Здесь росла особенно крупная брусника, но только она почему-то оставалась белой.
– Все думают, что она не созрела, – говорила бабушка, хитро улыбаясь. – А я видела такую бруснику еще на Сандэн. Там ее много, и варенье из нее очень хорошее, хотя она никогда и не краснеет.
Над макушками деревьев стелился редкий синий дымок.
– Не зайти ли нам к Лаггам, раз уж мы оказались поблизости? Говорят, хозяин опять расхворался.
Между холмами от топи тянулся широкий ров до самого залива Скальвикен. Песок осыпался с когда-то крутых откосов, и на дне уже пустило корни несколько молодых щетинистых сосенок.
– Почему тут не прокопают глубже, чтобы воду спустить? – спросил Оке.
Бабушка покачала головой:
– Лаггу это теперь уже не под силу. Стенки надо укрепить подпорками и слегами, не то они все время будут осыпаться. Для того чтобы отвести воду из этой топи, надо потрудиться основательно. Потому-то здесь, на лугах, больше мха и осоки, чем хорошей травы, и картошка на их участке плохая, стоит только в конце лета дождям пройти. Бабушка опасалась, что скоро хозяйство Лаггов придет в окончательный упадок:
– Фины дома теперь нет, хозяйничать некому – вот оно и сказывается. На Фине весь дом держался. Худшей беды для них и быть не могло, чем эта ее язва на ноге.
Они подошли к серому сараю, в котором когда-то мастерил Лагг. Бочарный станок стоял пустой, посреди прогнившего пола валялась недоделанная бадья с торчащими во все стороны белыми клепками, напоминая громадную ромашку.
Полосатый кот, лежавший в тени у стены, зашагал впереди них на кухню. Там они увидели Эрну Лагг – она торопливо сняла заношенный передник и отбросила со лба растрепавшуюся прядь.
– Из-за этих ребят никак не успеваешь привести себя в порядок, – пробормотала она извиняющимся голосом.
– Как отец? – спросила бабушка.
– Совсем плох… Правда, сейчас задремал.
На плите стоял большой чугун с картофелем. Крышка приподнялась с шипеньем, и кипящая вода плеснула через край. По кухне распространился острый чад. Оке захотелось поскорей уйти из душной кухни, но если уж бабушка и Эрна затеяли разговор, то можно было не сомневаться, что это надолго.
– Вот уж давно, как я ничего не слышу от Альбина, и денег совсем не шлет, – призналась Эрна чистосердечно.
– Уж не случилось ли какой беды?
– Да нет… Тогда бы мне сообщили из пароходства. Скорее всего, ушел с одного судна и теперь пытается устроиться на другое.
Слышно было, как Лагг закашлялся, потом он окликнул Эрну:
– С кем это ты там?
– Да вот соседка пришла с внучком.
– Пригласи их войти.
Пожелтевший Лагг полулежал, опираясь спиной на подушки. Воспаленные лихорадкой глаза глубоко провалились, худые щеки покрывала густая щетина.
– Не пора ли уж поправляться? – спросила бабушка бодро. – Мне нужны две новые кадушки к весне.
– Охотно бы сделал… а впрочем, невыгодно стало делать такую тару в маленькой мастерской. Теперь всем подавай фабричное. В старое время, когда все держались ремесла, земли да рыбного промысла, и жилось хорошо, а теперь мы никому не нужны стали.
– Хорошо было тому, у кого земли хватало и кто мог заставить других гнуть спину на себя. Им и правда жилось так, что лучше нельзя, – заметила бабушка сурово.
Лагг словно не слышал ее возражения. Руки его беспокойно перебирали ватное одеяло. Когда-то оно было обшито красным сатином, а теперь остались только заплаты на заплатах, из многочисленных дыр торчали клочья серой ваты.
– Раньше только не ленись – всегда можно было подзаработать. И где только взять денег на все?
– Муниципалитет должен вам помочь немного, – сказала бабушка осторожно.
Лагг выпрямился и взглянул на нее враждебно.
– То-то сплетницы пойдут языками чесать, если нам придется жить на общественные деньги! – воскликнул он сердито. – Обойдемся как-нибудь, не пойдем в призрение крохи просить, на них все равно не проживешь!.. Ты что скажешь, Эрна?
– Верно, верно, – ответила она успокоительно. – Но вам нельзя говорить так много, папа.
Оке прикусил губу. Он знал кое-что о Лаггах, что следовало бы знать и бабушке, но не мог заставить себя сказать об этом. В противном случае он обманул бы доверие Бенгта…
Однажды на большой перемене он обратил внимание на Бенгта. Тот сидел, сжавшись в комочек, в углу столовой и смотрел как-то странно вокруг себя.
Так же печально и рассеянно выглядела во время уроков и Гюнвор. Русен даже сделал ей замечание при всех:
– Ты ведь всегда так хорошо успевала, а теперь испортишь себе табель только из-за того, что ленишься!
Гюнвор покраснела и уставилась в пол. Оке тоже не мог понять, что это делается с его друзьями. Они избегали его, держались вместе только со своими младшими сестренками и братишками.
Но тут Бенгт небрежно пересек комнату и сел рядом:
– Послушай, дай-ка бутерброд!
Он выпалил эти слова с какой-то беспокойной торопливостью, словно боялся спохватиться и не договорить. Дрожащими руками он принял бутерброд с жареной свининой и стал глотать большие куски, не прожевывая.
– А ну дай еще один – у тебя их много!
Оке внимательно глянул на Бенгта и оторвался от бутылки с молоком.
– Понимаешь, я ничего не взял с собой, – объяснил Бенгт шепотом между двумя глотками.
Оке сразу стало как-то стыдно за свои солидные припасы, которых он все равно никогда не мог одолеть, и он разделил оставшееся пополам.
– Ешь скорей, чтобы никто не увидел.
Бенгт быстро уложил бутерброды в сумочку для еды, которая пустовала у него с самого начала четверти.
– Пойдем лучше поедим на воздухе, сегодня погода такая хорошая! – произнес он громко.
Оке улыбнулся с видом заговорщика, довольный тем, что посвящен в тайну товарища.
– А Гюнвор как же? – спросил он, когда они вышли на крыльцо.
– Она у подруг побогаче клянчит! – ответил Бенгт презрительно. Взор его посуровел и стал не по возрасту серьезным: – Ты все получишь обратно. Я это только взаймы, запомни!
На самом краю двора серыми горбами торчали из земли два больших камня. На них удобно было опираться спиной, и тепло – солнце быстро согревало известняк. Здесь мальчики могли уединиться. Никто не обязан видеть, что они едят одинаковые бутерброды…
В дождливые дни они забирались в дровяной сарай, где заодно стругали из коры быстроходные лодочки для соревнований на пруду Брюннсваттнет. Осенью пруд разливался в целое озерко, а с наступлением морозов озерко превращалось в длинный каток. Бенгт унаследовал от старшего брата основательно сточившиеся коньки и охотно одалживал их Оке. Было ясно без слов, что это плата за бутерброды.
Когда же ранней весной лед стал подтаивать, мальчики перенесли свой «питательный пункт» под одинокое дерево на берегу. Здесь снег сходил раньше, чем в других местах. Друзья предвкушали лето, устраиваясь прямо на сырой земле и щурясь сквозь ветки на яркое мартовское небо.
Лагг не уставал твердить своим, что летом все поправится. Но уже перед самым началом жаркого времени года наступило несколько недель, которые островитяне называли «злой весной». Тем людям и домашним животным, которые потеряли слишком много сил за темные зимние месяцы, трудно было выдержать эту пору резких ветров и беспощадно слепящего солнца.
В одно такое ясное и прохладное воскресенье Оке и Бенгт сидели на пробивающейся травке под яблоней и играли в ножички. Они увлеклись настолько, что забыли все предостережения насчет болезней, которыми грозили весенние испарения сырой земли.
– Бенгт! Иди домой есть! – разнеслось над пригорком.
Бенгт нехотя поднялся и заговорил с неожиданным рыданием в голосе.
– Есть? Есть! Небось опять все то же – картошка с солью! – вырвалось у него.
Бабушка стояла у порога дома; заметив ее, он ринулся прочь, словно пятки обжег. Она с изумлением глядела ему вслед:
– Картошка с солью! Неужели у них всю зиму больше ничего не было?
Услышав, как обстоят дела у Лаггов, дядя Стен даже побелел и бросился к своему велосипеду:
– Я сейчас же поеду в призрение и заставлю их, черт дери, что-нибудь сделать!
– Боюсь, они не станут торопиться… Скажут, мол, и без того в нашем уезде высокие налоги и большие расходы на бедных, – произнесла бабушка.
Она спустилась в погреб и обследовала бочку с солониной.
– Да-а, тут уже и делиться нечем. Хорошо, хоть рыбы вдосталь…
Под вечер она двинулась в путь, повесив корзину на руку. В сенях у Лаггов слышались чьи-то чужие голоса.
– Я смотрю, ты – сегодня важных гостей принимаешь, – сказала бабушка, обращаясь к Эрне Лагг, которая стояла смущенно у кухонного стола, в то время как две хорошо одетые женщины раскладывали на столе белый хлеб, масло, желтый сыр и жареную курицу.
В одной из женщин можно было узнать маленькую застенчивую госпожу Лаурелль из Архамры. Всю свою жизнь она прожила в тени мужеподобной и властной вдовы Арениуса и выглядела беспомощнее даже тех, кому помогала.
На расстоянии молчаливая нужда вызывала тихое, сентиментальное чувство; вблизи же лицо ее ужасало своей наготой, остро торчащими скулами, покрытыми пергаментно-желтой кожей…
Лагг до того исхудал, что его тело, казалось, совершенно высохло под грязным одеялом. Он с трудом проглотил немного сливок, после чего устало отодвинул от себя еду.
– Лучше бы фру Лаурелль привела сюда врача. Сами мы тут уже ничем не можем помочь, – произнесла решительно бабушка.
Она отвела Эрну в сторонку и сообщила ей потихоньку, что поставила корзинку с рыбой в сарайчике.
– Если тебе понадобится помощь, сразу же посылай кого-нибудь к нам.
Несколько дней спустя к ним прибежала Гюнвор и попросила бабушку прийти.
– Мама всю ночь не спала. Дедушка лежит и все твердит, что ему надо дойти до мастерской, – пролепетала она в испуге.
Бабушка вернулась домой лишь утром следующего дня, усталая после долгого бдения:
– Вот и упокоился Лагг. Может теперь не бояться, что окажется на муниципальном попечении…
Тетя Мария не сразу поняла смысл простых слов бабушки:
– Но ведь доктор сказал, что он всего лишь несколько истощен?
Бабушка провела рукой по лбу, словно желая разгладить самые глубокие из морщин:
– Так уж принято теперь говорить. А по правде, так Лагг помер с голоду.
* * *
Оке никогда не знал, что такое настоящий голод. Но ведь можно изголодаться не только по еде. Часто страсть к чтению охватывала его с такой силой, что он ощущал ее почти как физическую боль.
Бабушка настаивала, что достаточно с него уроков, и тетя Мария ее поддерживала, хотя сама была большой охотницей до чувствительных романов.
– Стоит ему дорваться до газеты, как он потом уже ничего не слышит. А спросишь, так пробурчит что-нибудь непонятное под нос. Прямо ненормальный какой-то! – возмущалась тетя Мария.
Ближе к лету в Биркегарда состоялся аукцион, на котором продавали с молотка имущество, оставшееся после местного краснодеревщика. Оке помнил его: жилистый старик с постоянно сощуренными глазами, у которого была привычка тереть жидкой бороденкой о левое плечо и то и дело энергично сплевывать перед собой.
Дяде Стену посчастливилось приобрести на распродаже хороший фуганок, а кроме того, он принес домой кучу непонятного хлама, за который на смех предложил тридцать эре. В грязном деревянном ящике среди пучков соломы, ржавых болтов и подков, дюжины негодных формочек для печенья и старинной пулелейки лежало несколько дешевеньких изданий.
Тетя Мария отобрала себе «Девичью башню» и «Дворянин и простолюдинка», а один томик, который совсем рассыпался и был украшен кофейными пятнами, очутился в уборной.
Оке удалось спасти эту драгоценность, покуда большинство листов еще оставалось в целости. Это был «Остров сокровищ» Стивенсона, и он весь день проносил растрепанную книжку за пазухой, используя каждую удобную минутку для чтения. Ночью он спал тревожно. Ему снился сурового вида мужчина; он сидел верхом на коричневом сундуке, когда-то принадлежавшем дедушке, и горланил:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведет до конца,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Когда пират отпивал из бутылки, на его бычьей шее вздувались тугие жилы. Брови его напоминали поросшие травой скалистые карнизы. Лоб и мощный подбородок тоже казались высеченными из камня. Не будь бутылки с ромом и безбожного напева, Оке мог бы поклясться, что Джон Сильвер – не кто иной, как Вилле Мерк.
…Мерк жил один в просторном, но уже пришедшем в ветхость доме близ оконечности мыса Рёрудден. Стены были снаружи вместо краски покрыты серо-зеленой плесенью и оранжевыми грибками. Крыша над террасой вовсе сгнила, резные украшения истлели, а дверной замок окончательно проржавел.
Приходившие к Мёрку попадали в дом через кухню, да он и сам без нужды не топтал половики в зале.
Дома Оке никогда не слышал о нем доброго слова. Однако, если неуклюжая фигура Мёрка не появлялась под окнами несколько дней подряд, за него начинали беспокоиться.
– Видно, боится подметки сносить, если дойдет до нас, – замечала бабушка едко.
– Просто он не придумает повода, чтобы зайти, – смеялась тетя Мария.
– Уж этот болтун и фарисей всегда повод придумает. Не может просто зайти поболтать, как все люди.
Всё-то в Мёрке раздражало бабушку: дурно пахнущая одежда, нередко грязная и засаленная, безапелляционные суждения о прегрешениях других людей и поразительная скупость.
– Не успели опустить в могилу гроб с его женой, как он уже заторопился на помойку – подсчитать по яичной скорлупе, сколько яиц я истратила на поминальное угощение. Потом начал ворчать, что в кофейнике мало гущи осталось после гостей. Мол, не иначе стряпухи украли!
Оке и сам видел не раз, как Мерк, засветив керосиновую лампу, подвешенную на проволоке над кухонным столом, спешил к плите, чтобы растопить ее той же спичкой.
– Нужно только держать ее огоньком кверху, тогда успеешь, – уверял он самодовольно, в то время как пламя обжигало ему пальцы.
Надо сказать, что это был совсем не легкий фокус для Мёрка. Он мог передвигаться только очень мелкими шажками, после того как много лет назад попал под перевернувшийся воз с дровами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39