Латон взялся за шляпу и уже у дверей сказал:
- Ах да, еще одна новость! Говорят, ваш друг Бретиньи женится на Шар-
лотте Ориоль. Правда это?
Андермат даже вздрогнул от удивления.
- Бретиньи?! Полноте!.. Кто это вам сказал?
- Да все тот же Петрюс Мартель, а он узнал от самого дядюшки Ориоля.
- От Ориоля?
- Да, да. Старик хвастался, что у его будущего зятя трехмиллионное
состояние.
Андермат не знал, что и думать. Он пробормотал:
- А впрочем, что ж... Возможно... За последнее время он явно ухаживал
за ней. Но в таком случае... Послушайте... ведь в таком случае весь холм
в наших руках. Ого! Надо мне поскорее самому разузнать.
И он торопливо вышел вслед за доктором, чтобы поговорить до завтрака
с Полем Бретиньи.
Как только Андермат вошел в гостиницу, ему сообщили, что жена уже
несколько раз спрашивала его. Он застал Христиану еще в постели; она
разговаривала с отцом и братом, который рассеянно пробегал газеты.
Она чувствовала себя плохо, очень плохо и тревожно. Она чего-то боя-
лась, сама не зная чего. И потом уже несколько дней ее преследовало, не
давало ей покоя одно желание, прихоть беременной женщины. Ей хотелось
посоветоваться с доктором Влеком. Окружающие так часто вышучивали докто-
ра Латона, что она потеряла к нему всякое доверие и хотела услышать мне-
ние другого врача, мнение доктора Блека, который все больше входил в
славу. А ее с утра до вечера мучили черные мысли, обычные у женщин к
концу беременности. Прошлой ночью ей приснился страшный сон, и она вооб-
разила, что у ребенка неправильное положение, что она сама не разрешится
и надо будет прибегнуть к кесареву сечению. И она все думала об этом,
мысленно представляя себе, как ей будут делать операцию. Ей рисовалось,
как она лежит на спине, живот у нее разрезан, кровать вся залита кровью
и из комнаты уносят что-то красное, недвижимое, немое - мертвое. Она да-
же нарочно закрывала глаза, чтоб сосредоточиться и яснее вообразить себе
ужасную, мучительную пытку. И вот она решила, что один только доктор
Блек скажет ей правду, и стала требовать, чтобы его позвали сейчас же,
немедленно, сию же минуту: пусть он ее осмотрит.
Андермат растерянно слушал, не зная, что ответить.
- Видишь ли, милая детка... Это очень сложно, изза моих отношений с
Латоном... вернее, просто невозможно Погоди, погоди, я придумал другое.
Я лучше приглашу профессора Ма-Русселя, он во сто раз больше знает, чем
Блек. Он не откажется и придет к тебе, если я попрошу.
Но Христиана ничего не хотела слышать. Блек, только Блек, другого ей
никого не надо. Она чувствовала непреодолимую потребность увидеть его
вот тут, подле себя, увидеть его большую бульдожью голову. В этом упор-
ном желании было что-то болезненное и суеверное. Ей нужен был Блек,
только он.
Банкир попытался отвлечь ее от этой мысли.
- А знаешь, какая у нас новость. Интриган Мадзелли нынче ночью увез
дочку профессора Клоша. Удрали вдвоем Куда - неизвестно. Вот история.
Христиана приподнялась на подушках; глаза у нее расширились от го-
рестного удивления, и она воскликнула:
- А что будет с герцогиней?.. Бедная! Как мне ее жаль!
Она уже давно понимала сердцем муки этой страстной, уязвленной души.
Ведь она сама испытывала те же страдания и плакала теми же слезами.
Но тотчас она вернулась к своей мысли:
- Виль, пожалуйста, прошу тебя, сходи за Влеком. Если он не придет, я
умру. У меня предчувствие.
Андермат схватил ее руки и поцеловал с нежностью.
- Ну что ты, Христиана! Успокойся, дорогая. Будь умницей... пойми...
Увидев, что у нее глаза полны слез, он повернулся к маркизу:
- Знаете что, дорогой тесть, придется вам самому позвать его. Я не
могу: мне неудобно. Блек пользует принцессу Мальдебургскую и ежедневно
приходит в отель в первом часу. Остановите его в вестибюле и приведите
сюда. Христиана, ты ведь можешь подождать часок, правда?
Она согласилась подождать час, но отказалась встать с постели к завт-
раку, и мужчины одни вышли в столовую.
Поль Бретиньи уже ждал их. Завидя его, Андермат крикнул:
- Ага, вот и он. Послушайте, что это мне сегодня рассказывали? Вы
будто бы женитесь на Шарлотте Ориоль? Выдумки, конечно, да?
Бретиньи тревожно взглянул на запертую дверь спальни и ответил впол-
голоса:
- Боже мой, почему выдумки? Женюсь.
Никто из его друзей еще не знал этого, и все трое изумленно смотрели
на него.
- Что это вам взбрело в голову? - воскликнул Андермат. - Зачем? При
вашем-то состоянии? Привязать себя женитьбой к одной женщине, когда они
все в вашем распоряжении! Да и семейство-то незавидное, манеры там дале-
ко не светские. Для Гонтрана такая родня еще куда ни шло, раз у него нет
ни гроша в кармане, но вам!..
Бретиньи рассмеялся?
- Мой отец разбогател, торгуя мукой, - у него были большие мельницы.
И вы, безусловно, нашли бы, что у него тоже не светские манеры. А что
касается Шарлотты...
Андермат перебил его:
- О, она-то прелестна! Очаровательна! Прелесть как мила... и, знаете,
она будет богата... пожалуй, богаче вас. Ручаюсь в том... ручаюсь...
Гонтран процедил сквозь зубы:
- Да, женитьба - удобный выход... Ничему не мешает и прикрывает отс-
тупление. Только напрасно ты нас не предупредил. Как же это дело сдела-
лось, черт побери?
Тогда Поль Бретиньи рассказал историю своего сватовства, несколько
изменив ее. Сгущая краски, он говорил о своих колебаниях, о решении,
возникшем мгновенно, когда девушка обронила слово, которое позволило ему
думать, что она любит его. Особенно красочно он описал неожиданное появ-
ление, дядюшки Ориоля, свою ссору с ним, сомнения жадного крестьянина,
не поверившего в капиталы жениха, и рассказал про гербовую бумагу, изв-
леченную из шкафа.
Андермат хохотал до слез, от восторга стучал кулаком по столу:
- Ха-ха-ха! Гербовая бумага!.. К моему приему прибегнул! Ведь это мое
изобретение:
Поль слегка покраснел и, запинаясь, сказал:
- Прошу вас пока ничего не говорить вашей жене. Мы с ней друзья, она
может обидеться, если не я сам сообщу ей эту новость...
Гонтран смотрел на своего приятеля с какой-то странной и веселой
улыбкой, казалось, говорившей: "Отлично! Право, отлично. Вот как надо
кончать: без шуму, без скандалов, без драм".
Он предложил:
- Если хочешь, дружище, мы пойдем к ней вместе после завтрака, когда
она встанет, и ты ей сообщишь о своем решении.
Они посмотрели друг другу в глаза пристальным, непроницаемым взглядом
и тотчас отвернулись.
Поль ответил равнодушным тоном:
- Хорошо, с удовольствием. Мы еще поговорим об этом.
Вошел коридорный доложить, что доктор Блек уже поднимается к принцес-
се, и г-н де Равенель поспешно вышел из комнаты, чтобы перехватить его
на дороге.
Он сообщил доктору о состоянии своей дочери, разъяснив затрудни-
тельное положение зятя, сказал о желании Христианы, и Блек без всяких
отговорок пошел к ней.
Как только большеголовый карлик переступил порог спальни, Христиана
сказала:
- Папа, оставь нас.
Маркиз удалился. Тогда Христиана перечислила все, чего она боялась,
рассказала о своих страшных снах, мучительных мыслях. Она говорила ти-
хим, кротким голосом, как на исповеди, а доктор слушал ее, точно духов-
ник; иногда он окидывал ее пристальным взглядом своих круглых рачьих
глаз, легкими кивками показывая, что слушает внимательно, бормотал:
"Так, так", - будто хотел сказать: "Да знаю я все это, знаю прекрасно и
без труда вылечу вас, если захочу".
Когда она кончила, он, в свою очередь, чрезвычайно подробно стал
расспрашивать об ее образе жизни, о привычках, о режиме, который ей
предписан, о лекарствах. Выслушивая ответы, он, казалось, то одобрял,
помахивая рукой, то протяжно восклицал: "О-о!" - с какой-то сдержанной
укоризной. Когда она решилась наконец сказать, как ей страшно, что у ре-
бенка, возможно, неправильное положение, он поднялся и с целомудрием ду-
ховного пастыря, деликатно, осторожно исследовал ее сквозь простыню и
решительным тоном сказал:
- Нет, все нормально.
Ей хотелось расцеловать его. Ах, какой он славный человек, этот док-
тор!
Он взял со стола листок бумаги, принялся писать рецепт, подробные
указания и писал долго-долго. Потом он опять сел у постели и завел со
своей пациенткой разговор, но говорил уже совсем другим тоном, словно
желая показать, что свою священную врачебную миссию он уже выполнил.
Голос у этого коренастого карлика был густой и басистый, и в каждой,
даже в самой обычной, фразе сквозило желание что-нибудь выведать. Гово-
рил он обо всем. По-видимому, его очень интересовала женитьба Гонтрана.
Потолковав об этом, он вдруг заметил с гадкой улыбкой злого уродца:
- в О женитьбе господина Бретиньи я, конечно, считаю пока еще неудоб-
ным беседовать с вами, хотя это уже ни для кого не тайна: - дядюшка Ори-
оль рассказывает об этом всякому встречному и поперечному.
Христиана вдруг вся похолодела, холод леденящей струей побежал от
кончиков пальцев по рукам, к плечу, по груди, по животу, по икрам ног.
Она еще не понимала всего смысла этих слов, но ужас охватил ее, что Блек
не договорит, а значит, она ничего не узнает, и она нашла в себе силы
схитрить:
- Ах, вот как! Дядюшка Ориоль рассказывает об этом всякому встречному
и поперечному?
- Да, да. Он и мне рассказывал. Мы только что с ним расстались. Ка-
жется, господин Бретиньи очень богат и любит эту юную Шарлотту уже дав-
но. Впрочем, обе свадьбы устроила супруга доктора Онора. Она любезно
предоставляла влюбленным парочкам и свою помощь, и свой дом для свида-
ний.
Глаза у Христианы закатились, она потеряла сознание.
Доктор стал звать на помощь, прибежала горничная, за нею маркиз, Ан-
дермат и Гонтран, и все бросились доставать уксус, эфир, лед и всякие
другие ненужные тут средства.
Вдруг Христиана дернулась, открыла глаза и, вытягивая над головой ру-
ки, извиваясь всем телом, закричала диким голосом. Она пыталась гово-
рить, но бросала только бессвязные слова:
- Ох, больно!.. Боже мой, как больно!.. Поясница... Все разрывает...
Ох! Боже мой!
И она опять принялась кричать. Вскоре стало ясно, что начались роды.
Андермат помчался к доктору Латону и застал его за завтраком.
- Скорей... идите скорей... С женой плохо! Скорей!
По дороге он придумал уловку, сказал Латону, что, когда начались пер-
вые схватки, в гостинице находился доктор Блек и пришлось его позвать.
Доктор Блек поддержал перед коллегой эту выдумку:
- Я уже вошел в комнату принцессы, как вдруг меня вызвали к госпоже
Андермат, сказали, что ей дурно. Я прибежал и, слава богу, подоспел вов-
ремя.
У Вильяма колотилось сердце, он себя не помнил от волнения и, вдруг
усомнившись в обоих докторах, побежал с непокрытой головой к Ма-Русселю
и стал умолять его прийти. Профессор тотчас же согласился, машинальным
жестом врача, отправляющегося по визитам, застегнул сюртук и двинулся в
путь твердым, быстрым шагом, широким, уверенным шагом знаменитости, одно
появление которого может спасти человеческую жизнь.
Лишь только он вошел, оба доктора, почтительно поздоровавшись, приня-
лись докладывать ему, спрашивать советов.
- Вот как это началось, дорогой профессор. Обратите внимание, дорогой
профессор... Не считаете ли вы нужным, дорогой профессор... Не следует
ли нам, дорогой профессор?.. - И так далее.
Андермат совсем потерял голову от душераздирающих воплей жены, и, за-
сыпая Ма-Русселя вопросами, тоже повторял ежеминутно: "Дорогой профес-
сор".
Христиана лежала почти голая перед всеми этими мужчинами и ничего не
видела, ничего не замечала, ничего не понимала: ее терзали такие мучи-
тельные боли, что в голове не было ни единой мысли. Ей казалось, что жи-
вот, поясницу и таз ей перепиливают тупой пилой, медленно водят ею, дер-
гают рывками, останавливаются на мгновение и снова раздирают стальными
зубьями кости и мышцы.
Иногда пытка, разрывавшая на части ее тело, стихала, но тогда пробуж-
далась мысль, и начиналась другая пытка, еще более жестокая, терзавшая
душу; эта боль была страшнее, чем физические муки: он любит другую, он
женится.
И, чтобы заглушить страшную мысль, сверлившую мозг, она старалась
снова вызвать невыносимые муки тела, выгибалась, напрягала мышцы, опять
начинались схватки, и тогда она хоть ни о чем не думала.
Роды длились пятнадцать часов, и Христиана была так измучена, разби-
та, истерзана физическими и душевными страданиями, что хотела только од-
ного - умереть, умереть поскорее, лишь бы кончились нестерпимые муки. И
вдруг, когда она вся содрогалась от долгой, не отпускавшей ни на секунду
боли, еще более страшной, чем прежде, ей показалось, что все внутреннос-
ти вырвались из ее тела. И все кончилось... Боли стихли, как успокаива-
ются волны. И это прекращение пытки было таким блаженством, что даже го-
ре ее ненадолго замерло. С ней говорили, она отвечала усталым, слабым
голосом.
К ее лицу склонилось лицо Андермата, и он сказал:
- Родилась девочка. Она жива... И почти доношена.
- Боже мой!..
И больше она ничего не могла сказать. Ребенок!.. У нее ребенок! Он
жив, будет жить, будет расти. Ребенок Поля! И ей хотелось кричать, выть
от новой боли, терзавшей сердце. У нее ребенок... Девочка. Нет, не на-
до!.. Никогда ее не видеть... Никогда не притрагиваться к ней...
Ее заботливо уложили, укутали, гладили, целовали. Кто? Наверно, отец
и муж - она никого не замечала. Где он? Что делает? Как она была бы
счастлива сейчас, если б он любил ее!
Время шло, часы сменялись часами, она их не различала, не знала, ночь
это или день, ее огнем жгла неотвязная мысль: он любит другую.
И вдруг забрезжила надежда: "А может быть, это неправда? Как же я ни-
чего не знала, пока этот доктор не сказал мне?"
Но тут же заговорил рассудок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35