Луций прижал к середине зеленой пластинки, плашмя лежавшей перед его глазами, миниатюрную туазу, взятую им указательным и большим пальцами левой руки и сжимаемую ими так, что сминались и укорачивались большие и маленькие деления, которые мы могли видеть со своего места.
Старательно примеряясь к красным штрихам и выбирая соответствующее им место на одной линии, с помощью шила, подносимого в вертикальном положении правой рукой, он сделал семь меток на поверхности воска, прижимая иголку сбоку к салу.
Когда все метки были сделаны, Луций слегка ослабил усилие пальцев на сале, и упругая туаза сама собою удлинилась, увеличив тем самым расстояние между нанесенными на нем делениями. После этого он точно таким же способом снабдил восковую пластину новыми метками в дополнение к предыдущим.
Безумец еще долго продолжал свой труд, сжимая сало каждый раз с разной силой и доводя его порой до совсем малых размеров, сверяясь с красными делениями, чтобы легонько прокалывать воск в еще нетронутых местах все на том же прямом участке, хотя наклон иглы время от времени менялся.
В конце концов на зеленой табличке образовалась короткая прямая бороздка из мельчайших проколов, похожая на те, которые видны на валиках фонографа при записи голоса.
Повинуясь нетерпеливому жесту Луция, убиравшего туазу и шило, сторож подошел к лампе и чиркнул спичкой.
Пока пламя на фитиле разгоралось, Кантрель просунул руку между прутьями решетки и достал лежавший слева от него у стены длинный плоский чехол из вылинявшего шелка, на одной стороне которого вышито было латинское слово «Mens» – «Дух», украшенное религиозными символами и цветами. Из чехла он извлек очень старую деревянную переплетную доску, и мы увидели, что на обеих ее сторонах написан мелкими коптскими буквами полный текст мессы. Затем он снова уложил доску в чехол, просунул его назад через решетку и приставил к стене.
Сторож тем временем включил какой-то механизм в зажженной лампе, и она стала посылать короткие яркие вспышки, регулярно перемежавшиеся почти полной трехсекундной темнотой.
Взяв зеленую табличку в левую руку и отведя ее далеко назад, а пальцами правой сжимая нижний конец бубнового туза, Луций встал спиной к лампе, поднял руку и повернулся чуть вправо, оказавшись к нам боком. Теперь он поднял оба предмета параллельно один за другим но так, что туз находился, словно экран, между пламенем и табличкой.
При первой вспышке, сверкнувшей в гаснущем свете дня, гранат отбросил в глубь комнаты микроскопические красные световые точки, рассеянные далеко друг от друга и отличавшиеся по яркости, что объяснялось большей или меньшей чистотой тех областей и граней камня, через которые проходил свет.
Движением своей диковиной карты Луций направил одну из таких световых точек на самую высокую метку таблички и удерживал ее в этом положении в течение трех следующих вспышек.
В промежутках между вспышками пятна света без следа исчезали. Так, по очереди, были освещены все метки, проделанные шилом. Луций же для каждой метки выбирал более или менее яркую точку и удерживал ее на месте от одной до пятнадцати вспышек. Иногда на одну и ту же метку последовательно направлялись две или больше световые точки.
Кантрель решил наконец объяснить, что именно делает этот безумный человек. Благодаря тонко продуманному и тщательно рассчитанному смешению красного и зеленого цветов, каждая из световых точек, обладавшая некоторым теплом, на какую-то малость размягчала воск метки, на которую была направлена, завершая, таким образом, предварительно проделанную работу и улучшая будущее качество создаваемых звуков.
Луций повернулся к нам лицом и положил карту на место, а табличку на маленький столик, затем взял звуковой аппарат и стал осторожно водить почти вертикально стоящей золотой иглой по образованной метками линии. Острие иголки копировало все неровности на своем пути и передавало колебания на мембрану. Из рожка зазвучал женский голос, похожий на голос Мальвины, отчетливо пропевший по заданным нотам: «О, Ребекка…»
На наших глазах безумец, как видно, искусственно создавал всевозможные человеческие голоса. Он стремился найти звук голоса своей дочки и для этого умножал опыты, надеясь случайно напасть на тембр, близкий к его идеалу, который привел бы его к столь желанному результату. Вот почему, произнеся слово «Пойте», он сразу же поспешил воспроизвести образец, предоставленный ему Мальвиной.
Водя золотой иголкой по строке, Луций еще несколько раз дал прозвучать фразе «О, Ребекка…», последняя нота которой вызывала у него тревожное волнение. Возвращаясь к концу отрывка, он с упоением слушал вторую половину последнего звука и под влиянием сильного волнения жестом прогнал нас.
Кантрель отвел нашу группу туда, где Луций не мог уже нас видеть, продолжая все так же внимательно и настойчиво свои опыты и беспрестанно прослушивая звуки, проигранные секунду назад.
Мы прохаживались за комнатой с решеткой, не отдаляясь от нее, так, чтобы услышать сторожа, если вдруг что-либо случится с охваченным волнением безумцем, и Кантрель стал рассказывать о связанных с ним тяжелых событиях.
Как-то к Кантрелю явилась молодая посетительница, некая Флорина Эгруазар, и стала умолять его употребить свои выдающиеся знания и спасти ее мужа, потерявшего рассудок от внезапно приключившегося несчастья и уже два года утомлявшего безрезультатностью попыток вылечить его виднейших специалистов. Заливаясь слезами, она поведала волнующую историю.
Луций Эгруазар был фанатичным членом итальянского общества, исповедовавшего культ Леонардо да Винчи, и занимался наукой, пытаясь хоть в чем-то следовать уникальному в истории примеру своего кумира. Талантливый художник и скульптор, он и как ученый сделал ряд ценных открытий.
Флорина и Луций нежно любили друг друга и в супружестве познали абсолютное счастье, когда после десяти лет беспокойного ожидания исполнились их самые пылкие желания и у них родилась дочь Джиллетта. Счастливый отец забывал о работе и часами наблюдал за тем, как улыбается или начинает произносить первые звуки долгожданный ребенок.
Годом позже Луций вместе с Флориной и Джиллеттой поехал в Лондон, где его ждал выгодный заказ на портреты и бюсты.
Два раза в неделю он отправлялся в роскошную резиденцию в графстве Кент писать портрет молодой хозяйки замка леди Рэшли. Однажды, подчинившись изящно высказанному ею пожеланию, он взял с собой Флорину с Джиллеттой на руках, которую она еще кормила грудью.
Флорину тепло встретил лорд Рэшли, показавший ей парк и замок, пока Луций работал над портретом. Художника с семьей пригласили на ужин, а часам к десяти вечера хозяева усадили их в свою карету, на которой они должны были доехать до ближайшей станции километрах в пятнадцати от деревни.
На полдороге, когда они ехали густым лесом, рядом с ними раздались пьяные призывные крики, оказавшиеся кличем орудовавшей в тех краях «Красной банды». Лошади были остановлены шайкой полупьяных бродяг. Порывистый Луций спрыгнул на землю, увещевая напавших на них разбойников, но те скрутили его и высадили из кареты Флорину, со страхом прижимавшую к груди заснувшую дочку. В этот миг кучер дважды выстрелил из револьвера в главаря шайки, и от звука выстрелов лошади понесли карету во тьму.
Раны главаря были поверхностные, но от вида своей крови он рассвирепел, набросился на Луция и забрал у того все, что при нем было, а потом выхватил Джиллетту из рук Флорины и приказал своим людям обыскать несчастную женщину.
Увидев, что бандит, дабы заставить замолчать, бьет кулаком девочку, заплакавшую оттого, что ее разбудили чужие руки, Луций рванулся с такой силой, что у одного из державших его выпал кинжал. Он схватил оружие и стал в бешенстве наносить им удары мучителю, метя ему в лицо, так как грудь его была прикрыта малюткой. Кинжал распорол бандиту щеку снизу доверху и глубоко вонзился в левый глаз.
Луция тут же снова скрутили, а лишившийся глаза главарь заревел, как дикий зверь. Вне себя от боли он бросил рыдающего ребенка на землю, поняв, что сможет причинить муки пленникам через их дочь.
Срывающимся голосом он приказал, указывая на Джиллетту:
– Сэр Роджер де Коверли.
Все бандиты, кроме троих, державших Флорину и Луция, стали в две линии друг против друга и заплясали адскую жигу, в центре которой находился ребенок. Главарь и один из бандитов двинулись вприпрыжку к центру и каждый с силой стукнул девочку каблуком, прежде чем вернуться на свое место спиной вперед. Вслед за этим двое других разбойников, стоявших в двух других углах, проделали такое же «па». Пары сменяли друг друга, выполняя в центре вращения приветствия, при этом движения первой пары в точности повторялись второй. Чудовища при каждом проходе цепляли свою жертву ногами и бешено топтали ее. Главарь же в своем жестоком исступлении норовил ударить ребенка в голову или в живот.
После этого по одному бандиту из двух предыдущих пар проплясали от одного конца квадрата к другому, крутясь то в одиночку, то с кем-либо из стоящих в линии. И во второй фигуре не обошлось без того, чтобы девочку вновь пинали ногами.
Потом все началось сначала, и страшная жига еще долго продолжалась перед обезумевшими от ужаса родителями. От периодического повторения второй фигуры все «танцоры» поочередно занимали центральные места, и казалось, все прыгали и скакали, не упуская случая еще и еще ударить бедного ребенка.
Это и была знаменитая жига сэра Роджера де Коверли, превращенная «Красной бандой» в орудие пытки и мучений для своих предателей.
Ускоряя и разжигая эту кошмарную пляску, разъяренные бандиты хлопали друг другу в ладони, когда из новой раны на теле девочки, нанесенной гвоздями их башмаков, брызгала кровь.
Внезапно послышался стук колес. Это кучер гнал изо всех сил карету, переполненную вооруженными людьми. Вся шайка бросилась наутек. Флорина подбежала к дочке, но в руках у нее был теперь обезображенный труп ребенка, покрытый ранами и кровоподтеками. При виде этого Луций прикоснулся к дочери и вдруг, как громом, пораженный безумием, захохотал и принялся, словно в бреду, выделывать движения только что прекратившейся смертельной пляски. Убитая горем Флорина отвела его к карете, повезшей их назад в замок, в то время как прибывшие люди продолжили преследовать шайку.
Исполненные состраданием Рэшли провели всю ночь с Флориной у тела Джиллетты, сдерживая приступы несчастного безумца.
После похорон ребенка Флорина дала и подписала показания против уже пойманных в результате умелых действий убийц и распростилась с окружившими ее теплотой и заботой хозяевами. Она вернулась с Луцием в Париж, где безотлагательно принялась за лечение мужа.
Несчастный считал себя теперь Леонардо да Винчи и связывал с дочерью, мысли о которой беспрестанно осаждали его, все свои универсальные труды об искусстве и науке.
За два года Луций сменил одну за другой пять известных лечебниц, пока в конце концов ему не запретили получать, несмотря на его непрекращающиеся просьбы, какие бы то ни было материалы для работы из опасения, что напряженный труд может ухудшить его состояние.
Из всего, что ему было рассказано, Кантрель сделал вывод, что больного можно излечить, и, будучи в подобных случаях яростным противником даже малейшего принуждения, решил, напротив, покорно угождать самым необычным желаниям безумца.
Чтобы обеспечить Луцию полнейшую тишину и покой, он быстро выстроил на одном из возвышенных мест парка простую комнату и обставил ее скромной мебелью, а вместо выхода оснастил ее широкой двустворчатой решеткой со стороны фасада, обращенной к обширным лесным массивам – единственной и успокаивающей грандиозной панораме, простирающейся в бесконечную даль.
Туда-то и поместили больного, предоставив ему возможность вдыхать целебные потоки свежего воздуха и днем, и ночью, когда его заботливо укрывали от холода.
На следующий же день ему были без промедления доставлены разные предметы по заранее составленному им подробному списку. Используя остатки былого таланта, он начал писать картину, сюжет которой, отмеченный признаками безумия, строился на изображении большого числа распростертых крыльев, влекущих за собой на веревках аллегорическую зарю. Впоследствии, ведя с Луцием лечебные беседы, Кантрель понял, что он изобразил так свою дочь Джиллетту, унесенную на самой заре жизни.
Пользуясь своими скульпторскими инструментами, он соорудил затем маленькие фигурки из кусков тонкой кишечной пленки – бодрюша, которая, если с ней работать, как с расплющенной тонкой жестью, сохраняла благодаря свой упругости приданную ей терпеливыми и осторожными усилиями форму. Края пленки скреплялись клеем, а в каждую ногу насыпался мелкий песок в качестве груза, после чего фигурка надувалась воздухом через специальное отверстие, которое можно было легко открыть снова, чтобы ее поддуть. Закончив эту подготовительную работу, Луций принимался за раскрашивание фигурки, проявляя при этом чудеса мастерства и изысканности – настолько выразительной получалась его поделка и настолько красочно выписывалась ее одежда. Вскоре он изготовил таким образом двенадцать почти невесомых фигурок – по числу подлых убийц.
Вслед за этим с помощью листа железа с раскаленными углями, двух гладких подставок для дров и куска серого репса, проколотого по всей площади булавкой, он добился получения на мраморной плите вертикальных потоков горячего воздуха и искусными движениями рук заставил своих кукол плясать воздушную жигу, по мере убыстрения которой прояснялось понимание поведения Луция в голове Кантреля. Преисполненный сознанием своего горя и мыслями о своей гениальности, псевдо-Леонардо как скульптор и художник создал по запомнившемуся ему образу фигурки, способные исполнить ту роковую пляску. Как ученый он задумал заставить их плясать под действием струй горячего воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34