевое солнце. Под картинкой тогда было написано: «Что будет, то будет».
Время – птица, то присядет, то улетит…
Дописав письмо, он спросил у зевающего служащего за конторкой:
– Сколько стоит отправить заказное в Пекин?
– Восемь юаней.
– Дайте, пожалуйста, конверт, – попросил Чэнь. Дело того стоило. Письмо у него в руках, возможно, его последний козырь. Хоть он и не игрок, попробовать все же нужно. Хотя прошло столько лет… Возможно, он все только придумал… Скорее всего, письмо – последняя соломинка, за которую хватается он, утопающий.
Когда он вышел из здания почтамта, часы пробили два. Он снова кивнул привратнику, неподвижно сидящему у входа. Тот даже не поднял головы.
За углом Чэня бурно приветствовал уличный торговец; в кастрюльке на угольной жаровне кипели яйца в чайных листьях. Запах ему не понравился; он пошел дальше.
На пересечении улиц Тяньтиньлу и Сычуаньлу он заметил башню из стекла и бетона. Ее темный силуэт резко контрастировал с узкими переулками-хутунами, застроенными старыми домами в стиле сыхэюань. Такие дома состоят из четырех флигелей, расположенных по периметру квадратного двора. А совсем рядом кипела стройка. В ярких лучах прожекторов видна была нескончаемая вереница грузовиков и тачек – поток стройматериалов поступал на площадку и днем и ночью. Ради того, чтобы строительство не прерывалось, пришлось даже перекрыть движение на улице Тяньтиньлу. По сути, весь Шанхай превратился в одну огромную стройплощадку. Город изо всех сил стремится соответствовать своему статусу торгового и промышленного центра страны. Чэнь попытался срезать путь, повернув к рынку Ниньхай. Рынок был пустынен, если не считать длинного ряда корзин всех мыслимых форм и размеров – пластмассовых, бамбуковых, ротанговых. Вереница корзин начиналась у бетонного прилавка под деревянной вывеской, на которой мелом было написано: «Желтый горбыль». Самая вкусная рыба, по мнению шанхайских домохозяек. Корзинки оставили добродетельные жены, отошедшие домой на часок-другой. Скоро они вернутся и займут свое место в очереди, протирая заспанные глаза.
Чэнь увидел в конце ряда, у холодильного павильона, только одного рабочего ночной смены; подняв до самых ушей ворот ватника, рабочий разбивал молотом огромную глыбу замороженной рыбы.
Оказалось, что сквозного прохода через рынок нет. Чэню пришлось возвращаться назад. Домой он добрался позже, чем рассчитывал.
Конечно, за свою жизнь он успел сделать немало ошибок – и крупных, и мелких, принять много неверных решений. Однако именно в результате принятых им решений он стал тем, кем стал. Чего же он добился? Сейчас он временно отстранен от следственной работы, хотя официально и не уволен. На политической карьере можно ставить жирный крест. Но по крайней мере, он старался быть честным и судил по совести.
Пока неясно, не стала ли отправка письма в Пекин еще одной, очередной, ошибкой. Чэнь принялся не в лад насвистывать песенку, выученную много лет назад:
Вчерашнюю мечту уносит ветер,
Вчерашний ветер еще мечтает…
Что-то он расчувствовался – совсем как герой стихов Лю Юна.
30
В пятницу вечером следователь Юй, сидя за письменным столом, просматривал дела особой бригады.
Старшего инспектора Чэня в кабинете не было. Его назначили переводчиком и сопровождающим делегации американских писателей. Накануне это неожиданное поручение дал ему секретарь парткома Ли. Поскольку Чэнь сам был писателем и переводчиком, ему, по словам Ли, доверили представлять Союз китайских писателей.
Чэня откомандировали так неожиданно, что у Юя едва хватило времени перекинуться со старшим инспектором парой слов. Они не виделись со дня возвращения Чэня из Гуанчжоу. А уже на следующий день, утром, не успел Юй войти в общий зал, как Чэня неожиданно отозвали. Чэнь почти сразу же уехал в аэропорт.
Такое поручение – судя по всему, неплохой признак. Возможно, новое назначение даже означает, что партия по-прежнему доверяет старшему инспектору Чэню. И все же на душе у Юя было неспокойно. После «крабового пира» он привык считать Чэня и союзником, и другом. Старый Охотник рассказал ему о том, почему приостановлено расследование, и о том, в какую беду попал Чэнь. К тому же его неожиданно вызвал к себе секретарь парткома Ли. Ли сообщил, что Юй временно командируется в Цзядин – охранять делегатов партконференции.
– А как же убийство? – удивился Юй.
– Какое убийство?
– Убийство Гуань Хунъин.
– Не волнуйтесь, товарищ Юй. Через пару дней вернется старший инспектор Чэнь.
– Кроме того, у нас скопилось много повседневной работы…
– Постарайтесь до отъезда сделать как можно больше. В понедельник вы уже должны быть в Цзядине. О здешних делах позаботятся другие. – Не глядя на него, Ли добавил: – Не забудьте напомнить в бухгалтерии, чтобы вам выписали суточные и талоны на еду. Возможно, вы пробудете там несколько дней.
К пяти часам Юй еще не разобрался с делами. На столе перед ним высились стопки папок. Дело хэнаньской шайки – ее члены похищали девочек и продавали их в жены крестьянам в отдаленные провинции. Хэнаньской шайкой пусть занимается управление полиции провинции Хэнань. Но как же быть с хищениями на 2-м сталеплавильном комбинате? Они стали там постоянным явлением и велись в особо крупных размерах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60