только теперь он начал понимать, что значит потерять зрение.
«Ля, ля, ля, ля…»
«Ляю, ляю, ляю, ляю…»
Левый мизинец, совершенно непривычный к работе, окоченел первым. Когда Оке через два часа встал из-за машинки, все тело ломило. Ныли сухожилия, болели мускулы рук, спина и шея не гнулись.
В ряду девичьих спин перед собой он заметил темно-синий пиджак, белый крахмальный воротничок и напомаженную голову. Этот ученик быстро стучал по клавишам тонкими пальцами пианиста. Оке глянул на свои собственные руки: широкие ногти – наследство от многочисленных поколений тружеников. Тяжелая работа с ранних лет сделала эти руки сильными, но, пожалуй, слишком деревянными, чтобы он мог рассчитывать на серьезный успех в подобного рода упражнениях.
«Ля, ля, ля, ля…»
На улице сыпалась с неба горстями белая крупа, тротуары обледенели. Придется всю дорогу домой бежать, чтобы не замерзнуть.
– Сила удара неровная. Далее, господин Андерссон не следит за интервалом, – заметила учительница, проверяя его труды. – На следующем уроке напишете еще две страницы «ля» и «ляю». Это должно помочь.
Постепенно пальцы стали привыкать, но Оке считал, что успехи на новом поприще заставляют себя ждать слишком долго. Однако его нетерпение привело лишь к тому, что он оказался предметом нелестного внимания со стороны преподавательницы. Тихо и мягко двигаясь среди машинок, она появлялась около него, когда он меньше всего этого ожидал.
– Господин Андерссон, следите за посадкой!
– Равномернее, соблюдайте темп!
– Выше кисти, господин Андерссон.
– Господин Андерссон, вам следует держать спину прямее и ноги вместе, когда вы пишете.
Это бесконечное «господин Андерссон» звучало просто по-дурацки, и ему казалось, что девушки, легко осваивавшиеся с ролью образцовых, вышколенных конторщиц, каждый раз прыскали за его спиной.
На самом деле все сидели сосредоточенно, целиком уйдя в свои задания. Курсы можно было сравнить с трамвайным вагоном, куда входят и откуда выходят, не обращая никакого внимания на других пассажиров.
После того как Оке прошел половину программы, Хольм лично устроил ему экзамен:
– Ну что ж! Основы ты уже усвоил. А дальше, пожалуй, и сам справишься? – Хольм подумал еще и добавил: – Все равно я не смогу внести плату за оставшуюся часть курса.
Оке оставалось только согласиться, хотя он и испытывал горькое разочарование. Новая неудача… Если бы Хольм считал, что Оке есть смысл продолжать обучение, он, конечно, смог бы уплатить такой пустяк.
Однажды ранней весной, когда с крыш падали подтаявшие звонкие сосульки и школьники уже начали играть в камешки на подсушенных солнцем тротуарах, случилось нечто неожиданное.
Оке сидел как раз в закутке и выгребал золу из камина, но сразу узнал мягкий девичий голосок.
– У вас есть какие-нибудь учебники по английской коммерческой переписке? – спрашивала девушка Хольма.
Карин! Оке вовремя удержался от того, чтобы выскочить в магазин: нужно было сначала хоть отряхнуться от золы.
– Минуточку, я посмотрю… Может быть, найду экземпляр почище в книгохранилище, – ответил Хольм.
Она осталась одна, и в этот момент вошел Оке, стараясь говорить самым обыденным тоном:
– Привет, Карин!
Длинные ресницы подскочили, открыв удивленные глаза.
– Оке! Ты… ты?…
– …стал букинистом? Нет, еще не успел.
Карин засмеялась, отчего у нее появились знакомые детские ямочки на щеках, хотя она уже превратилась в молодую даму с маникюром и подрисованными бровями.
– Станешь, если захочешь. Я всегда была уверена, что ты сам сделаешь себе карьеру. – Она добавила: – А я учусь в Высшей торговой школе. Папа хочет, чтобы я имела специальность. А то ведь сейчас такие ненадежные времена…
Оке подумал про себя, что уж кто-кто, а адвокат Бергман всегда выйдет сухим из любой переделки, и не удержался от ехидного вопроса:
– И ты предусмотрительно покупаешь подержанные учебники?
– Нуда. Понимаешь, я учусь бережливо относиться к деньгам! Папа вбил себе в голову, что я избалована, и стал прижимистым. Но он не знает, что я сняла комнату и кухню пополам с подругой и у меня остается половина тех денег, которые он дает на квартиру.
– Вот этот, кажется, выглядит получше. Может быть, вам нужно еще что-нибудь? – спросил вернувшийся Хольм с заискивающей вежливостью.
– Пожалуй… – Карин усиленно изучала полки с художественной литературой и делала одну находку за другой. – Вы не могли бы доставить мне эти книги на дом?
– Конечно, конечно, мы это организуем немедленно.
– Боюсь, что я буду дома только к вечеру, – произнесла Карин неуверенно.
– Наш рассыльный доставит вам книги, когда вам это будет удобно, – заверил Хольм, провожая ее к выходу.
– Вы разговаривали совсем как знакомые, – сказал он, когда Карин вышла.
– Она из Висбю, но у ее отца есть дача у нас в Нуринге, – объяснил Оке неохотно.
Он чувствовал себя так, словно его разбудило яркое, волнующее весеннее солнце. Увидел вдруг незамеченные Раньше пятна на своей одежде, обтрепанные манжеты рукавов. Пришлось полдня затратить на то, чтобы подновить костюм с помощью иголки с черной ниткой, холодного кофе и жесткой щетки. Перед самым закрытием он отправился в путь с книгами.
Следуя по указанному адресу, он пришел к новому дому в самом конце Норр Меларстранд.
По всему фасаду висели ящики балконов. Сквозь большие угловые окна можно было увидеть шикарные хрустальные люстры. Карин жила во дворе, но здешние дворы были покрыты зеленой травой, а не бетоном и булыжником; их освещало солнце и овевал ветерок с залива Риддарфьерден.
Оке осторожно позвонил и стал нетерпеливо ожидать звука шагов в коридоре.
– Может быть, ты войдешь, если есть время? Ведь не каждый день встречаешь знакомых из родных мест, – сказала Карин, открыв дверь.
Она предложила ему присесть на оттоманке с красивыми подушками. По ту сторону залива, над темной полосой Лонгхольмена, еще горела яркая полоса вечерней зари, но в комнате уже царили сумерки. Одна только шкала радиоприемника светилась в углу около книжной полки.
– Айни собралась сегодня в кино. А я тут сидела одна и слушала танцевальную музыку. – Карин зажгла стоячую лампу с приятным абажуром.
Оке вдруг растерял все слова. Он сидел молча, погружаясь в атмосферу уюта и мечтательное настроение, навеваемое музыкой.
– Ты спешишь?
– Нет, мы уже кончили на сегодня.
– Тогда можно предложить тебе чашку чая?
Пока Карин возилась на кухне, Оке изучал обстановку. На письменном столе стояла фотография какого-то артиста. Мраморно-белое лицо резко выделялось рядом с черным бархатным костюмом, строгие черты казались вытесанными античным скульптором, но жар глаз говорил о кипучей внутренней жизни. Оке встал и подошел к столу.
– Правда, Ёста Экман бесподобен? – сказала, входя, Карин. – Я видела его во многих ролях… Вот только в Гамлете, к сожалению, не пришлось.
Оке ответил уклончиво. Он ни разу не был в театре. Правда, в букинистической лавке он познакомился с произведениями Шекспира. Один отрывок запомнился ему наизусть.
…Ни мрачность
Плаща на мне, ни платья чернота,
Ни хриплая прерывистость дыханья.
Ни слезы в три ручья, ни худоба,
Ни прочие свидетельства страданья
Не в силах выразить моей души.
Вот способы казаться, ибо это
Лишь действия, и их легко сыграть,
Моя же скорбь чуждается прикрас
И их не выставляет напоказ.
Карин слушала со смущенной улыбкой.
– Помнишь, как мы стояли у калитки и рассуждали о жизни? Что мы тогда понимали…
Оке вдруг стало даже жарко – что это на него нашло? Стать в позу посреди комнаты и декламировать! Захотелось произвести впечатление, показать, что читал Шекспира, – а она небось сразу разгадала его хвастовство.
– Это было как раз перед тем, как ты поехала на лето за границу, а я переехал в Стокгольм, – пробормотал он.
– О, я должна показать тебе фото, которые мы с папой сделали, когда ехали на машине через Францию! – воскликнула Карин и поспешила к полке за толстым альбомом.
Когда они вспомнили о чае, он уже остыл. Оба увлеклись разговором, обрадованные случаю посидеть рядышком на оттоманке.
Вот Карин на железной террасе Эйфелевой башни, и у ее ног простирается затянутый мглой город; а вот вся семья Бергман около своего автомобиля. В руках у них тяжелые, налитые солнцем гроздья винограда.
– Посмотри, что можно купить в порту в Марселе! Карин перевернула последнюю страницу и указала на снятый крупным планом ящик, наполненный какой-то сероватой блестящей массой.
– Осьминоги!.. Знаешь… иногда мне кажется, что этот город – тоже вот такое чудовище с длинными щупальцами. Он протянул их по всей стране и старается захватить все, до чего только может добраться.
– Совсем как… – Оке вовремя остановился. Он собирался сказать: «Совсем как Пароходная компания у нас дома», чуть не забыв, что отец Карин – старший юрисконсульт этой компании.
Он ощутил вдруг прикосновение плеча девушки и запах ее волос, но тут же подумал о разделявшей их невидимой пропасти.
– Я, наверно, никогда не привыкну к этим самодовольным людям здесь, в Стокгольме, – продолжала Карин. – Они думают, что видели все на свете, только потому, что они горожане. А если услышат, что ты из провинции, то смотрят на тебя с таким сожалением, точно ты родился уродом.
– Но зато здесь не сплетничают так. Никому нет дела до того, что делает другой.
Карин повернула к нему лицо и многозначительно улыбнулась:
– Да, что бы ты ни делал, никто об этом не узнает…
Оке осторожно поцеловал ее губы, напомнившие ему мягкие росистые лепестки розы. Девичьи руки, обвившие его шею, сразу согрели его своим теплом и прогнали леденящее чувство одиночества.
Долго сидели они щека к щеке, крепко прижавшись друг к другу, не говоря ни слова.
V
Освободившаяся ото льда вода струилась под свисающими прядями плакучих ив около здания Государственного банка, после чего протискивалась, покрытая темными завитушками, между прямыми, как стрела, гранитными набережными около риксдага и королевского дворца. Оке остановился на мосту и посмотрел в сторону ратуши. В весенней мгле над озером Меларен, над красной башней вздымался вверх, словно золотой трезубец, увенчанный тремя коронами шпиль.
Он заторопился дальше. На Мюнтторгет уже с утра царило шумное оживление, зато Вестерлонггатан по ту сторону площади встретила его приветливой тишиной. Движение автомобилей было здесь запрещено, и пешеходы спокойно вышагивали прямо посреди мостовой. Многочисленные магазины придавали улице сходство с рыночными рядами.
В одном из круто лезущих в гору переулков Оке увидел корабельную пушку, которая служила угловой подпоркой старому дому, а выйдя на Стурторгет, обратил внимание на датское ядро, застрявшее в доме на Скума-каргатан.
Следы прошлых войн и осад только подчеркивали мирную атмосферу. Около водоразборной колонки посапывала косматая ломовая лошадь; с лепного карниза биржи взлетела к солнцу стая сизых голубей.
Оке сел на лестнице биржи в ожидании, пока откроется. «Продовольственный магазин Стурторгет». Вскоре он увидел, как высокая светловолосая девушка принялась устанавливать в одной из витрин подносы с колбасой и фаршем. Как только часы на башне Большой церкви пробили восемь, молодой продавец отпер дверь магазина.
Оке переступил порог с ощущением неприятной сухости в горле:
– Я по поводу вашего объявления о свободном месте.
– Господин Энглюнд вон там, – сказала девушка сухо, указывая в сторону складского помещения.
Здесь вдоль одной из стен стоял громадный ящик для картофеля, рядом с которым выстроились картонные коробки, ящики с фруктами и несколько бочек с сельдями, окруженные бурыми лужицами рассола. У противоположной стены находились раковина и длинный прилавок. На одном конце прилавка стояла газовая плитка, а у другого сидел полноватый добродушный мужчина и пил кофе.
Он не спросил у Оке никаких рекомендаций, только записал фамилию и адрес.
– Старый город хорошо знаешь?
– Не так, чтобы каждый переулок… – протянул Оке, стараясь не вступать в слишком большое противоречие с истиной.
– Ну, это роли не играет. Быстро разберешься… Мы платим пятнадцать крон в неделю; кроме того, будешь получать утренний кофе и ленч. Блюда не очень шикарные, но голодным ходить не будешь… Да, и еще одно дело, – продолжал торговец. – Велосипеда для развозки у нас нет. По-моему, он и ни к чему – здесь, в Старом городе, все так близко.
Оке понял по тону, что Энглюнд все-таки считал это обстоятельство препятствием при найме рассыльного. Сам же Оке не имел ничего против того, что магазин не располагает велосипедом. Он по-прежнему считал, что передвигаться на двух колесах по кишащей машинами улице – предприятие чересчур рискованное.
Светловолосая продавщица доложила, что пришло еще трое желающих и хотят видеть шефа.
– Зайди вечером или позвони – получишь ответ, – сказал хозяин.
А Оке считал дело уже решенным!
Чем ближе к вечеру, тем больше росла его неуверенность. Телефон в букинистической лавке имел отвод в книгохранилище. Когда наконец подошло время звонить, Оке включил отвод и сделал вид, что ему понадобилось зачем-то выйти.
– Продовольственный магазин Стурторгет! – ответил молодой мужской голос. – Вы по поводу места? Уже занято… Ах, вы уже были здесь? Как ваша фамилия?
– Оке Андерссон.
– Минуточку, сейчас подойдет господин Энглюнд.
– Алло… Это Андерссон? Все в порядке – можете приступать к работе. Желательно завтра же с утра.
Завтра же? Оке рассчитывал иметь в запасе несколько дней, чтобы заранее предупредить Хольма об уходе, но если он сейчас заговорит о том, чтобы начать со следующей недели, то Энглюнд, чего доброго, возьмет кого-нибудь другого…
– А в котором часу надо приходить?
– Без четверти восемь. До открытия всегда находятся какие-нибудь дела.
Оке решил, что может с таким же успехом начать укладываться сразу. Только он застегнул свой чемодан, как вошел Хольм:
– Можно получить твои ключи от комнаты и от подъезда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39