Томми весь день торчит в студии под землей, даже на обед не выходит. Это я точно знаю – каждый раз, когда он остается на ночь, приходится готовить ему бутерброды на работу. Сыр и маринованные огурчики с белым хлебом. Специально для него я всегда держу банку огурцов. Это предел моего кулинарного таланта. Обычно я делаю не меньше четырех бутербродов. Да уж, не случайно Томми в школе получил кличку Прорва, хотя вынуждена признать: когда в небе кружат вертолеты, а на Лэдброук-гроув ревут полицейские сирены, его мощный торс рядом очень меня успокаивает.
Мы познакомились на записи ночного ток-шоу одного из моих «объектов», как я их называю. Кажется, это была медиум, которая часто выступала по радио. Отвечала на жуткие звонки от людей, которые хотели узнать, смогут ли их любимые ответить из мира иного по радиоволнам.
На шее у Томми висели наушники. Он то входил, то выходил из студии и время от времени с надменным видом крутил какие-то переключатели. Потом он спросил меня, не хочу ли съесть шоколадку и выпить чаю.
Подвал Бродкастинг-Хаус – не самое романтичное место для первого свидания. Он провел меня по длинному подземному коридору к торговому автомату и спросил, есть ли у меня мелочь. Мы вошли в пустую столовую и сели за столик под лампой дневного света. От такого резкого освещения, наверное, появляются мешки под глазами и морщинки даже у молодых людей, не говоря уже о тех, кому около сорока. Но его это, судя по всему, не волновало.
Говорил он мало, но, как ни странно, рядом с ним я чувствовала себя увереннее. Всегда. Единственное, что я помню о той встрече, это его вопрос:
– Почему ты такая нервная? Тебя что-то беспокоит? Почему ты все время переставляешь солонку, перечницу и пепельницу?
– Не знаю. Наверное, у меня навязчивый невроз или что-то вроде. Мне надо дотронуться до вещей определенное число раз. Например, я ни за что не войду в дверь, пока четыре раза не прикоснусь к ручке. Еще я не могу заснуть без конкретной подушки.
– Странно, – протянул Томми. – Наверное, ты и руки моешь по пятнадцать раз на дню.
– Ты не воспринимаешь меня всерьез.
– Я воспринимаю тебя всерьез, – ответил он с улыбкой. – Просто мне кажется, ты говоришь много чепухи, вот и все. Может, ты немного нервная, у тебя повышенная тревожность, но только не эта навязчивая белиберда. И все-таки тебя что-то беспокоит. Ты как на иголках.
– Дело в этом радиошоу, – призналась я. – Я сейчас ее слушала и вспомнила о людях, с которыми она входила в контакт. Каждый из них умер такой ужасной смертью. Мне было противно писать о ней, обрисовывать все эти чудовищные детали и страдания их душ. Представляешь, когда она общалась с духами, они по-прежнему мучились!
– «Общалась с духами»! И ты веришь во всю эту ерунду? – Сначала Томми отнесся к моим словам довольно скептически, но когда я начала рассказывать ему о том, как меня пугает даже мысль о чьем-то ужасном конце, его лицо смягчилось. Никто никогда не слушал меня так, как он. Он не смеялся надо мной, как смеялось большинство людей, когда я старалась объяснить, почему от одного упоминания физической опасности у меня разыгрывается воображение.
– Смешная ты, – ласково проговорил он, когда я закончила. – Какая бессмысленная трата сил.
– Я, конечно, не думаю, что умру завтра, – пояснила я. – Просто смерть моя будет ужасной и мучительной.
– Это всего лишь твое воображение, – сказал он. – И ты сама это знаешь. Вероятность встретить страшную смерть, о которой ты постоянно думаешь, ничуть не больше, чем тихонько скользнуть в мир иной во сне. Так что не накручивай себя. Это пустая трата времени. Решай проблемы по мере поступления. Как я. Например, я не вижу смысла волноваться о вещах, которых все равно не изменить. Вот как сейчас. Я не собираюсь торчать в студии, пока они записывают свою дурацкую программу. Если понадоблюсь, меня позовут.
Тут его позвали, и он исчез. Правда, сначала записал мой телефон.
Когда он позвонил, сама не знаю, что заставило меня согласиться на пиццу и кино. Точно так же не знаю, почему мы до сих пор вместе. В то время у меня было несколько гнусных знакомых – циничных предприимчивых типов. Люди, с которыми у меня нет ничего общего. Кроме одного – все мы были журналистами, хотя судьба толкала нас в разные стороны. Не представляю, как я попала в столь неприятную компанию. Я была слишком молодой и неискушенной, и сама вряд ли вырвалась бы из их хватки. К счастью, Томми невольно умудрился сделать это за меня. Они бросили на него единственный взгляд и окрестили Радиозанудой. Мол, он исчезнет из моей жизни так быстро, что можно с ним и не знакомиться. Как выяснилось, они ошиблись. К собственному удивлению, я стала проводить все больше времени с Томми и отдаляться от них. Он нравился мне все сильнее и, наконец, стал практически неотъемлемой частью моей жизни. Радиозануда – может быть, но он оказался также прекрасным любовником. Наверное, дело во всех этих переключателях. И не только. Томми – полная моя противоположность, поэтому его присутствие идет мне на пользу. С ним я впервые начала расслабляться. Единственный раз, когда мы расстались месяца на четыре – он понял, что я не позволю ему переехать ко мне, и обиделся, – я, к своему ужасу, обнаружила, что страшно по нему скучаю. Словно кто-то забрал мой телевизор, тостер или какую-нибудь другую ценную и временами полезную вещь.
Когда я вернулась, Томми выходил из ванной, голый и мокрый.
– Томми, ты весь пол намочил… – начала я, но он отмахнулся, прижимая к уху телефонную трубку.
– Господи, Женевьева, это случилось прямо здесь, на этой улице? Ты уверена? И она мертва? Я ничего не слышал. Боже правый, надо рассказать Ли, она только что пришла. Да, я скажу ей. Хорошо, я попрошу ее позвонить, если у нее не получится. – Он повесил трубку и пошел в ванную за полотенцем. Сзади он выглядит гораздо лучше, подумала я. У него до сих пор красивые ягодицы, да и плечи всегда были потрясающие. Главная проблема Томми – это растущее на глазах брюшко, которое начинает угрожающе нависать над ремнем джинсов. Он появился снова, растираясь полотенцем и тряся головой так, что забрызгал меня. – Ли, ты не поверишь, прямо здесь, на нашей улице, пока мы крепко спали, случилось такое… Дальше по дороге. Это невероятно! Здесь живет эта женщина – ведущая детской программы, ты знала? Так вот, хочу тебе сказать…
– Томми.
– Нет, дай мне договорить. Ты никогда не даешь мне договорить. Это нечто! Она мертва. Вчера ночью ее дом сгорел. Давай спустимся и посмотрим, вдруг его уже показывают по телевизору.
Я объяснила Томми, что уже видела его по телевизору, ходила на улицу и видела последствия пожара. Как и ожидалось, он сразу помрачнел:
– Могла бы и меня разбудить. Из-за тебя пропустил самое интересное.
– Интересное? Человек умер, Томми.
– Да, да, ты права. Это ужасно, – стушевался он.
– И что понадобилось Женевьеве в такую рань? Женевьева – мой агент.
– Ну, она хотела первой рассказать тебе о пожаре. Да, и у нее есть для тебя работа. Она говорила загадками. Даже не сказала, кому нужен автор-«призрак». Хочет тебя удивить. Ты сможешь заехать к ней сегодня в три часа? Сейчас ее нет на работе, и до трех не будет. Так что перезвони ей и оставь сообщение только в том случае, если не сможешь. Или просто приезжай. Твоя мама нормально долетела?
В голосе Томми сквозила обида. Мама недавно приезжала из Франции, где они живут с папой. Она пробыла у меня пять дней, и на это время Томми пришлось выгнать. Дело не в том, что они не ладили. Они встречались несколько раз и понравились друг другу. Но я не могла вынести даже мысль о том, что два человека будут одновременно находиться в моем доме. Они обязательно станут путаться под ногами и мешать работать.
Немного утомительно, когда твоя мать – настоящий ураган. Мамой Томми, Норин, я восхищаюсь, но вряд ли есть кто-то, похожий на нее. У Норин на все свое мнение, но при этом она обладает удивительным качеством: если кому-то нужно выговориться, она будет часами сидеть и слушать. Моя же старушка несется по жизни со скоростью миля в минуту и при этом искренне полагает, будто остальные должны за ней поспевать. От разговоров по душам я отказалась много лет назад. Мама всегда была такой. В свое время она сделала прекрасную карьеру в рекламном деле. Помню, в детстве меня водили к ней на работу, и я подолгу наблюдала, как она помыкает кучей народу. Потом папа вышел на пенсию, они уехали во Францию, и мама бросила работу – поступок, надо сказать, весьма сильный. Папа у меня – настоящий франкофил и всегда мечтал пересечь Ла-Манш. И мама с самого начала безоговорочно его поддерживала. Правда, это стоило немалых жертв – ей пришлось оставить лондонскую светскую жизнь и заживо похоронить себя во французской глубинке. На меня ей тоже рассчитывать не приходится – вряд ли я воплощу ее мечты. В результате она вымещает свое разочарование на мне. Мое отшельничество ужасно расстраивает ее, поэтому при встрече я прикидываюсь семилетним ребенком и покорно слушаю, пока она бранит меня за то, что я не живу жизнью, которую она для меня выбрала.
Грустно, что ей никак не удается меня понять, но я смирилась. Я понимаю, маме хочется бурной общественной жизни и всего, что к этому прилагается. Я мечтаю, чтобы она была счастлива, но отлично знаю: ожидать от нее взаимности – пустая трата времени. Это и огорчает. Она любит свою дочь, Ли, некоего абстрактного человека, который мне едва знаком, но я никогда не чувствовала, что она любит именно меня. Как это получилось? Она ни разу в жизни не утруждалась выяснить, что же меня так удручает.
Как обычно, ее приезд застал меня врасплох. Она никогда не предупреждает, просто появляется, открывает дверь своим ключом и превращает мою жизнь в ад. Разумеется, ее поведение совершенно оправдано. Мы с родителями заключили сделку. Несколько лет назад, переехав во Францию, они разрешили мне жить в их доме при условии, что я буду о нем заботиться. Конечно же, я с радостью согласилась. Бесплатно жить посреди Ноттинг-Хилл-гейт, в четырехэтажном доме георгианского стиля – о лучшей сделке нельзя и мечтать. Пусть сегодня эта часть Лондона уже не так фешенебельна, как прежде, но ведь в любой миг я могу потерять и ее. И этот миг уже близок. Я привела дом в полное запустение, он буквально разваливается на глазах, и довольно скоро настанет час кошмарного выяснения отношений. Каждый раз, звоня слесарю, плотнику или мойщику окон, я думаю о шуме, о вторжении в мое драгоценное одиночество, и вешаю трубку. Особое отвращение вызывают у меня мужчины на стремянках. Они всегда оставляют их под окнами. Мол, добро пожаловать, заходи кто хочешь. Любой может подняться, залезть в дом и убить меня, пока я сплю. Или – пока бодрствую – замыслить убийство.
Я понимаю, что ужасно избалована: огромный особняк, и весь – для меня одной. Я постоянно упрекаю себя за это и не реже раза в неделю, ложась спать, обещаю себе, что с утра первым делом займусь домом.
Но никогда не держу слово.
Мне по-прежнему не совсем понятна истинная причина маминого визита. Если, конечно, она приехала не для того, чтобы терроризировать собственную дочь. Она металась по дому со списком в руках и размахивала им у меня перед носом.
– Напор воды в душе на последнем этаже. Его нет, Ли. Должны же они что-то с этим сделать. Что они говорят?
Я молчала. Молчать в таких случаях – самое лучшее. Большинство ее вопросов все равно риторические.
– Водосточные желоба забиты листьями, ты должна вызвать рабочих – пусть прочистят. Подоконники снаружи и внутри разваливаются на куски. Они же крошатся. И я думала, мы договорились, что ты отшлифуешь полы в гостиной.
Ни о чем таком мы не договаривались. В ближайший миллион лет я не собиралась мириться с шумом и вонью ужасной шлифовальной машины.
– И в ванной для гостей нет затычки в ванне. Ее там никогда не бывает. В последний приезд я купила шесть штук. Что ты с ними делаешь? Выбрасываешь из окна, когда спускаешь воду?
Интересно. Потерять шесть затычек для ванной – солидное достижение. Я открыла рот, собираясь заявить, что Томми – единственный человек, который пользуется гостевой ванной, – и закрыла. Чего доброго, она еще пожелает с ним увидеться, а я этого не хочу.
– По крайней мере, ты починила посудомоечную машину. – Я скромно помалкивала. Посудомоечная машина никогда не ломалась, так что починить ее я никак не могла. – Зато вода в раковине не сливается. Наверное, забилось. Куда ты дела вантуз?
Я взглянула на нее. Откуда мне вообще знать, как выглядит этот вантуз. Я бы не распознала его, даже стукни она меня им по голове.
Но все это пустяки по сравнению с сыростью. Несколько раз я добросовестно пролистывала «Желтые страницы» в поисках объявлений со словом «гидроизоляция». Дальше дело не пошло. Правда, здесь у меня оказалось несравненное преимущество. Я предусмотрительно заперла дверь в подвал и спрятала ключ. Достаточно открыть дверь, как в нос ударяет сильный запах сырости. Но сейчас я в безопасности. И все очень просто. Я, хоть убей, не могла вспомнить, куда положила ключ. Теперь войти в подвал можно, только высадив дверь.
Когда стало ясно, что единственный пункт, оставшийся в мамином списке, – сырость, я предприняла решительный шаг и отвлекла ее внимание, спросив, что они с папой собираются делать на Рождество.
– Вы с Томми приедете к нам во Францию. И на Новый год тоже, если захотите.
Это не совсем то, о чем я спрашивала. И уж точно не то, что хотела делать на Рождество. А еще недели две назад я разговаривала с отцом по телефону и точно помню, как он сказал, что на Рождество приедет в Лондон и с нетерпением ждет нашей встречи.
– Но папа сказал… – начала я.
– Мне все равно, что сказал твой папа. Я хочу, чтобы ты приехала во Францию.
– Но…
– Ли, пожалуйста, прошу тебя, только один раз. Приезжай во Францию, привози Томми, давайте встретим Рождество по-семейному.
Я могла поклясться, что голос у нее срывался, словно она вот-вот расплачется. Но это так не похоже на маму, что я немедленно выбросила эту мысль из головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45