– А как выглядит рукопись? – спросил полицейский.Я во всех подробностях описал «Книгу каббалы», назвал размеры книги, даже указал число страниц и рассказал, какие в ней были рисунки.Полицейские поговорили между собой, и один из них отошел. Мы остались ждать, и спустя несколько минут он вернулся с книгой в руке. Книга была в полном порядке. Полицейский из любопытства перелистал бесценный трактат, потом закрыл.– Это она? – спросил он.– Да, она самая.– Тогда пойдемте. Где же вдова?– Вон там.И мы направились к Виолете с Клаудией. Женщины рыдали, обнявшись, когда полицейский громко спросил:– Кто здесь Клаудия Барбьери?Клаудия приподнялась и кивнула.– Это вещь вашего мужа?Хорватка тотчас узнала книгу, пристально посмотрела на Виолету и снова кивнула. Офицер без дальнейших промедлений передал рукопись Клаудии, взяв с нее расписку. Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз окинул нас всех взглядом и выразил свои соболезнования.Как только мы остались наедине с израильтянами, один из них, некто Бренер, по-видимому начальник группы, выхватил книгу из рук Клаудии и тщательно осмотрел. Вскоре, не выпуская рукописи, Бренер соболезнующим жестом протянул ладонь Клаудии, но та не обратила на него внимания.Наконец-то завладев заветной рукописью, израильтяне покинули комнату; после этого я никогда больше не видел «Книгу каббалы». Этим страшным людям не следовало знать, что в хитросплетениях бесценного объекта их религиозного культа они не обнаружат ни способов изготовления золота, ни рецептов универсального снадобья. Так Фламель выполнил условия соглашения, стоившего жизни его дочери и одному из ближайших его друзей.Позже, посчитав, что Виолета уже успокоилась, я снова попытался с ней поговорить – но вновь безуспешно. Девушка словно превратилась в каменное изваяние. Ее настолько переполняла боль, что разговаривать для нее было выше человеческих сил. Виолета оставалась неприступной, как крепость.Я решил обратиться к блондинке-психологу, хотя заранее знал, что тут уж ничего не поделаешь. Когда я объяснил суть проблемы, девушка, мягко улыбнувшись, ответила, что это нормально.– Погибшая приходится вам супругой?– Ну, в общем, невестой… Очень близким человеком.– Но вы любили ее?– Всей душой!– Так почему шок той девушки намного глубже?– Это ее сестра. Я и сам места себе не нахожу, но теперь меня тревожит то, что творится с Виолетой.– Происходящее вполне объяснимо, – задумчиво сказала психолог. – Вы справились с ударом, а она – нет. У нее нервный срыв, оправиться от которого будет непросто. Она не понимает, что произошло, не принимает новую реальность, не может поверить в случившееся и склонна обвинять вас в том, что ее не оказалось рядом с сестрой в момент катастрофы.– Меня там тоже не было. Неужели это значит, что я не люблю Джейн?Объяснения специалиста показались мне глупыми, смехотворными. Я сбежал из этого кабинета, пропахшего туалетной водой, с твердым намерением никогда больше туда не возвращаться.Виолета до сих пор сидела, ссутулившись, прижавшись к Клаудии. Прошло уже несколько часов, а ничего не изменилось. Правда, потом Виолета что-то зашептала Клаудии на ухо, и во мне проснулась надежда, что моя подруга скоро оправится.Несколько минут спустя Клаудия встала, обняла меня за плечи и попросила выйти, чтобы поговорить.– Она не хочет тебя видеть, Рамон. Не хочет о тебе слышать. Не хочет быть с тобой. Ты ей не нужен.– Что ты несешь? Ты в своем уме? Это невозможно!– Она сказала, чтобы ты уезжал. Рамон, все очень серьезно. Я пыталась ее переубедить, говорила, что она не может так с тобой поступить. Уходи, Рамон!Кровь загудела у меня в ушах, заныл затылок.Виски мои полыхали огнем, когда я подходил к Виолете; Клаудия шла следом, пытаясь меня остановить. Оказавшись перед Виолетой, я встряхнул ее за плечи и поставил на ноги. Девушка взглянула на меня так печально, как никогда раньше не смотрела. Глаза ее высохли, в них больше не было слез, только застывшие тоска и боль.– Я сказала, что не хочу тебя больше видеть. Исчезни из моей жизни.– Что ты такое говоришь, Виолета? Что плохого я тебе сделал?– Прочь отсюда, убийца! Ты убил Джейн, как и ту, другую.– Никого я не убивал! Я был с тобой. И какую – «другую»? Несколько часов назад мы были счастливы. Как ты можешь так говорить? Ты сошла с ума!– Все произошло из-за тебя. Твое присутствие, твое появление, твоя дружба с Рикардо Лансой, похищение книги в Асторге… Все, все! Без тебя мы бы жили спокойно. Ничего бы не произошло. Джейн была бы жива. А теперь мы обе умерли.– Виолета, пожалуйста, опомнись, ты не понимаешь, что говоришь. Я тебя люблю!– Убирайся прочь, безмозглый дурак, убийца!Я был не в силах больше выносить эти оскорбления. Переход от любви к ненависти оказался таким внезапным и резким, что теперь я сам не мог воспринять новую реальность. Я разрыдался так, как никогда раньше не рыдал, и Клаудия попыталась меня утешить, но я ревел, как младенец, слезы катились градом. Наверное, впервые в жизни я разразился столь безудержным плачем. Даже ненависть Виолеты на время утихла, во взгляде девушки мелькнуло сострадание. Но она ни единым жестом не проявила его, наоборот, снова дала волю своей ярости и добила меня словами:– Убирайся сейчас же!В тот момент Виолета казалась карикатурой на себя саму, уродство взяло верх над ее естеством. Мир, который удалось создать нам троим, стремительно рушился.– Виолета, пожалуйста, опомнись!– Я не хочу тебя больше видеть! Никогда! XXXVI Я чувствовал себя настолько униженным, раздавленным и оскорбленным, что велел себе на время забыть о Виолете.Словно на автопилоте добравшись до парковки при аэропорте, я сел за руль и поехал куда глаза глядят; меня несло, как корабль без парусов. Я не знал, где север, где юг, где восток, где запад; просто гнал по шоссе на предельной скорости. Я въехал в Аликанте, пересек центр города, а память моя один за одним выплевывала обрывки воспоминаний, похожие на фотоснимки: моменты из неких прошлых жизней, фрагменты драм и трагедий, случившихся в далекие времена, – проекции раненого рассудка.Неожиданно для себя я свернул на южное шоссе, направившись к пляжу Сан-Хуан. Во время этой гонки образы в моей голове вспыхивали и гасли, беспорядочно сменяя друг друга.Я добрался до Мучамьеля – и тут машина словно сама привезла меня к тому романтическому саду, который возникал в моих сновидениях.Я перелез через стену и стал пробираться по саду, чувствуя себя разбитым и измученным. Воспоминания давили тяжким грузом, будто на мою грудь легла могильная плита. Мной овладели тоска и усталость, я ощущал себя грязным, подступало безумие. Растрепанный, голодный после долгого трагического дня в аэропорту, я страшно хотел спать.В тот момент я бы не отказался от эликсира Фламеля, но прошлое отступило в такую даль, что теперь моя реальность казалась совсем иной. Мир как будто сжался, став всего лишь сном. Неужели я только теперь вступаю в свою подлинную реальность, а все прочее было сновидением? Невозможно! Так не бывает!Глядя на заболоченную поверхность обширного водоема, некогда служившего бассейном этого поместья с романтическим садом, я подумал о смерти другой женщины, о случившейся четыре года назад трагедии, подробности которой мой рассудок отказывался восстановить. Мне помнились только рыдания и скорбные вопли; человек, распростертый на земле в луже крови рядом с худеньким тельцем юной, очень юной девушки, в слезах повторяющий:– Я не убивал ее! Это не я!Человек, лежащий на лестнице в саду, в измятом перепачканном костюме, без галстука, со спутанными волосами, в запыленных ботинках; его глаза, покрасневшие от ярости и боли, воспаленные от ужасных воспоминаний… Эльвира. Кто она такая, Эльвира? А потом – ослепительная вспышка света. * * * Тишина, полная тишина. Фосфоресцирующие, бумажно-белые стены.– Где я?– Успокойтесь, друг.Женщина, похожая на Виолету, но наверняка не она, делает мне в руку укол. Я засыпаю и снова вижу сон. XXXVII Шоссейная дорога из Бадагоса в Лиссабон – очень длинная, широкая, ее не охватишь взглядом. Прямая линия, которой нет конца. Мне необходимо оказаться в Синтре. Я полон ожидания; время от времени я бросаю взгляд на соседнее сиденье, где лежит сумка с «Книгой еврея Авраама», изумительной копией, в которой описаны все шаги к обретению философского камня. С каждой прожитой минутой я все больше приближаюсь к нему, каждое пролетающее мгновение дарит мне ласку бессмертия. Меня переполняет эйфория. Я никогда не останусь один. XXXVIII Женщина, похожая на Виолету, говорит с другой женщиной, похожей на Джейн. Разумеется, всего лишь похожей. Входит доктор. Голос его слегка напоминает голос Жеана, но я знаю, что это не Жеан.– Доктор, пульс слабеет.Их голоса далеко-далеко, страшно далеко, почти неразличимы. Переплетение проводов, гудение компьютера. Я скитаюсь по какой-то странной металлической местности, где перемешаны свет и тени. Мне холодно, очень холодно.– Вот он и приходит в себя. Пульс восстанавливается. Ошибка с чипом чуть его не убила. Она вживила ему чип другого пациента. Через час, когда ее смена закончится, я хочу видеть ее у себя в кабинете.– Да. Он возвращается, ему уже лучше. XXXIX 25 апреля я торжественно переезжаю мост. Воды Тежу Тежу – португальское название реки Тахо.

в этом месте текут воистину величаво.Я понимаю, что свершается нечто важное. В моей голове теснятся образы лиссабонских друзей; я увижу Рикардо Лан-су, Луиша Филипе Сарменту, Фернандо, Инеc. Ах, красавица Инеc Алмейда!– Меня зовут Рамон Пино.– Проходите. Добро пожаловать в Регалейру. Вы алхимик?– Да.– Мне сказали, что вы прибыли из Музея изумрудной скрижали.– Да, правильно, из Амстердама.– А откуда вы родом?– Из Испании.– Наверное, из Андалусии?– Да, из Кордовы.– В прошлом году приезжал господин из Эдинбурга, в позапрошлом – из Барселоны, еще раньше – из Лиона. Мне очень понравился миланец с бразильскими корнями.– Что, алхимики приезжают сюда каждый год?– Да, каждый год появляется один новый. Полагаю, и вы приехали сюда за тем же, за чем они. Эти люди проводят взаперти больше двух месяцев, ни разу не глотнув свежего воздуха. Мне-то кажется, что работу можно чередовать с удовольствиями, с прогулкой, выпивкой, с чем-то более человеческим – я хотел сказать, с более земным… Надеюсь, сеньор Пино, вы поступите так же, как остальные.– А что делали остальные?– Ничего особенного, просто угощали меня этой жидкостью, эликсиром.– Не волнуйтесь, я поступлю так же.Этот человек слегка напоминал Канчеса, но был моложе, любезней и симпатичней.Лаборатория оказалась просторной, в ней нашелся весь необходимый инструментарий. Рядом с лабораторией, на втором этаже, находилась комната с большой кроватью, а еще – кладовка и ванная. Кухня и столовая располагались внизу. Дом был мне знаком, я бывал здесь в качестве туриста, но жить в нем оказалось совсем другим делом.Потянулись счастливые дни. На ночь мой помощник раскидывал на улице льняные полотнища, а перед рассветом выжимал их, чтобы добыть росу, с которой и начинался весь процесс. С помощью формул и прозрачных комментариев Фламеля все выглядело очень просто.Я очистился, совершенно очистился. Дух мой освободился от грязи.Рикардо искал меня, но безуспешно – ему сказали, что здесь нет никакого Рамона Пино. Даже Адриао, даже сам Канчес потеряли надежду меня найти, хотя перевернули Синтру вверх дном.– Этот седовласый господин просто рвал и метал. Говорил, вы его надули с какой-то книгой.– Меня здесь не было и вы, понятное дело, меня не знаете. XL В мае я добыл философский порошок. В начале июня – универсальное снадобье.Теперь я стал философом. Я был счастлив.Время от времени меня навещала Инес. Она объяснила, что не имеет никакого отношения к неприятности с книгой и что все время хранила мою тайну. Мы целовались, занимались любовью и говорили про ее работу. Однажды Инес спросила:– Кто такая Эльвира?– Не знаю, – ответил я.– Ты выкрикивал во сне ее имя.В другой раз она спросила о Виолете и Джейн.– Мои подруги. Джейн погибла в авиакатастрофе. Виолета – особенное существо.Я не вдавался в подробности.Непрестанно думая о Виолете, я знал, что связь с Инес ничуть ее не обеспокоит – так бывало всегда.Я мечтал обосноваться вместе с Виолетой в Кордове. Мы бы устроили там филиал Музея изумрудной скрижали, а главным сокровищем этого храма искусств и алхимических наук стала бы моя копия «Книги еврея Авраама». Наверное, к Виолете уже вернулся здравый смысл. А Джейн, конечно, не погибла – ее «смерть» была очередной уловкой Николаса с целью обмануть израильтян. Да, именно так. Только Виолета про это не знает, но я ей напишу. XLI Сейчас июнь, и мое Великое делание завершено. Мне исполняется сорок один год. Я наконец-то бессмертен. Об этом никто не знает – кроме Виолеты, естественно, Николаса, который обещал ко мне приехать, а еще Жеана и моих друзей Фернандо и Клаудии.Сегодня я встречался с Големом – Раймундо Веласко, моим приятелем-художником. Он собирается написать мой портрет, потому что сейчас я очень молодо выгляжу и он хочет запечатлеть меня именно таким. Веласко говорит, что у него больше не болит голова, а его психиатр рассказал, что голландцы проводят поразительные опыты по духовному перемещению пациентов.– В будущем всех безумцев, всех приговоренных убийц, всех неудачников начнут перемещать в виртуальные реальности. С помощью микрочипа, который будет введен в вену и проникнет в мозг, не причинив человеку вреда, пациент станет президентом республики, светилом медицины, модным писателем или знаменитым спортсменом. Так он и будет жить, долго и счастливо, изолированный от общества. Находясь на больничной койке, он самореализуется как личность, проживет новую жизнь – без решеток, без тюремных стен.– Брехня все это, Раи. Не верь.– Ну а мне бы хотелось выбраться отсюда. – Художник показал на свое скрюченное, уродливое тело. – Думаешь, приятно оставаться пленником искривленного позвоночника и межпозвоночной грыжи, из-за которой я раз в два дня не могу встать с постели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53