Сьюзан села со мной на заднее сиденье и посмотрела изучающе.
– Ты знаешь, Сьюзан… – в замешательстве начал я.
– Знаю что? – В ее голосе прозвучало раздражение.
– Ты знаешь… мне кажется, ты очень, очень… привлекательна…
Она рассмеялась и обняла меня.
– Почему ты смеешься?
– Потому что тебе кажется, будто я очень привлекательна.
– И что в этом смешного?
– Наверное, то, что ты неоригинален.
Я понимал, что заслужил насмешку. Слишком многие находили ее необычайно привлекательной и были влюблены. Я выглядел идиотом. Я трудился в модельном агентстве, куда попадали только самые красивые девушки.
Но Сьюзан уже заговорила со мной о чем-то другом. Машина тронулась, и я вздохнул с облегчением, но мне было приятно, что она не разжимает своих объятий.
– А знаешь ли, Чарли, что ты кажешься мне очень милым и забавным?
У меня кровь закипела от ее слов.
– Вообще-то должна признать, ты очень умен и очень проницателен.
Она поцеловала меня в щеку, и я почувствовал, как дурею от счастья. Она подняла стекло окна и, откинувшись на спинку сиденья, добавила:
– Приходи завтра в «Пьер», мне нужно поговорить с тобой кое о чем.
«Пьер» – крупная фотостудия на берегу Гудзона. В 1920-е годы там были доки и лодочные пристани, в 1960-е это место было заброшено, в 1970-х вовсе превратилось в свалку и гниющее болото. Но теперь там находилась одна из самых популярных фотостудий в городе. В ней было достаточно места даже для самых масштабных съемок, и к тому же там можно было выпить очень вкусный капуччино.
Поскольку визажисты и парикмахеры должны были приступить к работе в семь утра, я приехал в пол-одиннадцатого. Однако ничего особенного не происходило. Причесанная, накрашенная и одетая Сьюзан разговаривала по телефону. Скорее всего, болтала с Карой или Зули, которые тоже в это время сидели перед зеркалом в какой-нибудь другой студии. А возможно, просто на другом этаже той же «Пьер».
Хосе Рукола, знаменитый парикмахер, дизайнер причесок, стрижка у которого стоила не менее пятисот долларов, суетился вокруг Сьюзан, критически приглядываясь к ее укладке и разговаривая с Дирком Уэстоном, знаменитым визажистом, обслуживание у которого доступно только самым обеспеченным любителям дорогой косметики. Оба они были одеты как для родео и с любопытством поглядывали на меня из-под полей своих шляп.
– Меня тошнит от Гаваев, – жаловался Хосе. – Ненавижу тамошнюю кухню. Честное слово, большей дряни в целом мире не сыщешь. Я предпочитаю Сейше– ли. Божественный отдых.
– Серьезно?
– Да, там начинаешь понимать, что такое настоящий рай. Может быть, Эдем находился именно там! Я бы не удивился.
– А это один остров или много?
– Много, очень много. Один из них называется Силуэт. Смешно, правда?
– Силуэт?
– Да, представляешь?
Все уже было готово к съемкам. Ассистенты Северина наладили освещение, и вскоре он сам прибыл в студию с телохранителем. С тем, с которым не расставался после того, как на него едва не напали разъяренные фанатичные поборники морали и противники шоу и фотографий с полуобнаженными моделями. Я узнал гораздо позднее, что у Северина мало кому известное хобби – реконструкция фотографий.
У меня теплилась надежда, что Северин вспомнит меня и мое имя, но он все забыл напрочь.
– Это Чарли, Чарли… посмотри, это Чарли… – пропел он себе под нос, стараясь воскресить в памяти детали прошлого, но ничего не удавалось. – Прическа Сьюзан еще не готова. Не хочешь посидеть там? Я сделаю пару снимков «Полароидом», о'кей? Пожалуйста!
Он указал на место, приготовленное для модели, и попросил меня занять его вместо Сьюзан.
– Ради Бога, – согласился я, страшно смутившись из-за того, что Северин выразил желание фотографировать меня.
Я уселся на скамеечку, установленную на пьедестале.
– Рико! – воскликнул Северин. – Он выше, чем нужно, на четырнадцать дюймов!
Приятной наружности латинос, одетый в камуфляжную рубашку и штаны, стразу кинулся исправлять положение.
– Можете подняться? – обратился он ко мне.
– Хорошо.
Я встал. Парень убрал скамейку, отмерил четырнадцать дюймов и сделал отметку маркером, после чего принес скамейку поменьше. Установив ее на прежнее место, он улыбнулся мне и жестом показал, что я могу сесть.
Я повиновался.
– Замечательно! – отозвался Северин.
Он начал так быстро снимать меня «Полароидом», словно собирался затем смонтировать из кадров фильм. Мне приходилось проводить в студиях по несколько часов, временами я только и делал, что наблюдал за съемками, но самому до этого не случалось оказываться перед камерой. Надо признаться, в ощущении от света, направленного на тебя со всех сторон, есть нечто наркотическое, сродни легкому головокружительному опьянению. Это возможность на четверть часа почувствовать себя звездой.
– О'кей, повернись в профиль, Чарли. Нет, чуть больше анфас… да! – командовал Северин.
Я вертелся на скамейке во все стороны по его просьбе.
– О да, – пробормотал он, наконец, – это потрясающе! Какие фотографии! Какая удача!
Когда он закончил, я уже достаточно освоился с новым амплуа и готов был позировать ему сколько угодно. Мне кажется, это волнительное мероприятие отняло у меня столько сил, что в моей крови резко понизился уровень глюкозы, и поэтому, сойдя с подиума, я кинулся к чайному столику, где лежали пирожные и стоял свежесваренный крепкий кофе.
Пока я уплетал пирожные, до меня долетали обрывочные замечания Сьюзан и веселый смех Северина. Стало чертовски любопытно, над чем они там потешаются, разглядывая снимки, на которых Северин что-то помечал ручкой.
– Ты когда-нибудь пытался заработать на своем носе? Чарли, Бог мой, посмотри, как он шикарно выглядит!
– Мой нос был несколько раз сломан, но я не пытался его выправить. Не буду пытаться, пока не покончу с карьерой баскетболиста.
– А ты с ней еще не покончил? Я думал, уже все. Нет, скажите мне, пожалуйста, почему бы вам не заняться чем-нибудь более полезным?
Я почувствовал себя немного оскорбленным и, посмотрев на Сьюзан, пожал плечами.
– У вас так хорошо получается, почему бы вам?..
– Хорошо получается что? Я не создан выполнять прихоти избалованных девиц, хотя у меня это хорошо получается!
В студии воцарилась тишина.
Северин улыбнулся так сладко и безмятежно, словно стремился усмирить мой гневный порыв. Но вообще– то я сразу понял, что он желает отделаться от меня поскорее после этого инцидента. Заметив, что происходит странное, Сьюзан прервала болтовню о губной помаде и посмотрела на меня с укором.
– Хосе! – позвал Северин. – Ты не включишь нам какую-нибудь музыку? Музыка помогает мне думать. И еще, поправьте волосы Сьюзан, они что-то опять рассыпались. Она выглядит так, словно попала под дождь. Мы не можем сделать снимки с таким весенним беспорядком у нее на голове.
Хосе включил довольно странную композицию «Психокиллер» группы «Токин хедс». Уверен, в его выборе содержался намек на недовольство мной. Я почувствовал себя как последний идиот. Не то чтобы мне стало стыдно, но было неприятно, что эти люди, похоже, считали меня психопатом.
Ничего не говоря, я вышел из комнаты и встал у окна, откуда открывался вид на реку. День был прекрасный, мне казалось, что лучи солнца сквозь стекло насыщают меня настоящей энергией покоя. Выйти на прогулку для меня было явно лучше, чем оставаться в студии. Я направился к реке. Обойдя здание студии, увидел баскетбольную площадку. На ней играли несколько парней, и я невольно им позавидовал. Мне хотелось к ним присоединиться, но мои ботинки не годились для таких испытаний.
Я посмотрел на ребят еще немного и пошел дальше. Так потихоньку добрел до пристани, где качались на воде небольшие лодки и несколько пришвартованных яхт. Я вспомнил «Инферно» и ночь, которая едва не стоила мне не только репутации, но и, возможно, свободы. Но как ни удивительно, к воспоминаниям примешивалось приятное волнение, словно авантюра оставила шлейф чего-то волшебного, необычного. Баскетбол бесполезен? Так изволил заметить Северин… А что же полезно? Вечеринки на яхтах? На реке медленно начинался прилив. Волны, набегая на берег, выбрасывали то пластиковые бутылки, то обрывки бумаги, покрытой какими-то записями… Где-то чуть дальше колыхалась большая коробка из-под пиццы. Ее относило все дальше в море. Я напрасно злился на этих людей. «Не будь идиотом, – заметил я про себя, – они принимают тебя за сумасшедшего».
Но неужели они почитают полезным только то, что приносит им деньги? Я сам был недоволен своим положением, даже деньги не могли скрасить мне те стороны работы, которые противоречили моей гордости, моему темпераменту, моим принципам.
Я пересек Уэст-стрит и зашел в здание ассоциации искусств, где проходила выставка работ Энди Уорхола. Его картины, наполненные абстрактными образами, напоминали размытые тени. Они занимали всю стену. Мои мысли путались среди этих теней. Я думал о том, что моя жизнь тоже похожа на них, как скопление нереализованных возможностей и смутных бессмысленных амбиций, не оформившихся ни во что существенное.
ВЛЮБЛЕННАЯ КИТТЕН
Все модели имели бойфрендов. Геи и лесбиянки старались обзавестись официальным другом или подружкой. Некоторые из них были верны своим избранникам многие годы, другие меняли партнеров постоянно. Но несмотря на видимое сходство их отношений с отношениями среднестатистических пар, на самом деле все обстояло гораздо сложнее. Проблема была, в частности, и в том, что рейтинг самих моделей нередко зависел от того, кто их «вторая половина», и потому им было особенно трудно обзавестись спутником или спутницей, от которых требовалось быть либо умными, либо красивыми, либо богатыми, но ни в коем случае не «серыми мышками».
Другая проблема была связана со спецификой работы в модельном бизнесе, отнимавшей все силы и время у тех, кому удавалось достичь хоть какого-нибудь успеха. Если наши девушки за показ нередко зарабатывали от двадцати до ста тысяч долларов, это отнюдь не означало, что их жизнь легка, хотя глупенькие девочки-подростки мечтали оказаться на их месте. Они и не подозревали, что романтики в этом занятии слишком мало, возможно, ее нет вовсе. Зато налицо жесткая коммерческая необходимость, и только она определяет, что, сколько и когда следует делать.
Третья проблема – взаимоотношения девушек и их друзей. Роттвейлер не напрасно больше всего опасалась, что какая-нибудь неудачная связь послужит причиной сорванных съемок, расторгнутых контрактов и даже загубленной модельной карьеры.
– Ты хорошо знаешь тех идиотов, что ходят с нашими девушками? – спросила однажды Роттвейлер.
– Мне кажется, вам стоит говорить о них помягче…
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Я уставился на нее в полном недоумении.
– Ты знаешь это, Чарли. Я говорю о тех парнях примерно твоего возраста, которые треплют нервы нашим моделям. Ты должен помочь мне справиться с ними. Нужно держать их под контролем. А наши девушки тебе доверяют, они готовы слушаться тебя.
Никогда раньше я не замечал, чтобы модели проявляли особое уважение ко мне как к умудренному опытом советчику, разве что за исключением совсем юных девочек. За время своей работы в агентстве я усвоил одно из самых важных правил, четко сформулированное Зули, – чтобы стать супермоделью, необходимо перейти от скромности к тотальному эгоизму и даже солипсизму, от рассуждений: «Почему Фрида получила такую хорошую работу, а я нет?» – к рассуждению: «Я одна достойна этого».
Таким образом, я смог сформулировать для себя основной завет моих дальнейших отношений с моделями и супермоделями – всячески поощрять их тщеславие и самооценку.
Например, я усвоил, что безотказно действует трюк с внушением следующей точки зрения: «Ты слишком хороша для него!» Эта фраза производила ни с чем не сопоставимый эффект. Еще очень подходили примеры несчастных происшествий с другими моделями: «Когда Динка забеременела, ее приятель Тодд бросил бедняжку ради Майи…» Надо сказать, Роттвейлер специально собирала такую секретную информацию о частной жизни моделей, чтобы использовать ее в целях укрепления своего авторитета. И я иногда пользовался ею.
Разумеется, тут существовала закономерность – чем более самовлюбленной и эгоистичной была девушка, тем меньше проблем в отношениях с любовниками у нее возникало. Но с другой стороны, если у такой особы появлялись проблемы, они, как правило, были очень серьезными, поскольку почти всегда в таких конфликтных ситуациях затрагивалась святая святых – ее вера в свою исключительную самоценность.
Кара, Сьюзан и Зули были не слишком уязвимы. Думаю, именно в этом крылся секрет их феноменального успеха, помимо, конечно, присущих им безупречной красоты и ненасытной алчности. Не все в успехе модели предопределяет красота. Важны также банальная удачливость, психическая устойчивость и развитая индивидуальность. За то время, что я работал с тремя вышеназванными супермоделями, мне не довелось столкнуться в жизни ни одной из них с феноменом «разбитого сердца». У Зули сердце могло разбиться, только если бы она попала в автокатастрофу. Кара внутренне слишком сконцентрирована на себе. И к тому же ее приоритеты ясны. Возможно, любовь для них была абсолютной ценностью, но возраст, когда она могла бы себе позволить влюбляться, уже давно остался позади. Вероятность пережить синдром разбитого сердца в ее случае была так же низка, как и в случаях Тони Роббинса, Марты Стюарт или Шрэмпта. Думаю, из этой троицы только Сьюзан еще могла попасть в ситуацию, которая разбила бы ей сердце, но она была слишком высокопрофессиональна, слишком хорошо себя контролировала, даже если приходилось страдать. И уж конечно, никогда бы не поставила на одну доску вопрос о своем сердце и перспективу своих доходов.
Но Киттен принадлежала к иному типу девушек. Она была по-настоящему романтична, постоянно влюблена. Ее переполняли романтические эмоции, и выйти из этого состояния ей было не под силу. Расставаясь с одним объектом своих чувств, она тут же находила ему замену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53