– Алло? Можно попросить Айрин?
И я отвечаю, своим нормальным голосом.
– Конечно. А кто ее спрашивает?
Красноречивое молчание на том конце провода говорило о том, что кое-кому прищемили хвост. Уолтер сильно недоумевает, услышав мой голос. Но Уолтер вообще редко сознает, когда прокалывается. И вот пытается задурить меня, вы не поверите, дурацким шотландским акцентом.
– Ээ… это говорит… Это говорит… Мистер… Гуппи.
Я никому не собирался прищемлять хвост, но Уолтер его сам себе прищемил. Потому что я был у него дома миллион раз и прекрасно знал, что рядом с телефоном у него стоит аквариум с гуппи.
То есть Уолтер судорожно пытался придумать имя под свой шотландский акцент, шаря взглядом вокруг. И как вы думаете, что он видит прежде всего?
Гуппи.
Ну да, конечно.
Я тебя поздравляю, Уолтер.
Интересно, есть ли в природе такая фамилия – Гуппи? Я не встречал ни в одном телефонном справочнике, а за много лет я их видел немало. Как и вы.
Разговор с мистером Гуппи продолжался недолго.
– Боюсь, сейчас Айрин не может подойти к телефону. Но, может быть, вы мне расскажете про пенсионные страховки, мистер Гуппи?
В трубке замолчали. Господи, какое искушение для Уолтера.
Но он повесил трубку.
Уолтер и сила любви
Все-таки я недооценил Уолтера.
Или, может, не Уолтера, а силу его любви.
Ведь любовь, как вы знаете, подвигает людей на странные, глупые, идиотские поступки.
И вот, пару дней спустя после моего разговора с мистером Гуппи иду я домой, и нате вам. Он даже не прячется за телефонной будкой. Не пытается говорить с нелепым шотландским акцентом.
Он просто Уолтер.
НАТУРА: ВОЗЛЕ ОФИСА – ВЕЧЕР
Винс идет по улице. За ним спешит Уолтер.
УОЛТЕР
Эй, Винс!
Винс оборачивается и, видя, что это Уолтер, убыстряет шаг. Уолтер нагоняет Винса и идет рядом.
УОЛТЕР
Привет, дружище. Что-то мы редко видимся в последнее время… Ты что, бегаешь от меня?
ВИНС
Я теперь другой.
УОЛТЕР
Как это?
ВИНС
Я анархист.
УОЛТЕР
Ну и как, ничего?
ВИНС
Нормально.
Уолтер забегает спереди, загораживая дорогу.
УОЛТЕР
Дружище, я не хочу, чтобы мы ссорились из-за женщины.
ВИНС
Это не женщина! Это моя мама!
УОЛТЕР
Я ее не трахал.
ВИНС
Заткнись!
Винс обходит Уолтера и направляется дальше. Уолтер нагоняет Винса.
УОЛТЕР
Мы только целовались и обнимались, клянусь тебе!
ВИНС
Мне это не интересно! Как тебе понравится, если я буду крутить любовь с твоей матерью?
УОЛТЕР
Хочешь махнуться? Я согласен.
ВИНС
Я не в этом смысле!
УОЛТЕР
Я тоже, просто… просто ты должен мне помочь. Знаешь, как бывает? Увидишь вдруг кого-то и – бац – это твое, ты не можешь от этого отказаться… это судьба, понимаешь?
ВИНС
Ну да. Еще бы.
Вот что сделала с Уолтером любовь.
Сделала из него нормального человека.
И, знаете, я сам этого еще не понимал, но моя любовь тоже сделала из меня нормального человека.
Джоанна
Джоанна.
А что Джоанна?
Знаете, после того как я влюбился в панкушку, мне стало проще общаться с Джоанной.
Меня не шокировало, что на носу у нее вскочил огромный прыщик. Неделю я тихонько наблюдал, как он назревает. Сначала она его припудривала, но это не помогало, потом – неизбежно – она выдавила его. Нужно отдать Джоанне должное: она продержалась дольше, чем я бы на ее месте. Потом это место покрылось коростой.
После всего этого разговаривать с ней – пара пустяков.
Я больше не мучился: не надо сыпать остротами и рассказывать «интересненькое», а послушать себя со стороны – тупица тупицей. Находясь подле Джоанны, я перестал краснеть до оттенков спелой вишни, и, если у меня самого назревал прыщик, я не пытался встать так, чтобы свет падал сзади.
Мы говорили обо всем на свете: о смешном и серьезном, мы прохаживались в адрес мистера Несбитта, приговаривая, как нам тошно тут работать. И мечтали, что с нами будет лет через десять-двадцать.
Как-то вечером после работы мы шли к автобусной остановке: пили газировку, Джоанна хрустела крекерами, а потом спросила меня про Айрис Ротерхэм, как будто всегда знала, что это полная глупость. А я отвечал: ну да, мы, наверное, с Айрис скоро поженимся, и у нас будет куча детей. А сам улыбался, типа, ну ты, конечно, понимаешь, что это шутка.
И сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда я вдруг понял в первый раз: да, именно этого я в жизни и хочу.
Джоанна много рассказывала о себе. Что она поступила к Несбитту, только чтобы позлить отца. Он ведь окончил университет и ждал того же от нее: они часами ругались, отец хотел, чтобы она жила правильно. И на каждое его «за», говорила Джоанна, обязательно находилось «против». Что он только ни придумывал, чтобы урезонить Джоанну: лишал ее карманных денег, даже объявлял ей бойкот, заявлял, что отказывается думать головой, если она думает другим местом.
Джоанна говорила, что отец доводил ее и мать до полного бешенства и они ничего не могли с ним поделать. И что она знает, она любит отца, но никогда ему этого не покажет и может поворачиваться к нему только той стороной, которая ненавидит, почему все так получается?
И я, конечно, не знал, что ей ответить, потому что сам никогда о таком не задумывался. Для меня было полное откровение, что я могу об этом думать, что я имею на это право. И когда она спрашивала, люблю ли я своих родителей, это был, наверное, самый кретинский вопрос, какой мне только задавали, мы словно говорили на разных языках, а потом я подумал, да, но, может, я смогу выучить ее язык.
Однажды мы вдвоем работали на слушании одного дела в городском магистрате, секретарствовали для двух отвратных и весьма заумных адвокатов. Мы рано закончили и отправились в кафе попить чаю. Я заказал булочку с кремом, а Джоанна бутерброд с сыром и маринованным огурцом. И мы решили поделиться. Сначала я съел полбулочки с кремом, а потом бутерброд, а Джоанна сказала, что надо наоборот, ужасно смеялась, а я ответил, что куда мне, я всего лишь примитивный клерк. А Джоанна сказала «Да неужели?» – и так серьезно, что я задумался: а может, я не такой уж и примитивный? И это было тоже впервые. И, по-моему, тогда я и подумал, что, может, не проторчу всю жизнь в конторе «Несбитт Соло». То было начало длинной дороги – в Лондон, к тому, кем я теперь стал. И кто бы мог подумать, что я вообще по этой дороге пойду?
Джоанна – она подумала. Хотя бы.
И вот мы говорили, говорили, и я иногда вспоминал, как себя вел с ней раньше, и мои речи и ужимки казались мне смешными и нелепыми.
Только подумайте – духи, дурацкая записка, завернутые в бумагу в горошек. Подарок так и валялся в выдвижном ящике среди носков. Я знал, что никогда не подарю Джоанне эти духи, хотел было выкинуть, но я потратил 9 фунтов 99 пенсов – немалые деньги в те времена и при моей тогдашней зарплате. И я подумал, что, может, подарю их панкушке, хотя не был уверен, что панкушки пользуются духами.
Вряд ли. И я вытащил подарок из выдвижного ящика, понизил его до чемодана со старыми вещами, который пылился на шкафу.
И прошло много времени, прежде чем я снова увидел тот флакончик с духами.
Панкушка
Панкушка.
А что панкушка?
Должен сказать, за последнее время наши отношения не очень продвинулись.
Если честно, я не видел ее с того дня, когда произошло мое первое явление народу в образе панка: помнится, она тогда еще поругалась с Дазом и убежала.
С тех пор ничего не произошло.
И в этом виноват был не только я.
Но и моя мама.
Позвольте объяснить, в чем дело.
На прошлой неделе была большая сходка панков, где я наверняка увидел бы панкушку. Потому что ни один уважающий себя панк Южного Йоркшира такого события не пропустит.
Ну и.
Я начал приготовления.
После моего первого очного знакомства с панками я решил, что мне стоит выпить для храбрости. И я прикупил четыре банки крепкого пива «Летающий тигр». С таким храбрительным мне будет по плечу любая ситуация.
Так бы оно и случилось, если б не одно непредвиденное обстоятельство.
Кулинарное искусство моей мамы.
Мама снова сошлась с отцом, и у этого факта были свои побочные эффекты: мама всерьез заинтересовалась вещами, которых не признавала прежде, – я имею в виду домашние обязанности. В том числе и готовка.
Сказать по правде, это была плохая новость для нас с отцом.
Догадайтесь, кому приходилось есть то, что готовила мама.
Из всех комнат меньше всего мама вписывалась в кухню. Если она брала в руки консервный нож – ладно. А вот если она замахивалась на большее, начинались неприятности. Она никогда не любила и не умела готовить. Она не знала элементарных вещей. В ее голове роились сплошные иллюзии. Я думаю, она считала, что рис – это мелко накрошенные спагетти. А яйца растут на деревьях. Кажется, я припоминаю, как она однажды поджарила нам с отцом яичницу, не вынув яйца из скорлупы.
Вот каковы примерно были ее успехи.
Как бы то ни было, наступила суббота, день сходки панков, а наша мама, господи спаси и помилуй, решила приготовить нам «нечто особенное». Зажарить бифштексы, ни больше ни меньше. Эти угольки она называла бифштексами. Если проколоть корочку вилкой, вытекала кровь – вот и все подсказки, что перед вами мясо. Обугленное сверху, сырое изнутри мясо. Кровь вытекала из бифштекса на тарелку, смешиваясь с консервированными спагетти, и у гурмана буйной радости бы не вызвала. Но что было не так с консервированными спагетти? Ведь мама умела пользоваться хотя бы консервным ножом. Но и тут не обошлось без проблем. Она разогрела спагетти на сковородке, в которой ранее пекла пудинг с клубничным муссом, а сковородку не помыла. Ужас. Если кому-то из вас интересно, как сочетаются консервированные спагетти с говяжьей кровью и клубничным муссом, советую попробовать, но не стройте никаких планов на ближайшие двадцать четыре часа, если эти планы исключают присутствие поблизости туалета.
Даже не знаю. Ведь мама старалась, готовила. И что нам оставалось делать? Есть и приговаривать: «О, как вкусно, какая прелесть, тра-ля-ля». А потом облизать тарелку.
Однако, пожалуй, не стоит после еды у себя в спальне опрокидывать четыре банки пива «Летающий тигр».
Я рассуждал так: спокойно, Винс, может, пиво утихомирит желудок.
Ну да, если бы.
Вот так я не попал на панковскую тусовку.
Пока группа «Баклуши» развлекала толпу панков Южного Йоркшира – и среди них наверняка была моя девушка, – меня выворачивало наизнанку после четырех банок «Летающего тигра» и маминых кровавых спагетти с клубничным муссом. И происходило все это за автобусной остановкой на Лоуэр-Арбор-торн-роуд.
Во всем ищи свои плюсы, Винс. Теперь на твоей футболке – настоящее пятно блевотины.
Но сегодня я не смогу похвалиться им перед остальными панками.
Сегодня миссия по вхождению в контакт с панкушкой невыполнима.
Я чувствовал такую слабость, что добирался домой пешком: от одной мысли, как я буду подпрыгивать на сиденье в старом раздолбанном автобусе, у меня снова подкатывало.
Но – интересный поворот событий.
Я подхожу к дому, собираюсь войти, но вижу в окно: мама кормит отца ужином. Кажется, сэндвичами с остатками консервированных спагетти. Бедный папа, подумалось мне. Я не мог войти в дом и подвергать себя такому риску. Поэтому остался во дворе, хотя пошел дождь.
И знаете, что я увидел в окно?
Мама подала отцу сэндвич и отошла на минутку в другую комнату. И знаете, что сделал мой отец? Я вам скажу. Отец положил сэндвич на стол. И давай на него смотреть, этим своим «особым» взглядом, не «взойди, взойди», но вроде того. И я клянусь, этот чертов сэндвич исчез, взял и растворился!
Тут в гостиную вернулась мама и спросила:
– Ну как, вкусный сэндвич?
А отец ответил:
– Восхитительный.
И я подумал: нда, волшебные способности всегда в хозяйстве пригодятся.
Найджел Даскинг
Моя попытка повидать панкушку закончилась полной катастрофой, но решимости не убавилось. Только надо торопиться. Я опасался, что, если не поспешу с этим делом, мне грозит опасность влюбиться в кого-нибудь еще, и не дай бог в не-панкушку. Например, в особу типа Айрис Ротерхэм.
А это потребует, так сказать, распанковки, перемены облика, что, после стольких усилий, доставит мне кучу новых хлопот. Ведь пиджак а-ля Траволта был преображен до неузнаваемости, со всеми его порезами, буйством красок, напыленных аэрозолем, пятнами кетчупа, чая, английскими булавками и прочим. Обратный процесс невозможен. Так что если я влюблюсь в какую-нибудь куколку диско, мне придется доставать новый пиджак а-ля Траволта.
Значит, какие у меня варианты?
Надеть панковский прикид и отправиться на городскую площадь.
Как поют «Стрэнглерз» в одной песне, банда панков «ошивается» именно там.
Пришел. Никаких признаков панкушки.
Ha этот раз я решил держать рот на замке, чтобы не спороть какую-нибудь глупость типа «привет», «прекрасный денек», «становится прохладно» и тому подобное.
Даз сидел на скамейке. Я подумал, что, может, это часть их протокола: скамейка принадлежит Дазу. Плевать. Сажусь рядом. Он никак не реагирует на меня. Я раздумываю, не предложить ли ему сигаретку, но он упрямо пытается доплюнуть до собачьей кучки напротив скамейки.
Мимо прошли две монашки. Даз поднимает голову:
– Терпеть не могу монашек. Это такое ЗАНУДСТВО.
Мы оба согласно киваем. Его можно понять.
И тут. Я вдруг вспомнил. Меня словно осенило. Черт меня подери.
Найджел Даскинг!
НАТУРА: ГОРОДСКАЯ ПЛОЩАДЬ – ВЕЧЕР
Винс сидит на скамейке и глядит на Даза. На губах у Винса играет загадочная улыбка.
Даз это прекрасно видит.
ДАЗ
Какого ХРЕНА ты уставился?
ВИНС (поспешно)
Да так, ничего.
Много лет назад Найджел Даскинг учился в нашей школе. Это было во втором классе. Я был во 2-м «Си», а он, кажется, во 2-м «Пи». Но наши классы вместе занимались физкультурой в зале и на улице, гоняли футбол и все такое. Помнится, все над этим мальчишкой потешались: он был такой тощий и носил розовые трусы с вышитой именной меткой.
Но это еще не все.
После физкультуры все мальчишки отправлялись в душ. И, помню, однажды кто-то сказал: «Эй, смотрите, у Даскинга между ног борода выросла». И все повернули головы и увидели ежик волос, примостившийся у него в паху, – еще пару дней назад его там не было!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26