– Говорят, некоторые так и живут, – усмехнулся Рикардо Ланса. – Слушай, Рамон, я в подобные штуки не верю. Или они меня не интересуют. Мне бы хотелось умереть лет в восемьдесят или в девяносто, но со здоровым телом и ясной головой. Остальное меня не касается. Но я люблю и знаю мир, я много путешествовал благодаря своей работе, мне пришлось побывать на всех континентах, и я видел удивительные вещи, да и прочитал немало. Кстати, рядом с нашим миром существуют другие миры, чьи измерения пересекаются с нашими. Тамошние общества ушли далеко вперед, пережив стадии, сходные с нашим строем, и теперь существуют на иных началах, в эдемах, но не таких, в каком жили Адам и Ева. Это тайные сообщества, в них входят через особые двери, вот только двери эти нужно уметь найти и проникнуть за них, а потом вернуться, чтобы не остаться там навсегда. Ты уверен, что все люди, ежедневно пропадающие в нашем мире, были убиты и захоронены? Наверняка многие из них попадают в параллельные миры – или случайно, или их затягивают туда. Иные измерения лежат в прошлом, в будущем или же там, где времени не существует. Слушай, Рамон, у меня есть к тебе предложение. Сегодня пятнадцатое сентября. Как я уже говорил, я пробуду в Лиссабоне до тридцатого. Сможешь приехать ко мне двадцать третьего сентября?– Я бывал в Лиссабоне. Он мне не слишком по душе.– Нет-нет, я хочу, чтобы ты увидел Синтру: ее леса, ее хуторки и, главное, тамошних людей. Там есть одно магическое, алхимическое местечко под названием Кинта-да-Регалейра. Теперь там нечто вроде масонского музея, открытого с июля по февраль. Когда ты сам побываешь в Синтре, ты многое поймешь. Я знаю людей, которые могут тебя провести в Бадагас, тайный город.– Тайный город? Ты серьезно, Рикардо? По-моему, раньше ты подтрунивал надо мной.– Все это очень серьезно.– У меня там живет друг-переводчик. Его зовут Луиш Филипе. Знаешь Яблочный пляж? Я как-то раз бывал там, хотя, конечно, смотрел на Синтру глазами туриста.– Ну вот, а теперь ты увидишь, как много там удивительного.– Скажи, Рикардо, а я могу пригласить с собой подруг?– Из Испании?– Нет, из Лондона.– Так вот как ты проводишь здесь время, греховодник!– Да нет, это совершенно особенные девушки.– Все девушки особенные. Сколько им лет?– Тридцать и двадцать пять.– Тогда, считай, мы договорились.– Э, нет, приятель. Они мои подруги, я очень их уважаю, и мне бы не хотелось… К тому же они сами ничего такого не позволят.– Да я просто подшучиваю над тобой! Я буду в Синтре со своей невестой. Снова шучу, нет у меня никакой невесты. После двух жен мне вовсе не улыбается обзаводиться третьей. Кто хорошо устроился – это ты. Вечный холостяк!– Знал бы ты, как печально одиночество.– Свобода имеет свою цену.– Жить так непросто.– Зато интересно, – заключил Рикардо. V Мы с Рикардо перекусили, потом поболтали о всяких пустяках, и я пообещал явиться в Ботанический сад в районе Ажуда двадцать третьего сентября в шесть часов вечера. Мы встретимся и пойдем ужинать в один ресторанчик в Байру-Алту, Старинный квартал в Лиссабоне.

где превосходно готовят лангустов.Простившись с Рикардо, я вышел из дома, миновал улицу Слоун, пересек весь квартал Белгрейвия, сел возле вокзала Виктории на четырнадцатый автобус, а на Трафальгарской площади пересел на двенадцатый и снова оказался в Ноттинг-Хилле.На остановке не обошлось без неприятностей: несколько молодых негров привязались к пожилому мужчине, по виду цыгану. «Бобби» в шлеме пытался унять разгоравшиеся страсти, а зеваки наслаждались зрелищем.Когда я добрался до дома с единорогом, было уже полпятого. На улочке царило полное спокойствие. Я позвонил, дверь открыла служанка и сказала, что Виолеты нет дома, но она скоро вернется.Я уселся под лампой на диване в гостиной и погрузился в чтение книги, которую взял со стола, – ее, несомненно, изучала сама хозяйка дома. Иначе и быть не могло: то были «Иероглифические фигуры» почитаемого нами Николаса Фламеля. Я совсем недавно приобрел испанский перевод этой книги. Мне вдруг подумалось, что дела принимают серьезный оборот, что все мы немножко свихнулись – включая Рикардо, который делал вид, что покончил с алхимическими опытами. Но теперь я начал подозревать, что Рикардо, быть может, лукавит и на самом деле герметические таинства по-прежнему манят его.В руках у меня было старинное французское издание Фламеля. В предисловии, куда более пространном, чем в моей книге, сообщалось, что дервиш, которого Поль Люка встретил в Турции, рассказал, что принадлежит к Братству семерых друзей, путешествующих по всему свету, дабы обрести совершенство. В беседе с Люка дервиш упомянул универсальное снадобье – и тут же заговорил о Фламеле, словно что-то объединяло эти две темы. Вот тогда-то дервиш и поведал, что видел Фламеля три года назад и что тесно дружит как с самим алхимиком, так и с его супругой Перенеллой, женщиной редкого ума. «Фламель – один из вернейших моих друзей». Содержание этой беседы Поль Люка перенес на бумагу (как говорилось и в моем экземпляре) в своей книге «Voyage du Sieur Paul Lucas fait par ordre du roi dans la Grиce, l'Asie Mineure, la Macиdoine et 1'Afrique». «Путешествие господина Поля Люка, по приказанию короля побывавшего в Греции, Малой Азии, Македонии и в Африке» (фр.).

Книга была опубликована Николя Симаром в Париже в 1712 году. А вот о таких подробностях в моем издании не сообщалось. События, о которых повествует Люка, происходили в начале восемнадцатого века – а ведь речь шла о Николасе Фламеле, родившемся в 1330 году!Другая легенда о долгожительстве была связана с именем Фулканелли; иных свидетельств о настолько длинной жизни сохранилось совсем немного.Мне очень нравилась мысль о том, что можно сделаться свидетелем эфемерности человеческих жизней: монархов, чье царствование длится от силы двадцать-тридцать лет; любви, угасающей за одно-другое пятилетие; строений, способных простоять век или два; диктатур сроком на сорок или пятьдесят лет; великих деятелей, апогей славы которых ограничен десятью-пятнадцатью годами; американских президентов, развязывающих войны, а затем обреченных на забвение; толстосумов, чьи состояния разлетаются вмиг, так что богачи снова оказываются на мели. Время – это трагедия, худшая из трагедий; хотя оно и вправду лечит почти все, следы его не стереть. Время сперва заставляет вещи поблекнуть, а потом обращает их в пыль.Я снова вернулся к книге, к той ее части, где говорилось об эликсире долгой жизни, таинственном напитке, который чудесным образом поднимает человека «из мутных вод Египта» и заставляет денно и нощно «размышлять о Боге и его святых, обитать в небесных эмпиреях и утолять жажду из сладчайших источников вечной надежды». Мне стало казаться, что это французское издание проще, более доступно моему пониманию – или же мои способности к постижению значительно обострились. Любопытно, а я ведь был только в самом начале трактата.Я прикинул время. Четверть шестого. Вообще-то я даже не взглянул на часы, просто сделал мысленные подсчеты – так захватил меня томик в изящном переплете. Да, вкус у Виолеты отменный. Она как-то раз обмолвилась, что ей нравятся розовые переплеты и кожа с примесями красноватых пигментов.Служанка принесла мне большую чашку чая с печеньем и удалилась, не сказав ни слова. Я даже не поднял головы, полностью захваченный чтением «Le livre des Figures Hiйrogliphiques». От Виолеты я успел узнать, что это научное (или магическое) исследование основывалось на знаменитой «Книге еврея Авраама», также известной под названиями «Наставления отца Авраама своему сыну» или «Aesch Mezareph» – «Очищающий огонь». Перелистывая замечательные страницы, я отдавал себе отчет, что на самом деле не способен так ясно воспринимать Фламеля, что мне сейчас помогает некая необъяснимая радость духа. Это уже была бездонная тайна, настолько сложная, что мне казалось – я никогда в нее не проникну.Фламель рассказывал о проделанных им трансмутациях: сперва он добрался до серебра, потом до золота; а еще повествовал о том, как распоряжался строить больницы, кладбища, церкви. Он хотел ясно дать понять, что подобное богатство можно использовать во благо человечества и всех страждущих. Речь шла не об обогащении, а о том, чтобы с помощью алхимии облегчить жизнь нуждающимся, людям, существующим в нечеловеческих условиях, больным, взывающим о помощи. Фламель писал, что приказал поставить на кладбище Невинных на улице Сен-Дени целый ряд иероглифических фигур, которые изображали чудеса Воскресения и пришествия Иисуса и основные необходимые операции алхимического магистерия. Магистерий (иначе магистерия) – совокупность операций, которые приводят к реальному созданию философского камня.

Вот слова Фламеля: «Эти иероглифические фигуры помогут указать два пути к достижению небесной жизни <… > главный из которых – поэтапный путь Великого делания, и кто по нему пройдет, того путь превратит из дурного в хорошего, очистит от всякого греха, каковой есть алчность, и соделает его щедрым, ласковым, кротким, благочестивым, богобоязненным, каким бы плохим этот человек ни был прежде, поскольку в дальнейшем он навсегда сохранит изумление перед благостью и милосердием Господа и перед глубиной его божественных деяний, достойных всяческого восхищения».
Потом я принялся за теологические толкования Фламеля, прочел аллегорические истории о двух драконах, о мужчине и женщине, о зеленых и фиолетовых полях, о летающих львах и о человеке, который утолит жажду из сладчайших источников вечной надежды. Как только будет обретен философский камень, над ним уже не будут властны ни само небо, ни созвездия зодиака; лучезарный свет его ослепителен, он будто посвящает человека в некую тайну, которая на время повергает того в изумление, дрожь и трепет. Фламель закончил свой труд такими словами: «Господь, даруй нам свою благодать, чтобы мы воспользовались ею со всей правильностью, во укрепление веры, во благо нашей душе и для вящей славы нашего благородного Царствия. Аминь».
Я вздохнул глубоко, до боли в груди, положил книгу на столик и уронил руки, словно путешественник, переваливший через высокий хребет и совершенно обессилевший.Я пребывал в смятении и мог сказать, что ничего не понял, но полон прочитанного; притом рациональная часть моего сознания осталась девственно чиста. Пять моих чувств ничего не получили от чтения, зато душу переполняла надежда на будущее. Было и еще кое-что: ощущение абсолютной пустоты, от которого голова шла кругом.Я чувствовал покалывание в затылке и сильную боль в больших пальцах рук – то напоминал о себе артроз. Порой мне было нелегко удерживать книгу, если приходилось прижимать страницы пальцами. Наверное, мне было бы сложно повернуть ключ в замке, а писать – просто мучительно трудно.Но все это было абсолютно не важно, такой подъем душевных сил я испытал.Часы пробили восемь. Я уже добрался до середины книги, по-прежнему сидя в одиночестве в уютной комнатке, в убранстве который чувствовался вкус ее хозяйки.Я раскрыл книгу наугад: «Нумус, Этелия, Арена, Боритис, Корсуфль, Камбар, Альбар, Аэрис, Дуенех, Рандерик, Кукуль, Табитрис, Эбисемет, Иксир…»
Какие звучные слова и как загадочен их смысл! Я был поражен, мне захотелось сделаться алхимиком-теоретиком, но в этот миг кто-то – разумеется, Виолета – прикоснулся к моему плечу. Я вздрогнул, возвращаясь к реальности, которая на сей раз была великолепна – благодаря ей, моей Перенелле, моей чудесной возлюбленной девственнице, моей фантастической богине, моему путеводному огню в борьбе с одиночеством, оправданию моих иллюзий.Я устыдился собственных мыслей; мне стало страшно, что Виолета проникнет в них и поймет, что я сейчас чувствую. Но девушка с улыбкой поцеловала меня, я сразу вспомнил про Джейн, и мне снова стало хорошо и спокойно.А Виолета, словно и впрямь прочитав мои мысли, сказала, что Джейн работает и появится позже. Мы взглянули друг на друга печально, но в то же время радуясь новой встрече спустя несколько часов после нашего таинственного и естественного соединения.– Давай совершим паломничество в Сантьяго-де-Компостела, а потом съездим в Португалию.На лице Виолеты отразились непонимание и удивление. Я ворвался в ее жизнь всего четыре дня назад и вот уже предлагаю оставить Лондон и отправиться вместе в путешествие. Но наши отношения развивались стремительно и уже достаточно созрели, чтобы мы могли претворить в жизнь любое совместное решение. Виолета успела сделаться моей лучшей подругой и товарищем. Она была для меня всем, хотя со стороны это выглядело не так. Я знал, что чувства ее благородны, я стремился проникнуть в ее мысли, а наши тела уже настолько породнились и слились, что мы не боялись пропустить миг, когда сможем снова прильнуть друг к другу с естественностью влюбленных. А еще мы понимали, что нас двоих теперь недостаточно, что наша «чета» состоит из трех человек.Над входом в спальню Виолеты висел в рамке равносторонний треугольник с глазом посередине и с облаками, связанными с этим глазом линиями, символизировавшими лучи света. Посмотрев на эту картину, я увидел нас троих, живущих в любовной гармонии. Наши отношения были чисты: их характер определялся забвением эгоизма и ревности, слиянием понятий «твое» и «мое». Конечно, нас разделяла большая разница в познаниях, для меня многое было окутано тайной, однако постепенно пелена должна была сама собой развеяться. Я понимал, что Виолета и Джейн еще слишком мало меня знают, чтобы раскрыться до конца. То был вопрос времени. Все образуется, но постепенно. Им придется делать поправку на мои ограниченные интеллектуальные способности, чтобы я мог разобраться в происходящем. Я уже совершил в своей жизни большой скачок: отказался от эгоистического, всеподчиняющего разума ради спокойствия духа. Расстался с нетерпением и торопливостью, получив взамен надежду на понимание и знание. И то были лишь отсветы грядущего, которое начинало постепенно вырисовываться.Виолета смотрела на меня, и я почувствовал, что меня тянет к ней, как никогда раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53