Тогда она процитировала знаменитую фразу из одного из фильмов, подражая псевдоитальянскому акценту Чико:
– «Покупайте тутси-фрутси только у нас».
– Не подсказывай, не подсказывай! – взволнованно воскликнул я. – Это из «Утиного супа».
Саманта одарила меня одобрительной улыбкой.
– Очень хорошо! Все мои познания о том, как заключают контракт, почерпнуты из «Ночи в опере», – продолжала она, имея в виду известную сцену, в которой Гручо и Чико никак не могут прийти к соглашению и один за другим отрывают кусочки от контракта, по поводу которого спорят.
Позабыв о хороших манерах, поскольку был в стельку пьян, я оттолкнул Эша, чтобы подобраться поближе к Саманте.
– Я должен на тебе жениться, – заявил я. – Мой папа будет от тебя без ума.
К счастью, она в ответ рассмеялась. И мы углубились в обсуждение фильмов тридцатых годов, а Эш увлек Клару в круг танцующих.
– А что ты думаешь о Бастере Китоне? – спросила Саманта.
– Пожалуй, неплох. У него было несколько остроумных трюков. Но он не дотягивает до Гручо Маркса, не так ли? – Я был уверен в своих словах, так как почитывал историю кино.
Выражение лица Саманты мгновенно изменилось.
– Ты в этом уверен? – Как ни смешно, в голосе ее зазвучали опасные нотки.
Я вдруг расстроился и спросил:
– А разве это не так?
То, что начиналось как легкий, приятный флирт, перешло в нудную лекцию о жизни Китона. Как будто это кого-нибудь интересует!
– Помнится, папа мне рассказывал, будто братья Маркс пригласили Китона в один из своих фильмов, когда с ним было все кончено.
– Что это значит – «все кончено»?
– Все кончено? Он был безработным. Уже не мог смешить. Давай смотреть правде в глаза: он не выдержал проверки временем, не правда ли?
Саманта не на шутку разозлилась.
– Потому что какой-то тип с нарисованными усами и идиотской походкой был признан величайшим комиком двадцатого века, да?
У меня было ощущение, что я защищаю родного отца.
– Давай смотреть правде в глаза. Китон оказался не у дел, когда появилось звуковое кино. Вероятно, у него был голос, как… ну, не знаю, писклявый, как у девчонки, или что-нибудь в таком духе.
В свое время мне доводилось высказывать и более оскорбительные предположения, но Саманте хватило и этого.
– На самом деле у него был хороший голос. А величайший вклад твоего любимчика в мировое кино – это дурацкие комические брови.
Я поджал губы.
– В его честь был назван известный клуб – не забывай об этом. Я что-то никогда не слышал о клубе Китона.
Это была самая необычная дискуссия, какую мне когда-либо доводилось вести, а это кое-что значит: ведь я юрист, которому не раз за эти годы приходилось участвовать в отчаянной полемике. Скажем, был случай, когда проповедник отказался признать решение суда об уплате долга моему клиенту, аргументируя это тем, будто последний сказал, что Бог – лишь источник энергии.
В каком-то смысле диалог с Самантой стал приятным разнообразием после бесед на тему «моя фирма хлещет юристов похлеще, чем твоя», которые я обычно вел с собратьями. И я попытался заключить перемирие.
– Давай пойдем на компромисс, – предложил я. – Ты, конечно же, не будешь возражать, что Чаплин очень хорош?
– Чаплин? – заорала Саманта, вперив в меня безумный взор. – Чаплин? Ты поставил его рядом с Китоном? Да как ты посмел! – С этими словами Саманта соскочила с табурета и, оторвав Клару от Эша, умчалась прочь вместе с ней. Эш остался стоять среди танцующих, глядя на меня с разинутым ртом.
Затем он подошел к бару.
– Черт возьми, Чарли, у меня с ней все шло, как по маслу. Что ты сказал?
Реакция Саманты меня ошеломила. Хорошо еще, что я не успел сказать ей о своей любви к Гарольду Ллойду, а то она, вероятно, стала бы преследовать меня в судебном порядке.
– Не уверен, что ты поймешь. Сначала был Бастер Китон, потом Чарли Чаплин, и вдруг все стало из рук вон плохо.
Эш был недоволен, что киноэкран встал между ним и его новой победой.
– О'кей, Чарли, сегодня вечером развлекайся сам.
Он тоже удалился с рассерженным видом, и это последнее, что я помню. Дальше все покрыл туман.
Внезапно занавески энергично раздернули, и в комнату хлынул свет. Я издал тяжелый стон и услышал, как Ханна презрительно фыркнула. Голова у меня болела, особенно слева.
– Вставай, ленивый придурок.
– И тебе доброго утра, – пробурчал я.
– Если ты ожидаешь хоть капли сочувствия, то можешь отдохнуть от этой мысли.
Я попытался осторожно поднять веки, но это оказалось мне не под силу, и я осторожно прикрыл глаза.
– А что? Мне требуется сочувствие?
– Ты же не станешь отрицать, что вчера вечером вел себя как законченный кретин.
В моем нынешнем состоянии трудно было что-либо отрицать или подтверждать. Однако я опасался худшего. Возможно, мой разум оказывает мне услугу, покрыв мраком остаток вечера. Я неуверенно сел, все еще не открывая глаз.
– Не сомневаюсь, что ты права, но не могла бы ты просветить меня насчет того, в чем именно проявился мой кретинизм?
Я почувствовал, как Ханна села рядом.
– Значит, ты не помнишь ту женщину, которая вылила на тебя свой стакан? И драку? И что ты сказал Йану Макферсону? – Интересно, а он-то что там делал, подумал я.
– Отвечаю на все вопросы: нет, нет и нет. – Тут в памяти моей что-то забрезжило. – О, погоди! Там была какая-то женщина.
Ханна похлопала меня по коленке, подбадривая.
– Правильно, возле бара. Возле которого ты провел слишком много времени, следовало бы мне добавить.
– И я выдал какую-то исключительно смешную шутку, над которой она не смеялась. Верно?
– В общем-то да, – ответила Ханна, и по ее тону я понял, что она начинает смягчаться. – Ты без умолку трещал о Гручо Марксе и Бастере Китоне, причем не особенно вразумительно. А потом вспомнил ту дурацкую шутку Гручо Маркса – ты твердил, как попугай, что твой папа всегда ее рассказывает, – и поплелся искать, на ком бы ее испробовать. Это плохо закончилось.
Мне с трудом удалось вспомнить женщину, с которой я беседовал, в шестой раз приканчивая двойную порцию водки.
– Ах, да.
– Так что же ты ей сказал?
– Да-да, теперь я вспомнил. Я сказал: «Знаешь, ты очень красивая. Это у вас наследственное?» Она сразу же заглотила наживку. «Вообще-то я обязана своей внешностью маме», – ответила она. Тогда я спросил: «Она что, занимается пластической хирургией?» Помнится, в тот момент мне показалось, что ничего смешнее я в жизни не изрекал.
– Я знаю, – сказала Ханна. – Я видела, как ты грохнулся с табурета, а она принялась поливать тебя пивом – тебе было не подняться с пола. Однако справедливости ради следует добавить, ты так и не перестал смеяться – просто ржал, как лошадь.
– Значит, я веселился от души?
– После драки – нет.
– Драки?
Ханна мягко взяла меня за руку и стащила с кушетки. Подведя меня к зеркалу, она велела открыть глаза. Я неохотно повиновался: зрелище было не из приятных. На меня глянул всклокоченный молодой человек со слезящимися глазами и кровоподтеком на виске. Я указал на этот синяк:
– Драка?
– Драка, – подтвердила Ханна.
– Как это случилось?
– Элли.
– Вот это дело рук Элли?
– Нет, Чарли, конечно, это не она. Правда, не отрицаю, что искушение поставить тебе синяк было сильным. Нет, это сделал ты сам.
– Что-то не припомню, чтобы я дал себе по голове.
– Разумеется, я выражаюсь фигурально.
– Понятно. Так кто же это сделал?
– Я просто не могу поверить, что ты не помнишь такое.
– Очевидно, это последствия травмы. Я много лет не дрался. Мой папа всегда говорил, что лучше пожертвовать своим достоинством, а не внешностью. Так что мне бы сейчас не помешала небольшая доза сочувствия.
– Я же сказала: никакого сочувствия. – Но Ханна не смогла удержаться от ласковой улыбки. – Однако я готова пойти на компромисс: чай и тосты.
Я пошел по-быстрому умыться и одеться, а потом мы устроились на кухне. Ханна принялась готовить завтрак, повествуя о вчерашнем вечере.
– Значит, ты не помнишь, как ворвался в круг танцующих и начал танцевать с нами?
– Возможно, эта травма затуманила мне мозги, – предположил я. Правда, в памяти начали всплывать обрывки какого-то кошмара. – Неужели я действительно сказал это вчера вечером?
– А то нет, – усмехнулась Ханна. – Ты прыгал между нами, как Джон Траволта, накачанный ЛСД. Это было несносно! Ты и в лучшие времена вряд ли победил бы на танцевальном конкурсе, а вчера были явно не лучшие времена.
– Хватит насмехаться над моими грациозными па – давай рассказывай, как было дело.
– Мы с Люси танцевали с тобой – вернее, вблизи тебя, а ты вихлялся вокруг, как законченный кретин. Элли танцевала с тем хорошеньким мальчиком.
– Это мне о чем-то говорит. Он из тех, кто играет в регби. Мистер Мускул, да?
– О да. С мускулами у него все в порядке. Впрочем, ты вскоре убедился в этом сам.
– Да, да, да, теперь я вспомнил. Галстучник.
Ханна ободряюще улыбнулась.
– Правильно. Правда, я не уверена, что он был в восторге от этого прозвища.
– Но галстук был отвратительный. Элли абсолютно не разбирается в мужчинах. У нее плохой вкус, не так ли?
В эту минуту в дверях кухни материализовалась сама Элли в пижаме, которая, как мне было известно, принадлежала Ханне.
– Наверно, именно поэтому ты мне когда-то нравился, – сказала она.
Я приоткрыл рот, несколько смущенный. Меня обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, приятно было напоминание о том, что я когда-то нравился Элли (она даже была не прочь заняться со мной сексом), с другой стороны, меня ошеломило ее внезапное появление.
– Что ты здесь делаешь?
– Она помогла доставить тебя сюда прошлой ночью. Неужели ты не помнишь? Потом осталась ночевать – спала в моей постели. – Я тупо смотрел па девушек, пытаясь осмыслить услышанное. Ханна усмехнулась Элли. – Память у нас вдруг стала избирательной. Я как раз ввожу его в курс событий вчерашнего вечера.
У Элли был совершенно бесстрастный вид.
– И на чем вы остановились?
– Он прибился к танцующим и увидел Галстучника.
– Знаешь, парню действительно не понравилось, что его так называют. – Я пощупал синяк. – Конечно, тебе-то это известно, – рассмеялась она безжалостно.
Мне показалось несправедливым, что они так на меня напустились.
– Ты сказал мне, что я не должна танцевать с Галстучником, – пояснила Элли. – Дескать, достаточно взглянуть на галстук, и тебе все ясно с его обладателем. А галстук у этого парня выглядит так, словно его облевали.
– Я был прав, – заметил я. – Галстук имеет большое значение. У него была желто-зеленая гадость.
– Я посоветовала тебе отвалить, но тут ты перестал танцевать и спросил его, всегда ли он сморкается в свой галстук.
– Вот дальше я ничего не помню. Но он же ударил меня не из-за галстука? Это была всего лишь шутка.
– Верно, – ответила Элли. – Но потом ты заявил, что если он хоть пальцем до меня дотронется, ты дашь ему такой пинок в задницу, что он будет жевать твое колено.
Ханна печально покачала головой.
– Было мило с твоей стороны так печься о твоих друзьях, но его это достало.
– Именно тогда он тебе и врезал, – подтвердила Элли. – Но Ханна права: очень мило так заботиться о друзьях. – Она взглянула на меня так, как не смотрела очень давно, и что-то дрогнуло у меня в груди. – Но ты все-таки редкий придурок. Эш так хохотал, увидев тебя на полу, что чуть не описался.
– Так я не дал сдачи?
Ханна и Элли весело переглянулись. Первая попыталась ответить поделикатнее:
– Нет, если только ты не имеешь обыкновения давать сдачу, падая на пол и хныча: «Не бейте меня, не бейте меня!»
– Ну, знаешь, я мог бы с ним справиться, – пробурчал я.
– Конечно, мог бы, – ответила Ханна таким тоном, которым разговаривают с маленькими детьми.
– Мне просто не хотелось скандала.
– Ну конечно, – вмешалась в разговор Элли. – Ведь пьяный задира, валяющийся на полу в самом центре танцплощадки – это еще не скандал.
– Все так и было?
– Да, – сказала Ханна. – Вот тогда-то нас всех почему-то и попросили на выход. И тут мы столкнулись с Йаном, а ты сказал ему, что он имеет… как же ты выразился?
– Самую лучшую блядскую сотрудницу в мире, – докончила Элли. – Хорошенький комплимент.
Я попытался защитить пьяного Фортьюна.
– Могло быть и хуже.
– Конечно, – согласилась Элли. – Скажем, спросить Йана, означает ли слово «партнер», что ты трахаешь множество баб.
– Ну и ну!
– Да, ты задал ему этот вопрос, да еще и подмигнул.
– Ох!
– Вот уж действительно «ох».
– Просто кошмар! Прости, я действительно тебя оскорбил.
Ханна со смехом покинула кухню и отправилась в туалет.
– И тем не менее, Чарли, я рада, что так получилось. Мне ни за какие коврижки не хотелось бы пропустить такое зрелище: я тебя никогда таким не видела.
Элли с удовольствием продолжила рассказ:
– К счастью, сам Йан так нализался, что вряд ли что-нибудь помнит. С ним была какая-то девица, и они собирались отчалить в казино. По-моему, он проводит там полжизни. Я никак не могу его понять: с одной стороны, у него такая изысканная речь, словно он дает уроки дикции самой королеве, а с другой стороны, он шляется по каким-то задрипанным пивнушкам и ведет себя так, словно ему все еще двадцать пять лет.
В этот момент у меня что-то всплыло в памяти.
– Хелена! Я вспомнил.
Хелена, которую Йан обнимал за плечи, улыбнулась мне в ответ на мой плотоядный взгляд.
– Хелло, Чарли, ты меня помнишь? – В моем одурманенном мозгу ничего не забрезжило. – Я Хелена, ах ты, задница! Ты же не мог все так быстро забыть?
– О, Хелена, ну конечно! Хелена! Панталоны из «секонд-хэнда»! – Я начал хихикать и никак не мог остановиться.
Даже в шумном «Уголке свидетелей» воцарилась тишина. Йан в ужасе взглянул сначала на Хелену, потом на меня и вновь на Хелену.
– Пора уходить, – заявила Ханна, положив мою руку себе на шею.
– Определенно, – согласилась Элли, опустив вторую себе на плечи.
– До скорого! – попрощался я с Йаном и Хеленой. – Панталоны из «секонд-хэнда»! Какой ужас!
Вспомнив все это, я снова прикрыл глаза и издал стон.
– Что же такое со мной приключилось вчера вечером? Я никогда так себя не вел.
– Это еще не все, – спокойно выговорила Элли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49