Но несмотря на теплые и очень дружеские рекомендации Дэнни, Ферстон кивнул мне довольно прохладно и продолжил поправлять свой измятый пиджак из полосатой индийской ткани и широкую рубаху под ним.
– Где этот чертов…
Он не договорил отвернувшись, и я подумал, что он просто пьян и не желает поддерживать разговор. Наконец Ферстон извлек из кармана небольшой пакет, а из пакета коробочку с замком, полную порошка.
– Господи, Ал, – воскликнул Дэнни, – тебе недостаточно этого дерьма?!
Киттен с удовольствием присвистнула.
– Это будет чертовски веселая ночь, – отозвался художник.
Он выглядел так, словно уже провел чертовски веселый день, если не сказать, что у него была чертовски веселая неделя или даже месяц.
– Где-то у меня есть еще один, – продолжал он, погружая пальцы в порошок и облизывая их.
– Присоединяйся, крошка. – Он протянул коробочку Киттен. Та осторожно набрала порошка длинным, покрытым розовым лаком ногтем и шумно втянула его в себя на вдохе.
Ферстон протянул коробку Дэнни.
– Нет, – возразил актер с таким видом, словно собирался вырвать у него эту дрянь и выбросить в окно. Когда Алистер отвернулся, он с упреком посмотрел на Киттен. Ферстон сквозь окно созерцал гигантские руины гидроэлектростанции.
– Я хотел построить здесь серию огромных капсул и пилюль вдоль берега, – сообщил Ферстон. – Вообразите зрелище: перкодан, мандракс, либриум, и все разного цвета…
– Восхитительно! – заметила Киттен.
– Ты права, детка, это гениально! Но мне нужно очень много денег.
– Думаете, что найдете их? – не отставала Киттен.
– Не сомневаюсь. Я уже сообщил об этом Пфайзер, Роше, Лилли, все этим долбаным… спонсорам… это все, о чем они мечтают.
Киттен восторженно кивнула, Дэнни нервно прикурил сигарету.
Ферстон подумал минуту и прогнусавил нараспев:
– Вы не всегда можете получить желаемое…
– Интересная идея скульптур на реке, – заметил я. – Похоже, на рекламу пепси на реке в Нью-Йорке.
– Мне тоже нравится, – добавил Дэнни, выдыхая дым.
Ферстон уставился на меня в упор, словно только что заметил. И тут же протянул мне раскрытую коробочку.
– Нет, благодарю. – Я покачал головой.
Кажется, мой отказ его рассердил, хотя, возможно, он возмутился бы еще больше, если бы я осмелился воспользоваться его предложением.
– А почему на реке?
– Ну, как же, это же кровеносная артерия города, – пояснил я.
– Блестяще, – заметил Дэнни.
– Конечно, черт побери… находка… отовсюду видно? – уточнил Ферстон.
Киттен взяла еще порошка.
Ферстон продолжал что-то бормотать себе под нос. Он будто не интересовался никем из нас. Его можно было принять за помешанного, пока я не заметил проводок у него на шее. Оказывается, периодически он говорил по мобильному в наушнике.
– Боллокс! – произнес он. – Чертова задница! Боллокс! Боллокс!
Это единственная фраза, которую я смог разобрать. Дальше последовало невнятное бормотание. Ферстон перемежал английские слова с французскими, но в суматохе расслышать их было невозможно. Зато сам он не обращал внимания на репортеров, окруживших его со всех сторон и непрестанно щелкающих фотокамерами. Выпрямившись и гордо запрокинув голову, он позировал им и анфас, и в профиль, и тут только мой глаз художника оценил аристократизм его внешности – тяжелый подбородок, выступающие упрямые скулы, высокий лоб и улыбку человека, знающего себе цену.
Я чувствовал себя приблудным псом в блестящей компании. Майкл Кейн, Мик Джаггер, Джерри Холл, Дэвид Бэйли, Элизабет Херли, Джереми Айронс, Дэвид Боуи, Брайан Ферри, Вивьен Уэствуд, Маноло Бланик… – я не в силах был запомнить всех присутствовавших там великих актеров. И совсем растерялся, заметив Стивена Фрая, писателя и актера, которого знал только по вудхаусовской серии и видел разве что на экране телевизора. Чуть придя в себя, я сразу подошел к нему и сообщил, что являюсь его горячим поклонником. Но в его лице было что-то ужасающее и отталкивающее.
Меня удивляло, что на фоне всего этого звездного небосклона Киттен и Дэнни казались самыми заметными фигурами. Они стояли окруженные толпой, постоянно в центре внимания, но друг с другом держались отчужденно, почти не смотрели друг на друга и, что уж совсем странно, не разговаривали. Киттен о чем-то охотно беседовала с Малкольмом Маклареном, а Дэнни любезничал с красивой девушкой-азиаткой, держа ее за руку.
Не знаю, как это произошло, но пока я с кем-то здоровался и обменивался улыбками, на несколько минут отвернувшись от Киттен, я потерял из виду их обоих, а повернувшись, едва успел заметить краем глаза, что Киттен удалилась в отдельную комнату с мужчиной, похожим на Майлза Дэвиса. Они выглядели чем-то озабоченными. Я поискал взглядом Дэнни, он все еще разговаривал с красоткой, только теперь почти обнимая ее.
Я попытался пробиться к стойке бара. Случайно заговорил с художником, который участвовал в выставке со своим весьма экстравагантным произведением – изваял собственную голову из куска льда, представлявшего собой замороженную смесь воды с его кровью. Затем меня остановила дама, и пока я выслушивал ее болтовню, в зале появился Дэнни, тащивший за собой уже изрядно накачавшуюся наркотиками Киттен.
– Шлюха! – вопил он.
– Я ничего не делала. Кто тут самая настоящая чертова шлюха, так это ты!
– Ты шлюха, обдолбанная всякой дрянью!
Киттен вырвалась от Дэнни. Все повернулись в их сторону.
– Ты шлюха! Отвернуться нельзя на секунду, чтобы ты уже не прыгнула под кого-нибудь!
– А ты-то не лучше! Кто эта японка, с которой ты обнимался?
– Это китайская актриса.
– Пари держу, ты с этой девкой переспать собираешься!
Что я мог поделать, наблюдая этот скандал? У меня не было идей насчет того, как их успокоить. Они кричали все громче, собирая вокруг любопытствующую толпу. Мне стало неловко, и я отвернулся, сделав вид что разглядываю обезьянку в берете и солнечных очках, сидящую в стеклянном ящике на миниатюрном унитазе.
– Это называется эпифания.
Я оглянулся и увидел Али стера Ферстона с бутылкой виски в одной руке и пачкой «Мальборо» в другой. Он сиял от гордости, время от времени прихлебывая виски и нюхая порошок. Но почему же он снизошел до разговора со мной? Или пообщался со всеми и все ему успели надоесть?
– У вас когда-нибудь было такое в жизни?
– Да, – отозвался я, – когда я встретил Киттен.
– О да! – Он расхохотался, как пьяный Фальстаф.
Я осмотрелся. Киттен и Дэнни куда-то пропали.
Ферстон снова ухмыльнулся и добавил:
– Так они признанная пара года?
– Не знаю. Но рейтинг у них высокий. Возможно, они его еще удержат.
– Слишком поздно, – заметил Ферстон. Он повернулся и пошел прочь от меня. И я, к изумлению своему, увидел, что у него на плече, свисая на спину и прячась за его шеей, сидит обезьянка с сигаретой во рту и корчит рожу.
Мне захотелось выйти на свежий воздух. Ночь была прохладная, у входа в студию стояли ряды роскошных автомобилей, вечеринка приближалась к концу. Я с удовольствием готов был пешком добраться до отеля, который находился поблизости. Все такси были забиты, и я почему-то представлял себе, что в каждой машине сидит целующаяся парочка. Улица была запружена праздношатающимися и теми, кто уже собирался уезжать с выставки.
Киттен и Дэнни, кажется, успели удалиться раньше всех. Я даже подумал, что они, возможно, уже легли спать. Но мне было грустно при воспоминании о сцене, свидетелем которой поневоле я стал. Их отношения находились на грани распада. И чем дальше, тем сильнее ревность разъедала обоих. Киттен становилась все более блестящей моделью, а Дэнни все более известным актером. Чрезмерная учтивость и внимание, которое он готов был уделять своим поклонницам, приводили Киттен в бешенство. А Киттен все сильнее раздражала его своим поведением на вечеринках, которые обожала, но на которых она постепенно стала все чаще принимать изрядные дозы наркотика. Впрочем, ее не за что было осуждать – законы мира, в котором она вращалась, редко позволяли мужчине и женщине долго ограничиваться одним лишь бокалом шампанского.
НЕВЕСТА СЕВЕРИНА
Северин – вымышленное имя. На самом деле его звали Сеймур – имя, унаследованное от его дяди, богатого торговца мехом. Но когда он поступил в художественную школу, то решил, что станет Северином, поскольку это напоминает о песнях «Вельвет Андеграунд». Эта группа позаимствовала свое название из романа «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха, писателя, почти полностью забытого, зато давшего наименование целому направлению в художественном стиле и психологии секса. Но для Северина важно было то, что его имя будет звучать достаточно экзотично и мрачновато в восприятии всякого европейца.
Несколько лет спустя он поменял и фамилию. Это произошло в тот день, когда он опубликовал свою первую фотографию. Вместо Коэна он стал Каганом. Ему казалось, что фамилия Каган будет звучать с неким монгольским оттенком и лучше подойдет к его фирменному знаку, на котором изображена меховая шапка.
Северин свято верил в силу фирменного знака. И в необходимость поддерживать неизменным и узнаваемым свой персональный стиль. Он даже одевался соответственно – носил шляпы, одежду темных тонов, плащи из ткани защитного цвета, мотоциклистские ботинки с отворотами. Северин черпал свои идеи в творчестве Уорхола, который ввел моду на солнечные очки, одежду, стилизованную под военную униформу, кожаные пиджаки и матросские рубахи, предопределившую вкусы целого поколения.
Северин хотел во всем походить на Энди. Быть богатым, знаменитым, гламурным, эксклюзивным… и обладать всем тем, чем обладал Уорхол. В рамках обыденной жизни ему было тесно, и он всячески стремился их раздвинуть. Характер постоянно провоцировал его продвигаться дальше, в глубь того мира, который сам изобретал и в который все сильнее верил. По сути, характер и был источником его безусловной гениальности.
Северин заслуженно считался великим модным фотографом. Настолько великим, насколько это возможно в нашем мире. Но его подлинные достижения были связаны не с фотографией, а с умением создать имидж модели. Это он играл роль бога мира моды, создавая образные мифы, которыми пестрели страницы журналов и рекламных буклетов и каталогов.
Он не творил девушек из ничего. Но, один раз взглянув на объект своих будущих усилий, мог точно составить идеальный портрет, в соответствии с которым затем трансформировал обычную или даже заурядную внешность посредством прически, макияжа, одежды, превращая очередную Золушку в мегазвезду. Я склонен все же считать его настоящим художником, пусть даже ни одна художественная академия и не готова была признать его достижения. Высоким современным искусством он очень мало интересовался, поскольку находил его слишком претенциозным, выхолощенным и бесполезным. Втайне он верил, что, создавая нечто в сфере массового потребления, обеспечивая удовлетворение общечеловеческих чаяний и желаний, он творит искусство гораздо более ценное, нежели картины, повисающие мертвым грузом на стенах музеев.
Грешная троица Роттвейлер – Кара, Сьюзан и Зули – это его творения. Он сделал из них, простеньких и наивных школьниц, настоящих суперзвезд. Не только создал – фотографии, которые превратили их в знаменитостей и принесли им огромные доходы. Северин сотворил их сознание. Он определял, какой длины и какого цвета должны быть у них волосы, и хотя не обязан был подыскивать им бойфрендов или советовать соглашаться на ту или иную работу, мог позволить себе делать и то и другое. Что интересно, модели нередко слушались его беспрекословно.
Северин располагал неслыханным влиянием. Например, он мог уговорить девушек отказаться от работы с Роттвейлер и перейти в другое агентство, но ни за что не стал бы делать это, поскольку слишком любил Мисс и прекрасно понимал, что никто столь высоко, как она, не ценит его талант. Он мог также уговорить Роттвейлер не брать на работу меня. Думаю, Мисс сама предусмотрительно направила меня к нему, чтобы узнать его мнение. Она ему доверяла и хотела, чтобы некоторое время он понаблюдал за мной и вынес свой приговор. И он действительно присматривался ко мне довольно долго, вероятно, втайне потешаясь над моей неуклюжей манерой держаться и неосведомленностью по части всего, что составляло основу фэшн-индустрии. Порой он хихикал надо мной вместе с девицами или со стилистами, но чаще был необычайно любезен. И, самое странное, я заметил, что очень хотел заслужить его одобрение. Я хотел ему понравиться.
Однажды я признался Роттвейлер: мол, подозреваю, что он меня недолюбливает.
– Вздор! – возразила она. – Если бы ты ему не понравился, он ни за что не согласился бы с тобой еще раз видеться. Перед тем, кто ему не по душе, он раз и навсегда захлопывает дверь. И потом, девушки сразу бы от тебя отвернулись. Для них очень важно мнение Северина. А они вьются вокруг тебя. Я же знаю. Не забивай голову такой ерундой, он о тебе хорошего мнения.
Северин не был счастлив, несмотря на талант и признание. Его ненавидели. Он был окружен завистью других фотографов, обвинявших его в плагиате или техническом несовершенстве произведений. Северина ненавидели модели, которые не могли добиться фотосессии. Ненавидели любовники моделей за то, что он советовал девушкам избавляться от бойфрендов, мешающих карьере. Ненавидели и клиенты, которых бесили его запросы и требования. Но на самом деле почти все ненавидели его лишь за то, что он завоевал себе право делать то, что хотел, и фотографировать так, как хотел, и тех, кого хотел, посылая к черту остальных.
Как-то раз я сидел рядом с Зули, вдруг заговорившей о том, что Северина ненавидит один известный фотограф. Северин молчал некоторое время, но затем вдруг возразил:
– Между любовью и ненавистью грань очень тонка!
Это были слова из песни, вроде бы ничего не значащие, но меня поразила красота его голоса и печаль, которая в нем прозвучала. В ту минуту я понял, что за экстравагантными нарядами, длинными волосами и гримом Северин скрывает ранимую душу, которую я мог бы считать родственной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53