Понятно вам?
Гонтран поднялся и с тонкой иронической усмешкой, так подходившей к
его лицу, ответил:
- Понятно, все понятно, дорогой. Вы правы, вы совершенно правы, тем
более что мой дед, старый маркиз де Равенель, почти ничего не оставил
моему бедненькому папе, потому что имел дурную привычку не брать сдачи у
купцов, если платил им за что-нибудь Он считал это недостойным дворянина
и всегда давал круглую сумму, и полновесной монетой.
И Гонтран вышел с очень довольным видом


III

На следующий день, в обеденный час, когда все уже собрались перейти
из гостиной в отдельную столовую, отведенную для семейства Андерматов и
Равенелей, Гонтран распахнул дверь и на пороге возвестил:
- Сестры Ориоль!
Они вошли, стесняясь, краснея, а Гонтран, шутливо подталкивая их,
объяснял:
- Вот и они! Похитил обеих среди бела дня, на глазах у возмущенных
прохожих. Привел их силой, потому что желаю объясниться с мадемуазель
Луизой и, конечно, не могу это сделать при посторонней публике.
Он отобрал у обеих девушек шляпки, зонтики - они возвращались с про-
гулки, - усадил их, поцеловал сестру, пожал руки отцу, зятю и Полю Бре-
тиньи, затем снова подошел к Луизе.
- Ну-с, мадемуазель, извольте сказать, что вы имеете против нас с не-
которых пор?
У Луизы был испуганный вид, словно у птицы, пойманной в сети и попав-
шей в руки птицелова.
- Ничего, сударь!.. Право же, ничего... Кто вам это сказал?
- Я сам вижу - по всему вижу. Вы к нам теперь не заглядываете, не ка-
таетесь с нами в Ноевом ковчеге. (Так он окрестил дряхлое ландо.) При
встрече со мною, при моих робких попытках заговорить с вами вы смотрите
на меня суровым взглядом.
- Да нет же, вы ошибаетесь, сударь! Уверяю вас!
- Нет, не ошибаюсь. Я утверждаю истину. Однако довольно. Дольше я это
терпеть не намерен и желаю сегодня же заключить мир. Прошу мне не пере-
чить! Я дьявольски упрям. Сколько вы ни хмурьтесь, а я сумею отучить вас
от таких повадок, и вы будете с нами приветливы, как ваша сестрица, сей
ангел доброты!
Доложили, что обед подан, все направились в столовую. Гонтран повел к
столу Луизу. Он расточал знаки внимания обеим сестрам, с удивительным
тактом распределяя между ними свои любезности. Младшей он говорил:
- Вы наш старый товарищ, а поэтому я несколько дней буду менее внима-
телен к вам. С друзьями не церемонятся, как вам известно.
А старшей он говорил:
- Мадемуазель, я решил вас пленить и, как честный противник, предуп-
реждаю вас о своем намерении заранее. Я даже буду усиленно ухаживать за
вами. Ах, вы краснеете? Хороший признак. Вы увидите, как я бываю неотра-
зим, когда постараюсь. Не правда ли, мадемуазель Шарлотта?
Обе девушки краснели, а Луиза смущенно и степенно говорила:
- Ах, сударь!.. Какой вы ветреник!
Он восклицал:
- Полноте! То ли вы еще услышите в обществе, когда станете замужней
дамой, что, несомненно, случится очень скоро. Боже! Сколько вам будут
говорить комплиментов!
Христиана и Поль втайне одобряли его за то, что он привел Луизу; мар-
киз улыбался, забавляясь его вычурными любезностями; Андермат думал:
"Молодчик-то, оказывается, неглуп!" А Гонтран злился, что ему приходится
из корысти изображать вздыхателя старшей сестры, тогда как его влечет к
младшей, и, улыбаясь Луизе, мысленно грозил ей, стискивая зубы: "Ну, по-
годи! Твой папаша, старый мошенник, вздумал надуть меня, так ты у меня
попляшешь, ты у меня, деточка, будешь как шелковая!"
Он переводил взгляд с одной сестры на другую и сравнивал их. Конечно,
младшая гораздо милее, - ему все нравилось в ней: задорная живость, чуть
вздернутый носик, блестящие глаза и узкий лоб, прекрасные, несколько
крупные зубы и алый, довольно большой рот.
Однако и старшая тоже очень недурна, хотя она холоднее, не такая ве-
селая. Никогда она не позабавит остроумием, не очарует в интимной жизни,
но если у дверей бального зала лакей возвестит: "Графиня де Равенель", -
не стыдно будет войти с ней под руку, она, пожалуй, лучше, чем младшая
сестра, сумеет поставить себя в свете, особенно когда попривыкнет и
приглядится. И все-таки он был взбешен, он затаил злобу против них обе-
их, против их отца, против брата и давал себе слово отплатить им всем за
свою неудачу - позднее, когда будет хозяином положения.
После обеда он подсел в гостиной к Луизе и попросил ее погадать ему
на картах, - она слыла хорошей гадалкой. Маркиз, Андермат и Шарлотта
внимательно слушали, поддаваясь невольному влечению к неведомому, к не-
вероятному, которое вдруг да станет возможным, той неискоренимой вере в
чудесное, которая так крепко сидит в человеке, что иной раз даже самый
трезвый ум смущают глупейшие измышления шарлатанов.
Поль и Христиана разговаривали в нише отворенного окна.
С некоторых пор Христиана была сама не своя, чувствуя, что Поль уже
не любит ее так, как раньше. И разлад с каждым днем углублялся по вине
их обоих. В первый раз она догадалась о своем несчастье в вечер празд-
нества, когда повела Поля на дорогу в Ла-РошПрадьер. Она видела, что уже
нет прежней нежности в его взглядах, прежней ласки в голосе, исчезло
страстное внимание к ней, но не могла угадать причину такой перемены.
А началось это уже давно, с того часа, когда она, придя на ежедневное
свидание, сияющая, счастливая, сказала ему: "А знаешь, я кажется, в са-
мом деле беременна". У него от этих слов холод побежал по спине - такое
неприятное чувство они вызвали.
И с тех пор она при каждой встрече говорила с ним о своей беременнос-
ти, переполнявшей радостью ее сердца, но постоянные разговоры о том, что
Поль считал досадным, противным и каким-то неопрятным, коробили его, ме-
шали его восторженному преклонению перед обожаемым кумиром.
Позднее, замечая, как она изменилась, похудела, осунулась, какие у
нее некрасивые желтые пятна на лице, он стал думать, что ей следовало бы
избавить его от такого зрелища, исчезнуть на несколько месяцев, а потом
предстать перед ним, блистая свежестью и новой красотой, предав забвению
неприятное происшествие или же умело сочетая с обольстительной прелестью
любовницы иное обаяние - тонкое обаяние умной, неназойливой молодой ма-
тери, показывающей своего ребенка лишь издали в ворохе розовых лент.
И ведь у нее был на редкость удобный случай проявить тактичность, ко-
торой он ждал от нее: она могла уехать на лето в Монт-Ориоль, а его ос-
тавить в Париже, чтоб он не видел ее поблекшего лица и обезображенной
фигуры. Он очень надеялся, что она сама это поймет.
Но лишь только Христиана приехала в Оверни, она стала звать его в
бесчисленных письмах, звала так настойчиво, с таким отчаянием, что он
поддался слабости, жалости и приехал к ней. И теперь его тяготила неук-
люжая, слезливая нежность этой женщины, ему безумно хотелось бросить ее,
никогда больше не видеть, не слышать ее раздражающего, неуместного лю-
бовного воркования. Ему хотелось выложить все, что накипело на сердце,
объяснить, как неловко и глупо она ведет себя, но сделать это было
нельзя, а уехать тоже было неудобно, и нетерпеливая досада невольно про-
рывалась у него в желчных, обидных словах.
Она страдала от этого, страдала тем сильнее, что постоянно чувствова-
ла теперь недомогание, тяжесть, что ее мучили все страхи беременных жен-
щин, и она так нуждалась в утешении, в ласке, в нежной привязанности.
Ведь она любила его всем своим существом, каждой жилкой, каждым движени-
ем души, любила беззаветной, беспредельной, жертвенной любовью. Теперь
она уже считала себя не любовницей его, а его женой, подругой жизни,
преданной, верной, покорной его рабой, его вещью. Теперь уж для нее и
речи быть не могло о каких-то ухаживаниях, ухищрениях женского ко-
кетства, о непрестанных стараниях нравиться и прельщать, - ведь она вся,
вся принадлежала ему, они были связаны такими сладостными и могучими
узами - у них скоро должен был родиться ребенок.
Как только они уединились в нишу окна, Христиана принялась за обычные
свои нежные сетования:
- Поль, милый мой, родной мой, скажи, ты по-прежнему любишь меня?
- Да, да. Послушай, нельзя же так: каждый день одно и то же, одно и
то же! Это, в конце концов, становится утомительным.
- Прости, но мне теперь уже не верится, мне так нужно, чтоб ты успо-
коил меня, так хочется услышать от тебя дорогое слово. А ты ведь не час-
то говоришь его теперь, вот и приходится выпрашивать его, выклянчивать,
как милостыню.
- Ну хорошо, я тебя люблю. Но, ради бога, поговорим о чем-нибудь дру-
гом. Умоляю!
- Какой ты жестокий!
- Нет, неправда. Я совсем не жестокий. Толькотолько... Как ты не мо-
жешь понять, что...
- Ах, я все понимаю... прекрасно понимаю, что ты разлюбил меня. Если
бы ты знал, как мне больно!
- Перестань, Христиана, прошу тебя, пощади мои нервы! Если б ты зна-
ла, до чего неумно ты себя ведешь!
- Боже мой! Если бы ты любил меня, ты никогда бы этого не сказал.
- Да черт возьми, если бы я тебя разлюбил, так ни за что бы сюда не
приехал!
- Ну, не сердись. Ведь ты мой, такой мне близкий, и я тоже вся при-
надлежу тебе. Ведь мы с тобой одно, наш ребеночек связывает нас нерас-
торжимыми узами. А всетаки... все-таки... если когда-нибудь... если при-
дет такой день, что ты разлюбишь меня, ты скажешь мне это? Обещаешь?
- Обещаю.
- Поклянись.
- Клянусь.
- Но даже и тогда мы останемся друзьями. Ведь правда?
- Разумеется, останемся друзьями.
- В тот день, когда ты почувствуешь, что уже не любишь меня настоящей
любовью, ты придешь ко мне и скажешь: "Милая моя Христиана, я очень тебя
люблю, но это уже не то, совсем не то, что прежде. Будем друзьями,
только друзьями".
- Ну конечно, обещаю тебе.
- Даешь слово?
- Даю.
- И все же мне будет очень, очень горько! Как ты любил меня в прошлом
году!..
У дверей раздался голос лакея:
- Герцогиня де Рамас-Альдаварра!
Она пришла запросто, по-соседски; Христиана каждый вечер принимала у
себя курортную знать, как владетельные особы принимают заезжих гостей в
своем королевстве.
За прекрасной испанкой следовал с покорной улыбкой доктор Мадзелли.
Хозяйка и гостья пожали друг другу руки, сели и завели разговор.
Андермат позвал Поля:
- Дорогой друг, идите к нам. Мадемуазель Ориоль замечательно гадает
на картах. Она столько мне тут предсказала! - И, взяв его под руку, Ан-
дермат добавил: - Удивительный вы человек! В Париже мы вас видели раз в
месяц, и того реже, несмотря на усердные приглашения моей жены. Чтобы
вытащить вас сюда, нам пришлось бомбардировать вас письмами. А с тех пор
как вы приехали, у вас такой унылый вид, словно вы ежедневно теряете по
миллиону. Что с вами? Вас беспокоит какая-нибудь неприятность? Скажите,
не скрывайте!.. Может быть, удастся помочь вам.
- Ну, что вы, дорогой, никаких неприятностей у меня нет. Если я не
часто бывал у вас в Париже... так ведь это Париж... сами понимаете!
- Еще бы! Конечно, понимаю... Ну хоть здесь-то встряхнитесь, будьте
повеселее. Я тут затеваю два-три праздника. Надеюсь, они пройдут удачно.
Лакей доложил:
- Госпожа Барр и профессор Клош.
Клош пришел со своей дочерью, молодой и вызывающе кокетливой рыжево-
лосой вдовушкой. И тотчас же лакей выкрикнул:
- Профессор Ма-Руссель.
Со вторым профессором явилась его жена, бледная перезрелая дама с
гладкими начесами на висках.
Профессор Ремюзо накануне уехал, купив дачу, в которой он жил, и, как
говорили, на очень выгодных условиях. Двум его коллегам очень хотелось
узнать, что это за условия, но Андермат ответил только:
- О, мы очень легко договорились, к обоюдной выгоде! Если вы пожелае-
те последовать его примеру, - пожалуйста, можно будет столковаться. Ког-
да надумаете, сообщите мне, и мы побеседуем.
Затем явился доктор Латон, а за ним доктор Онора, без супруги, - он
никогда не показывался с ней в обществе.
В гостиной раздавался теперь разноголосый гул разговоров. Гонтран не
отходил от Луизы, тихо говорил ей что-то, наклоняясь к ее плечу, и время
от времени, смеясь, пояснял тем, кто проходил мимо них:
- Стараюсь покорить своего врага!
Мадзелли подсел к дочери профессора Клоша, он уже несколько дней хо-
дил за ней по пятам, и бойкая вдовушка кокетничала с новым поклонником
напропалую.
Герцогиня искоса следила за ними, раздувая ноздри, еле скрывая разд-
ражение; вдруг она встала, прошла через всю гостиную и, прервав уединен-
ную беседу своего врача с рыжеволосой красоткой, властно заявила:
- Мадзелли, не пора ли нам домой?.. Мне что-то нездоровится.
Лишь только они ушли, Христиана, подойдя к Полю, сказала:
- Бедняжка! Как она, должно быть, страдает!
Он опрометчиво спросил:
- Кто страдает?
- Герцогиня. Разве вы не заметили, что она ревнует?
Поль резко ответил:
- Ну, если вы приметесь оплакивать всех назойливых любовниц, у вас и
слез не хватит.
Христиана отошла от него, готовая в самом деле заплакать, - такими
жестокими были для нее эти слова, и, сев подле Шарлотты Ориоль, остав-
шейся в одиночестве, удивленно и растерянно смотревшей на Гонтрана, она
высказала горькую, непонятную для этой девочки мысль:
- Бывают дни, когда хочется умереть.
Андермат в кружке медиков рассказывал о необыкновенном исцелении ста-
рика Кловиса, у которого парализованные ноги уже начали оживать. Он го-
ворил с таким жаром, что никто не мог бы усомниться в его искренности.
С тех пор как он разгадал уловку двух Ориолей и мнимого паралитика и
понял, что в прошлом году его обвели вокруг пальца, воспользовавшись его
страстным желанием уверовать в целительное действие источника, и особен-
но с тех пор как ему пришлось откупиться деньгами от коварных причитаний
старика, он превратил папашу Кловиса в могущественное средство рекламы и
теперь сам великолепно разыгрывал комедию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35