писал в своем «Страхе и трепете»? Тот самый библейский Авраам, что прожил сотни лет и создал большую семью, давшую начало так называемому «народу божьему»? Только теперь я начал прозревать смысл своей жизни: мне следовало отыскать Николаса Фламеля и завоевать его дружбу.Мне самому стало смешно: ну кому расскажешь, что я ищу некоего пожилого сеньора возрастом под семьсот лет? Я воистину сошел с ума! Но кажется, именно это я и должен совершить. Я отправлюсь в Лиссабон, чтобы познакомиться с людьми, которые смогут ввести меня в круги, близкие к таинственному миру, куда я намереваюсь проникнуть.И тут мне вспомнился Смит, его ледяной взгляд, холодное сердце, черная одежда, глаза живого мертвеца, и мне стало грустно при мысли, что так можно жить веками, ожесточившись, наблюдая, как умирают близкие, вновь и вновь присутствуя при похоронах тех, кого успел полюбить. Проводить целые жизни рядом с близкими, которых непременно утратишь, скорбя по своим поглощенным временем детям. К такого рода бессмертию я не стремился. Я хотел лишь, чтобы человек вернулся к своему началу, чтобы жизнь стала долгой, но не как привилегия для нескольких избранных, а как заслуженное достижение всего человечества. И тут я осознал, что такая утопия невозможна, что на самом деле за моей безграничной щедростью таится истинное, куда более глубокое желание: я хотел отличаться от других. И я понял, что остальное человечество заботит меня куда меньше, чем мне казалось. В общем, я обманывал сам себя, хотя и знал, что мысли мои движутся в одном направлении, а желания – в другом.Мне вспомнился невыразительный взгляд Рикардо Лансы, кажущееся великодушие, с которым Ланса предлагал мне возможность увидеть потаенные миры, словно сам он уже оттуда вернулся. Он как будто был настолько разочарован, что хотел рассказать об этом обмане всем на свете, но не по злобе, не из мести, а просто чтобы дать понять: «Оно того не стоит! Бессмертие вовсе не так привлекательно! От него тоже устаешь и хочешь отдохнуть навсегда».Честно говоря, я был одержим подобными мыслями уже многие годы. Я начал раздумывать о бессмертии еще в юности. Не хотел долго спать, боясь тратить жизнь на сон. Не хотел отдаваться любви, боясь пострадать или даже умереть от этого чувства. Не залезал глубоко под кожу бытия – из ужаса перед страданием. И говорил себе: «Рамон, да ты просто трус!» Допустим, но что такое трусость? Драматическая сторона жизни (любовь, ненависть, ревность, ярость, печаль, гнев, счастье, тщеславие, страх) отталкивала меня. Все эти чувства изображают в искусстве, объявляя, что из них и состоит человек, а значит, перемешав все ингредиенты и найдя правильную пропорцию, мы сможем приблизиться к разгадке человеческой природы. Все это казалось мне таким убогим, смешным и банальным, что я твердо решил оставаться бесстрастным. Да, я смирился с мыслью, что проживу бессодержательную жизнь, – пока не встретил Виолету.Кое-что из своих размышлений и тревог я поведал Мандевиллю, и тот по достоинству оценил ясный и четкий ход моих мыслей: неудивительно, ведь я думал об одном и том же много лет подряд.Я вспомнил о своих лондонских подругах, и сердце мое забилось чаще. Я тосковал по ним, но ощущал их присутствие.Теперь я много размышлял над тем, куда уходит любовь. Почему она не длится вечно? Почему рождается уже как бы со сроком годности? Мне пришла на память легенда о Перенелле, супруге Фламеля, – эта женщина считалась умершей, но, возможно, жила где-то до сих пор. Любовь Фламеля и Перенеллы казалась бессмертной. Так любят на всю жизнь.Продолжая свой путь – иногда по острым камням, страдая от боли в ступнях, словно в мои ботинки набились камушки, – я думал о Виолете и Джейн. Память о них была целительным бальзамом; все было так естественно, так просто, так неожиданно…Крик Жеана вернул меня к действительности:– Рамон, не споткнись!Я наступил на толстый корень, протянувшийся поперек тропы, и чуть не упал. Но я уже научился держать равновесие и сумел остаться на ногах. Законы физики меня не подвели.Представляя, что ждет меня в Лиссабоне и Синтре, я видел только тьму и пустоту, не чувствовал уверенности в себе. В юности я надеялся, что, когда наступит зрелость, когда я доживу до тридцати пяти или сорока лет, я стану уверенным, мудрым, честным, прямым, обрету ясность мысли. Но теперь, напротив, я чувствовал свое бессилие перед неизбежностью перемен. Меня утешало лишь то, что я путешествую, чтобы обрести смысл существования. Я чувствовал, что могу добиться своей цели, что все вокруг помогает мне.Прошагав несколько часов, мы добрались до Эстельи, где помылись, и я обработал раны на ногах (у Жеана не было ни царапинки). Я сказал спутнику, что на следующее утро сяду на автобус и доеду по крайней мере до Асторги, чтобы выиграть время. Таким образом, я беспардонно пропущу сразу дюжину этапов Пути, зато последний отрезок пройду пешком, а на будущий год постараюсь совершить настоящее паломничество.– Ты можешь обрести искомое на последней сотне или полусотне километров, – с улыбкой заметил Мандевилль. – Ведь цель твоя находится здесь!Он указал на мое сердце, и меня перестали мучить угрызения совести.За завтраком старый Жеан ласково посматривал на меня, а на прощание сказал:– Всегда оставайся самим собой, не прячь свое великодушие от солнечных лучей в мешок, будь открытым для других и найди то, что ищешь.– Мы когда-нибудь встретимся снова? – спросил я.– Конечно, когда-нибудь встретимся. Я…Что-то неразборчиво пробормотав, старик отвел взгляд, словно не желал договаривать начатую фразу.– Когда-нибудь мы еще встретимся, – повторил он.– Тогда прощай.– До встречи, – улыбнувшись, поправил Мандевилль.Совсем рядом с приютом для паломников тянулось неширокое шоссе на Логроньо; я сел там на автобус, добрался до Асторги и отправился бродить по этому интересному городу в поисках пристанища. VIII Я быстро отыскал школу Святой Марии общины голландских братьев в доме номер 34 на улице Санабрия – это жилье предназначалось для паломников.Никаких дорогих отелей! Не зря мне советовали: только приюты, пансионы, скромные гостиницы на худой конец. Ни в коем случае не забирайся выше!Пока фрай Хакобо, один из членов братства, помогал мне с вещами и провожал в мою комнату – разумеется, обставленную в простом, спартанском стиле, к чему обязывал обет бедности, – он рассказывал про Асторгу.– Не забудьте посетить «Музей шоколада»!А я-то думал, он порекомендует мне наведаться в собор или в Епископальный дворец. Но нет, этот сын церкви предлагал шоколад – словно швейцар в отеле, намекающий о визите в дом терпимости.Я с улыбкой спросил, где тут добывают золото, и фрай Хакобо тревожно взглянул на меня, словно обжорство казалось ему более мелким грехом, чем алчность. Я объяснил, что слышал о золотых рудниках, которые разрабатывали тут сперва во времена римлян, а потом при арабах и при готах. Монах только пожал плечами – об этом он ничего не знал. Зато разливался соловьем, объясняя, как пройти в шоколадный магазин, на какие сорта делится это лакомство и восхваляя беспримерные достоинства так называемого черного шоколада. Сославшись на книгу Габриеля Гарсиа Маркеса, Габриель Гарсиа Маркес (р. 1928) – колумбийский писатель.

я ответил, что шоколад в больших количествах подрывает здоровье: он вреден для кишечника, портит цвет лица и вообще губителен для организма, но фрай Хакобо только посмеялся над моими словами. Он заговорил о Голландии, о маленьком городке со множеством каналов под Амстердамом, где благодаря шоколаду люди жили по сотне лет и больше.Я улыбнулся – пришла моя очередь не поверить собеседнику – и, чтобы сменить тему, снова завел разговор об Асторге.– Правда, что ваш город основали римляне?– Да, под названием Астурика, в эпоху Августа. В те времена большое значение придавалось стратегически важным точкам, поэтому город, стоящий на одном из отрогов Леонских гор, возле слияния Херги и Туэрто, имел особое значение. Со временем он стал важным местом для паломников, поскольку связывал – и связывает до сих пор – Золотую и Серебряную дороги. Но сами видите, теперь тут стало поспокойнее. В городке тысяч десять жителей, и все здесь проникнуто духом умиротворения. Идеальное место для тихой жизни! – объявил монах, словно подводя итог статье из туристического путеводителя.Окончив свою краткую экскурсию, он протянул мне ключ и удалился.Ванную мне пришлось искать в коридоре, поскольку в моей комнате оказалась только пожелтевшая облупленная раковина с полотенцем и кусочком мыла; на том и кончались удобства. Когда я спросил монаха за стойкой для ключей, чем тут можно помыться, тот посмотрел на меня инквизиторским взглядом, недоумевая, почему меня не устраивает пластинка мыла «Heno de Pravia» и зачем мне нужен еще гель и шампунь – в общем, что-нибудь пенящееся и нежное.Я совершенно вымотался, однако перед сном все же прогулялся по городку: площадь Испании, улица Сан-Франсиско, Пио Гульон, Сантьяго Креспо. В историческом центре я обнаружил немало памятников, прославлявших благороднейший, верноподданный, благодушный, величественный и царственный город Асторга, столицу захолустья. В соборе я разговорился с капелланом, который поведал мне, что это здание в его теперешнем виде было достроено в 1471 году и, самое интересное, представляет собой сочетание трех замечательных архитектурных стилей: готики, ренессанса и барокко. Любезный капеллан указал на хоры, обращая мое внимание на их великолепие, и сообщил, что скульптура Мадонны во Славе (романский стиль, XI век) поистине прекрасна, как и главное ретабло, Ретабло – заалтарный образ больших размеров.

и «Непорочное зачатие» работы Грегорио Фернандеса.Я прошелся мимо Епископального и Муниципального дворцов и в конце концов очутился перед крохотным баром на узенькой улочке, названия которой мне уже не вспомнить. Вечер пах грозой, и я накинул желтую ветровку, привлекавшую всеобщее внимание.Войдя в переполненное заведение, я пристроился между двумя парочками. Я потягивал замечательное красное вино, когда в баре объявился беспокойный пьяный тип и тотчас принялся приставать к мирно беседовавшим и закусывавшим посетителям. На этого субъекта никто не обращал внимания, только официант предложил ему покинуть заведение, и тогда стервец не придумал ничего лучшего, как ухватить меня за шиворот и поднять с табурета, основательно при том встряхнув. Полагаю, он выбрал меня, поскольку я сидел один, а еще из-за броского цвета моей одежды. Я решил обойтись без насилия, хотя, обернувшись и посмотрев нарушителю спокойствия в лицо, а заодно высвободившись из его хватки, понял, что мог бы уложить доходягу одним ударом. Однако я решил проявить смирение и вежливо попросил нового приятеля оставить меня в покое.В этот миг из глубины бара появился какой-то человек, одной рукой ухватил моего обидчика за шиворот, как тот схватил меня, другой – за брючный ремень сзади, молча пронес через бар и вышвырнул наружу. Забулдыга не вернулся, хотя довольно долго вопил с улицы, уснащая свою речь всевозможными угрозами и бранью.Благородного героя вечера, усмирившего пьяницу, звали Адольфо Арес. Он был ни низким, ни высоким, ни толстым, ни худым и говорил с леонским акцентом. Его манера разговаривать походила на речь ярмарочного торговца; на всем протяжении нашего недолгого знакомства он тараторил без умолку. Когда наша беседа – а точнее, его монолог – приняла доверительный характер, я наконец тоже вставил словечко, спросив, чем занимается Адольфо. Тот ответил, что живет за счет жены. Я удивился, но Адольфо пояснил, что он – художник, а его жена Иоланда управляет семейным предприятием. Узнав, что из себя представляет политика (он успел побывать на посту мэра Асторги), этот человек полностью посвятил себя искусству: он пишет картины и время от времени выпускает поэтические сборники. Тем временем их семейный бизнес – мебельная торговля – расширяется: жена ведет дела не только в Леоне, но и в Мадриде, да еще в Астурии и Галисии. Судя по виду Адольфо и по его рассказам, дела шли вполне успешно.– Так ты всегда рисовал?– Нет, увлекся этим недавно. Я поэт, а писать картины начал четыре года назад, покинув пост мэра.Адольфо говорил долго. Он был настолько открыт и гостеприимен, что в конце концов затащил меня к себе домой на семейный ужин. Я почувствовал себя неловко при виде детей, которые без конца вертелись, спорили и верещали. Супруга Адольфо – молодая, симпатичная, решительная женщина – пыталась их унять, а мы с Адольфо тем временем болтали о разных пустяках.Художник даже не предупредил семью о нашем приходе. Когда мы вошли, лишь служанка что-то прокричала с кухни. Иоланда увела детей в другую комнату, после чего вернулась к нам; ребятишки больше не шумели и не ссорились.Иоланда оказалась рассудительной женщиной и интересной, хотя и непредсказуемой собеседницей. В общем, было совершенно ясно, почему именно она возглавляет семейный бизнес. Как и следовало ожидать, наступило время расспросов и рассказов. Иоланде захотелось узнать, что за гостя привел ее муж в этот вечер. Быть может, Адольфо выпил в баре слишком много пива и поторопился пригласить спасенного им незнакомца.Вообще-то он позвал меня поужинать, когда узнал, что я держу путь в Лиссабон и Синтру и собираюсь посетить Кинта-да-Регалейра. Услышав об этом, он слегка переменился в лице, но тогда, в баре, я не обратил на это внимания. Лишь позже, запустив аналитический сканер, который имеется в каждом из нас, я догадался, что очутился в семье масонов, что все без исключения деды, отцы и братья обоих супругов были тамплиерами или членами подобных сект.Несомненно, эти люди пытались обрести душевное равновесие и придать смысл своему богатству, а потому укрепляли узы с себе подобными – чтобы навести глянец духовности на свою склонность к накоплению мирских благ. Но я сам не был образцом добродетели и не мог беспристрастно оценить нравственность новых друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53