За поздним обедом Нина спросила:
— Были очень тяжелые операции?
— Их было две. Одну делал я. Другую — мне. Причем не в клинике, где оперировать меня неудобно, а на совещании…
— Из-за статьи?
— Прочла! — Почему-то он был тронут этим и посмотрел благодарно.
У Нины сбивчиво вырвалось:
— Но что там такого, нет, наоборот, не такого?
— А вы не заметили? Это оплошность. Усмотрели, будто в статье принижается советская медицинская промышленность…
— Только и всего… — пробормотала Нина.
— Не только и всего, — уточнил он. — Мне предложено написать другую статью, где я должен восхвалять наш инструментарий.
— Ну хоть кто-нибудь возражал?
— «Кто-нибудь» бледнел и выступал с согласием.
И среди них — мой ученик по фамилии Грабушок. Я позволил себе попросить прочесть присутствующим злополучный абзац статьи. Послышались голоса в поддержку, «Ни к чему. Все статью читали», — сказал председатель.
Пришлось без шпаргалки процитировать, как я восхваляю добротный, надежный импортный хирургический инструментарий, и задать вопрос: кто этот инструментарий создал? Талантливые конструкторы, инженеры, рабочие — или эксплуататоры-капиталисты?.. На этом совещание кончилось. Председатель объявил, что выводы будут сообщены клинике.
Сказав это, Алексей Платонович с аппетитом принялся за вторую котлету. Потом посмотрел на Нину поверх очков:
— «Колокольчики мои, цветики степные, что глядите на меня, темно-голубые?»
Продекламировал он мягко. Но сразу же:
— Знаете, с такими глазами, как у вас сейчас, в плакальщицы приглашают. Этого я не ожидал. Вы догадались, и я догадываюсь: разговор еще не закончен. Но мне сегодня удалось свалить гору с плеч. Во всеуслышание удалось сказать то, что сказать должно. И уж совершенно секретно сообщу, что настроение у меня — превосходное.
3
После обеда было тихо-тихо.
Алексей Платонович что-то писал. Нина хозяйничала рассеянно, с трудом вникая в свое кормительное и поительное дело.
Но вот постучала в открытую дверь спальни-кабинета, стараясь не перелить чай из стакана в подстаканник.
— Спасибо, зачем же сюда? Выпьем вместе. Хотите, расскажу вам о сегодняшней нашей операции? Но одну минутку.
Он дописал что-то, вышел в столовую и за чаем рассказал:
— Недели три назад пришел ко мне на прием молодой человек с приятным лицом, сложением античного бога и глазами мученика. Оказалось, женат уже около года. У него любящая жена. Он любит ее, как десять тысяч братьев любить не могут. Но настоящими супругами они до сих пор не стали. Почему? Не могут понять. И оба чувствуют, что начинают сходить с ума.
Я осмотрел его. Причина этой подлинной трагедии таилась не в нем. На следующий прием по моей просьбе пришла жена. Давно я не видел такого классически гармоничного развития. Природа позаботилась обо всем.
Но при этом коварнейшим образом отказала ей в возможности стать женой и матерью.
Так вот, сегодня, с помощью Николая Николаевича Бобренка, была проделана нелегкая операция, какой нам делать не приходилось. Мы исправляли коварную ошибку природы. Кстати, — Алексей Платонович посмотрел на часы, — сейчас мы узнаем о самочувствии нашей красавицы. Вот-вот должен позвонить Бобренок. Он рвался на совещание, а я его не пустил, оставил в клинике заместителем.
— И правильно, что рвался. Он был бы там полезнее других.
— Он ив клинике будет… — Алексей Платонович быстро поправил себя: То есть он уже полезнее других.
«Будет… если вас не будет — так вы хотели сказать?» — мысленно спросила Нина. Эти слова не выходили у нее из головы, чем бы она ни занималась и чем бы ее ни занимали.
— Что случилось? Должен звонить и не звонит. Это на него не похоже, сказал Алексей Платонович. И добавил, как одно с другим связанное: Хорошо, что Варвара Васильевна далеко от всей этой абракадабры. А вам досадно не повезло…
Его перебил телефонный звонок.
Нет, это не Бобренок. Звонит больной воспалением легких рыцарь печального образа — Сергей Михеевич.
— Дошло? — гремит ему в трубку Алексей Платонович. — Какой болван торопится к ложу больного с такой информацией?
Ответ Сергея Михеевича вызывает смех и вопрос:
— По-твоему, я уже не имею права смеяться, я должен рыдать?.. Нет, ты не говоришь, ты задыхаешься.
Пневмония, окрашенная страхом, дает такой эффект.
Завтра навещу тебя рано, по дороге в клинику. На ночь пусть как следует облепят банками. Так-так, покашляй…
еще… Что ж, вполне обнадеживающий кашель. Нет, говорить не разрешаю, тебе вредно. Можно щелкать соловьем. До завтра, спокойного сна, Сереженька!
Он положил трубку и спросил Нину:
— Вы слышали, как Сергей Михеевич щелкает соловьем?
— Нет.
— Очень жаль. Если не смотреть на этого высокого человека, полное впечатление, что рядом, на веточке…
Звонят в дверь. Он спешит открыть, на ходу объясняя:
— Ник-Ник предпочел личное общение.
А это почта. Заказные письма. Французский журнал.
Посвящен неделе международных совещаний онкологов.
На обложке пленительная девушка в белом тянется к солнцу, а сзади к ней уже тянет щупальца страшное чудище — рак.
— Тронут, — листая журнал, говорит Алексей Платонович. Он его не выписывал, не заказывал. Сами прислали. Может быть, знают о его онкологических операциях, некоторые из них описаны у нас и за границей. Может быть, слышали о созданной им Белорусской противораковой станции.
Тишина. Он читает журнал и кое-что из него выписывает, переводя на русский, для сообщения на следующем заседании Хирургического общества, и непременно — врачам противораковой станции.
Нина сидит в столовой за Саниным столиком и думает: писать или не писать Сане о чудовищной новости?
Решает, что не надо. Но без этого письмо почему-то не пишется.
В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)
Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.
— Думаете, он тоже?..
— И вас прошу не думать. Это исключается.
И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.
— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.
— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,
— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.
— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.
«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…
Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.
— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.
Но это — уже заглядывая далеко вперед. А сегодня у нас — сегодня. И никуда от него не денешься.
Похоже, что за дверью действительно идет тихий доклад, сугубо медицинский. Он прерывается зычными латинскими репликами, иногда веселыми, как ни в чем не бывало. Вскоре слышится раскат коржннского смеха и со смехом распахивается дверь.
Николай Николаевич выходит в столовую менее сумрачным, но сегодня не торопится дать Алексею Платоновичу отдохнуть, не отказывается вместе поужинать.
Ужинают с ленинградской бутылкой кагора. Еще не откупорили, еще штопор в горлышке — звонят.
В дверях бывший ординатор — его продолжают звать Неординарным, потому что и самостоятельный хирург из него получился не средней руки. Он стоит в дверях, держит под локоток уже знакомую нам пожилую операционную сестру Дарью Захаровну и просит:
— Впустите, Христа ради, жаждущих и страждущих!
Какой нежданный оживленный дружеский ужин! Неординарный рассказывает о второй половине дня в клинике:
— Врачи вернулись с совещания вместе. Грабушок — отдельно и позже. О нем уже известно. В его сторону не глядят.
— Положим, ты глядел, — уточняет Николай Николаевич. — Сказал: «Дам по морде» — и бросился. Еле вчетвером удержали.
Громовой голос:
— В клинике — по морде?! Этого еще не хватало.
— Да за тремя дверями, Алексей Платонович. Ни малейшего отзвука не могло долететь до палат.
— В клинике, при всех обстоятельствах, разрешается только одно — лечить.
— Хорошей пощечиной разве не лечат? И вообще, к чему ты, Николай, эти мелкие подробности…
— Не выпить ли нам, — вдруг вставляет Нина, — за такие мелкие подробности?
И, представьте, за такие мелкие подробности пьют не без удовольствия. Правда, Алексей Платонович при этом грозит Неординарному чайной ложкой и берет с него слово, что попыток излечения пощечиной больше не будет.
— А неплохо бы на всякую попытку подлости отвечать такой попыткой, стоит на своем Нина.
— У-у, какая у меня невестка! И Саня так думает?
— Пусть он сам скажет, когда приедет.
Дарья Захаровна в это время быстро достает из сумки и ставит на стол миску с разрезанным на куски теплым пирогом.
Появления пирога мужчины не заметили. Однако запах сытной мясной начинки учуяли, отреагировали трепетом ноздрей и довольно скоро протянули руки к миске.
— Так что же помешало вам, Ник-Ник, своевременно позвонить? — не забывает спросить Алексей Платонович.
— Комиссия горздрава. Три человека. Мне незнакомые.
— Весьма любопытно. Чем же комиссия интересовалась?
— Количеством послеоперационных летальных исходов за последний месяц.
— Ну-с, — развеселился директор клиники, — какую реакцию вызвало это ужасающее количество? Разочаровало?
— Да, разочаровало заметно: как же так — ноль? Не может быть. Где-то у вас затерялась палочка перед нулем… Проверили. Палочки не нашли. Потребовали за предыдущий месяц. Даю. Изучают внимательно. Опять не то. Один. Восьмидесяти трех лет. И тот — в ваше отсутствие. Листают назад. Листают вперед. Смотрят друг на друга, и слышу: «Всего один».
— Всего?! Бедняга Денисов мог жить без боли минимум года два. Безобразное было упущение. А они — «всего»! Не ведают, что одна жизнь, год жизни, день жизни, час жизни — это не «всего»!
За столом умолкли. Словно после этой вспышки Алексея Платоновича нависшая зловещая нелепость приблизилась и всем сдавила горло.
— Но дальше, мой друг. Сегодня вы роняете слова, как из капельницы. У нас еще своя, полноценная кровь.
Пока что не надо вливать по капле…
— Коле не мешало бы после такой комиссии, — возразил Неординарный.
— Даже так? Чем же еще она интересовалась? Пожелала осмотреть клинику?
— Нет, — ответил Николай Николаевич, — не пожелала. Строго спросила:
«Кто организовал передачу сведений на завод?»
Спрашиваю комиссию:
«Каких сведений? На какой завод?»
«Не понимаете?»
«Не понимаю».
«Тогда придется разъяснить: на завод, где выпущен наш первый инструмент для хирургов. Каким же путем на этот дальний завод так быстро попала статья вашего директора Коржина? Она перепечатана в местной газете, и через неделю там знают ее назубок».
— Так быстро попала? — переспросил Алексей Платонович — Потому что я сразу отправил статью тем, кто трудится над следующим выпуском, дабы успели учесть полезные замечания. Но что будет такой быстрый ответ завода — никак не ожидал. Вот и гадай: дельный это отклик или амбициозный, не терпящий критики.
Неординарный уверенно сказал:
— Отклик дельный и полный уважения. В противном Случае комиссия не выясняла бы ничего. Вот увидите, завтра никакой резолюции в клинику не придет. И никуда не придет.
— Вашими устами — кагор пить, — сказал Алексей Платонович.
Он взял бутылку, прикинул, что по рюмочке кагора еще осталось, предложил:
— Выпьем… — и задумался, как бы повеселее сочинить, — за что выпьем?
— За здоровье директора нашей клиники! — краснея, предложила Дарья Захаровна.
— И Варвары Васильевны, — добавил Ник-Ник.
— Благодарю, — посветлев, сказал Алексей Платонович.
Допивали кагор под малиновый долгий звон. Часы Варвары Васильевны прозвенели одиннадцать, напомнили, что время позднее, и гости поднялись:
— До завтра!
— До утра. Благодарю вас.
4
На завтра ничего из ряда вон выходящего не случилось. Никто не мешал клинике заниматься своим делом.
Никакой резолюции прислано не было.
Профессор, как всегда, после короткого сбора в ординаторской, поднимающего тонус врачей, и обхода, поднимающего тонус больных, быстрым тяжелым шагом протопал в перевязочную. Из перевязочной его вызвали в приемный покой, куда — «с богатой свадьбы, ох, помираю!.. мово крестника…» — доставили крестного отца с заворотом кишок, и, не теряя ни секунды, до выяснения паспортных данных, Коржин распорядился:
— На стол.
Пока крестного готовили к операции, он вернулся в перевязочную проверить, так ли снимается большая гипсовая повязка с бедной мальчишеской шеи с переломом позвонка и накладывается малая.
Увидя, что не лучшим образом, как всегда в такие огорчающие моменты, обратился к недогадливо усердному врачу:
— Золотко мое, не удобнее ли чуточку иначе? — и показал более удобный, надежный и более легкий для больного способ.
В коридоре поджидал Грабушок. Он подошел к своему профессору и, преданно глядя в глаза, попросил две минутки для объяснения: ведь только для его же, доротого профессора, пользы пришлось вчера выступить так, как он выступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30