Вечером того же дня девочки не стало.
Безутешный отец установил на камине в стеклянном шаре череп с нарисованными на лбу чертами и с бумажной шапочкой сверху. Эти два предмета – память о последних счастливых часах жизни дочки – стали для него бесценными реликвиями.
Вскоре после этой ужасной трагедии Франсуа-Жюлю пришлось оплакивать умершего от легочной болезни, переданной ему годом раньше почившей женой, своего лучшего друга – поэта Рауля Апарисио, с которым его связывала еще с лицейской скамьи тесная братская дружба.
У Апарисио, потратившего все свое состояние на лечение, осталась дочь Андреа, ровесница и подружка Лидии, которой теперь оставалось надеяться лишь на многодетного и бедного дядю.
Еще не отошедший от своего собственного несчастья, Франсуа-Жюль забрал сиротку к себе, надеясь, что она заменит ему дочь, да и сама девочка – тихое и очаровательное создание – внушала к себе трогательную нежность. С радостью воспринял весть о приходе в их дом новой сестрички и Франсуа-Шарль, до сих пор рыдавший при воспоминании о Лидии.
Шли годы, и красота Андреа Апарисио расцветала. В шестнадцать лет это была стройная гибкая девушка с тяжелой копной волос, обрамлявших цветущее лицо, украшенное огромными чистыми глазами. Франсуа-Жюль со страхом видел, как его отцовские чувства к сироте перерастают в безумную, пожирающую его страсть.
Несмотря на отсутствие между ними родственных уз, совесть его не позволяла любить это дитя, которое было им воспитано и называло его отцом. Поэтому он держал возникшее чувство в глубокой тайне.
Борясь со своими желаниями и обуздывая их, он наслаждался счастьем жить под одной крышей с Андреа, видеть и слышать ее каждый день, а вечером брать ее за руку и чуть не падать от опьянения, целуя на ночь ее лоб.
Когда девушке исполнилось восемнадцать, она достигла, казалось, всего, что может быть у молодости, и довела Франсуа-Жюля до полного смятения чувств, так что он не мог больше сдерживаться и задумал немедленно жениться на Андреа.
В общем, каких-то физических препятствий к столь желанному союзу не было. За неимением любви чувство благодарности к подобравшему ее человеку заставит Андреа дать согласие, ибо она будет, несомненно, счастлива превратиться из бедной девушки в состоятельную даму.
Решивший для себя следовать по стопам отца, поскольку унаследовал от него писательский дар, Франсуа-Шарль работал в то время целыми днями над диссертацией по литературе. После ужина он прощался с отцом и Андреа, поднимался к себе, занимался еще добрый час и с последним поездом отправлялся ночевать в Париж, чтобы назавтра с утра опять идти в библиотеку и лишь к сумеркам вернуться в Mo.
Однажды вечером, когда сын сидел у себя над книгами, Франсуа-Жюль со страшно бьющимся сердцем обратился, почти заикаясь, к девушке:
– Андреа… дорогое дитя… ты уже достигла возраста для замужества… Я хотел бы поговорить с тобой об одном намерении… которое закрепило бы счастье моей жизни… Но… увы… я не знаю… согласишься ли ты…
Девушка покраснела и встрепенулась от радости, услышав эти слова, хотя, как видно, она вкладывала в них какой-то свой смысл.
Уже давно они с Франсуа-Шарлем обожали друг друга. Еще в детстве на каникулах дом и сад оживлялись от их игр, перемежавшихся невинными поцелуями. Подростками они поверяли друг другу свои мечты, говорили о прочитанных книгах. Теперь же, чувствуя, что стали всем друг для друга, они поклялись, что соединятся, и ждали лишь подходящего момента, чтобы открыться отцу, в радостном одобрении которого у них не было ни тени сомнения.
Уверенная, что намек, содержавшийся в произнесенной фразе, мог относиться только к ее браку с Франсуа-Шарлем, Андреа не задумываясь ответила:
– Отец, радуйтесь, ибо ваши пожелания уже осуществились. Франсуа-Шарль любит меня, а я люблю его. Он выбрал меня своей суженой, и я стала его невестой.
До этого момента Франсуа-Жюль был уверен, что росшие вместе его сын и Андреа оказывали друг другу лишь целомудренные и невинные знаки внимания, принятые между братом и сестрой. Сраженный услышанным, он все же кое-как сдержал свои чувства, выслушивая слова благодарности счастливой девушки и прибежавшего на ее зов сына. Вскоре юноша ушел на вокзал, а на отца после того, как его проводила до спальни исполненная почтительности и радости Андреа, напал приступ бешенства. Мучившую его ревность еще больше усилил осознанный им контраст между собственным стареющим телом и искрящейся молодостью сына, несмотря на то что они были очень похожи друг на друга.
«Она его любит!..» – исступленно повторял он, сходя с ума при мысли о том, как Андреа уйдет с его сыном. Несколько долгих часов подряд он мерил шагами спальню, сжимая руки в кулаки и тихо стеная. Внезапно пришедший ему в голову дерзкий план оживил надежды ревнивца. Он признается Андреа в любви и, хотя между ними стоял теперь его сын, будет униженно умолять стать его женой, сказав, что от ее ответа зависит жизнь и смерть ее благодетеля. Она должна будет сжалиться над ним и согласиться.
После принятого решения им овладело неукротимое желание немедленно испытать судьбу. Да! Покончить с этими ужасными муками… скорее… скорее… услышать одно только ее слово, чтобы переживаемый ад сменился несказанным блаженством!
Бледный как полотно, шатаясь, с блуждающим взглядом он поднялся на второй этаж и вошел в спальню Андреа.
За окном светало. Девушка спала, и ее золотые волосы рассыпались вокруг ангельски красивого лица и обнаженной шеи. Проснувшись от звука шагов Франсуа-Жюля, она улыбнулась ему. Но тут же ей показалось странным, что он зашел к ней в столь неурочный час, и ею овладел необъяснимый ужас, еще больше усиливавшийся страшным видом и перекошенным лицом мужчины.
– Что с вами, отец?… – промолвила она. – Почему вы так бледны?
– Что со мной? – пробормотал несчастный и прерывистым голосом поведал ей о своей непреодолимой любви.
– Ты будешь моей женой, Андреа, – сказал он, молитвенно сложив руки, – а если нет, то я умру… умру… я… твой благодетель.
Бедная девушка стояла, словно пораженная громом, ей казалось, что она спит и видит какой-то кошмар.
– Я люблю Франсуа-Шарля, – прошептала она – Я хочу принадлежать только ему…
Слова эти коснулись растерзанной души Франсуа-Жюля, словно раскаленный утюг открытой раны.
– О! Нет… нет… не ему… а мне… мне! – вскричал он, умоляюще подняв к ней глаза и протянув руки.
Девушка окрепшим голосом повторила:
– Я люблю Франсуа-Шарля. Я хочу принадлежать только ему.
Эта ненавистная фраза, еще раз прозвучавшая в его ушах, довершила помешательство Франсуа-Жюля, представив его воображению более ясное, чем когда-либо, видение его сына, обладающего Андреа.
Дрожащим голосом он произнес: «Нет… не ему… нет… нет… мне… мне…» и попытался обнять девушку, сходя с ума от вида ее обнаженной шеи и угадывающихся под тонким покрывалом изящных форм.
Несчастная пробовала было закричать, но он обеими руками схватил ее за горло, повторяя страшным голосом: «Нет… не ему… мне… мне…»
Пальцы его расцепились только, когда девушка умерла.
После этого он набросился на труп.
………………………………………………………………
Часом позже, вернувшись в свою спальню, Франсуа-Жюль пришел в себя и ужаснулся содеянному им страшному преступлению. К тяжелым мукам горести от убийства своего идола примешивался страх наказания и тягчайшего позора, грозившего запятнать его имя и перенестись на сына.
Но постепенно бедняга успокоился, подумав, что, поскольку все совершилось тихо, без свидетелей и никто и никогда ничего не знал о его любви, то подозрения на него не падут, учитывая безупречно честно прожитую им жизнь. В восемь утра служанка, ежедневно будившая девушку, принесла страшное известие, и Франсуа-Жюль сам вызвал служителей правосудия.
Внимательный осмотр места происшествия позволил прийти к выводу, что никто посторонний не проникал ночью в дом, в котором находилось только двое мужчин: Франсуа-Жюль и недавно нанятый молодой слуга Тьери Фукто. Франсуа-Жюль не мог быть причастным к убийству, и все подозрения пали на Тьери, которого тут же и арестовали, несмотря на его отчаянные протесты, обвинив его в убийстве с последующим изнасилованием.
Приехавший срочно из Парижа по вызову отца Франсуа-Шарль рыдал как безумный над обесчещенным трупом той, которая должна была стать солнцем его жизни.
Дело расследовалось своим чередом, и суд присяжных, признавший отсутствие умысла, приговорил Тьери, против которого сходились все улики и вопреки яростному отрицанию им своей вины, к пожизненной каторге. Мать юноши, Паскалина Фукто, добропорядочная фермерша из пригорода Mo, уверенная в его невиновности, поклялась до самой смерти добиваться его оправдания.
Терзаемый угрызениями совести Франсуа-Жюль, которого денно и нощно преследовали мысли о бедном каторжнике, терпящем всевозможные муки по его вине, утратил сон и здоровье. Печень его, никогда не отличавшуюся особенной крепостью, поразила тяжелая болезнь, приведшая его через несколько лет к краю могилы. Предчувствуя близкий конец, он решил написать признание, которое могло бы после его смерти снять обвинения с Тьери, чья незаслуженно терпимая кара ни на минуту не переставала его мучить.
Вынужденный молчать при жизни из страха уголовного последствия, которое последовало бы после такого признания, а также из страха навсегда запятнать доброе имя сына грязным скандальным процессом, он выбрал путь честного посмертного признания в содеянном злодеянии. При этом, однако, он решил, что, дабы смягчить открываемый им позор, спрячет покаянное письмо в такое надежное место, само по себе указывавшее на его славу, которое можно будет найти только, пройдя череду мест, сохранивших свидетельства его славных дел.
Некогда его наибольшим творческим успехом стала комедия, в течение целого сезона не сходившая со сцен Парижа. Перед началом ужина в честь сотого представления он извлек из портфеля и открыл на глазах у гостей футлярчик, в котором лежала золотая пластина, украшенная драгоценными камнями и изображавшая афишу спектакля, который давали этим вечером, изготовленную искусным ювелиром по заказу друзей автора. Текст афиши был выполнен из изумрудов, выделявшихся на фоне более светлых камней. В тринадцати белых гнездах прямоугольной формы, но разного размера из алмазной крошки помещались имена актеров, двенадцать из которых выписаны были более или менее крупными буквами из синих сапфиров, а одно – первое и самое большое – из больших красных рубинов, а также надпись: «Сотое представление», красовались вверху.
Франсуа-Жюль решил, что если выбрать в качестве тайника именно этот предмет, знаменовавший собой самый триумфальный день в его жизни, то он лучше любого другого прикроет славой грязь его исповеди.
Следуя подробному и точному заказу, опытный парижский ювелир превратил изящную золотую пластину в незаметную для глаза плоскую коробочку, верхняя часть которой, по-прежнему усеянная каменьями, являлась крышкой, и сдвинуть ее можно было лишь с помощью специальной системы, приводимой в действие нажатием ногтем на рубин с пружиной в имени главной звезды спектакля.
Раскаявшийся в мыслях злодей поклялся, что спрячет свое страшное признание в золотой коробочке.
Что касается пути, который должен был постепенно привести к обнаружению его письма, то Франсуа-Жюль задумал указать на него, частично используя некоторые обстоятельства одного исторического события.
В 1347 году, вскоре после знаменитой осады Кале, Филипп VI Валуа решил вознаградить мужество шестерых его граждан, босиком и с веревкой на шее двинувшихся навстречу Эдуарду III, уверенных, что идут на верную смерть, ибо таково было требование вражеского короля, и спасших тем самым свой город от неминуемого разрушения. Сами же они впоследствии были неожиданно помилованы благодаря заступничеству Филиппины де Эно.
Первоначально Филипп VI хотел было даровать им дворянство, но затем счел такую награду чрезмерной, рассудив, что происшествие это, хотя и свидетельствовало об их высоком мужестве, ибо они считали, что жертвуют собственной жизнью, в итоге окончилось благополучно и сами граждане никак не пострадали.
Однако подобный подвиг, совершенный к тому же состоятельными знатными людьми, заслуживал только почетной награды, ибо о денежном вознаграждении речи быть не могло. Король не выбрал ни то и ни другое, а решил предоставить шестерым героям некоторые дворянские привилегии, оставив их в прежнем состоянии.
В некоторых крупных родах, старший сын главной ветви которых получал всегда одно и то же имя, было принято вписывать это имя в официальные пергаменты так, чтобы одна из составляющих его букв выделялась особо. Эта могла быть, например, буква «t», выполненная в виде шпаги, стоящей на острие, или буква «о», напоминающая своей внутренней росписью щит, буква «z», преобразованная в молнию, буква «і» в виде зажженной свечи, буква «с», переделанная в серп, или буква «s», изображающая речку. Обладатель такого имени с детства приучался исполнять свою подпись с буквой-виньеткой. Буква эта служила своеобразным дополнением к различным атрибутам фамильного герба и считалась особо редким и ценным отличием, дававшим право еще и на такую незначительную привилегию, как венчание епископом, одетым в подрясник – красное одеяние, сделанное специально длиннее верхней рясы и предназначавшееся для самых главных церковных торжеств.
Решив даровать шестерым гражданам Кале эти две привилегии, король приказал украсить по его собственному выбору основное имя каждого из них и объявил, что в таком виде оно будет передаваться по наследству вместе с правом на совершение таинства бракосочетания епископом в подряснике.
Судьбе было угодно, чтобы среди этих граждан оказался некий Франсуа Кортье, прямой предок Франсуа-Жюля, буква «с» в имени которого изображена была в виде свернутой в полукольцо змеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34