Мне это нравится – начать автобиографию с начала нового года. Что скажете?
Простите, я спала с вашим мужем, но никогда больше этого не сделаю. Вместо этого я сказала:
– Ну, теперь, когда договор у нас в кармане, следует подумать о самой книге. Чем быстрее начнем, тем лучше.
– Какой договор?
Базз вошел так тихо, что я не слышала его. Я не посмела повернуться к нему.
– Я получила предложение на свою книгу, – сказала Сельма. Почти вызывающе, подумала я. – Выгодное. И, судя по всему, множество других издателей тоже заинтересованы.
– И как ты об этом узнала? – Базз подошел к ней, и его лицо помрачнело. Я изо всех сил старалась сохранить спокойствие, но все же удивилась, почему он не обрадовался новостям. Может, ему просто неприятно, когда он оказывается не прав. Базз стоял очень близко к Сельме, и я вдруг заметила, что она дрожит.
– Мне сказала агент Ли.
– Агент Ли должна была сказать мне, – рявкнул Базз.
– Наверное, она так и сделает. Так что вы делаете на праздники? – спросила меня Сельма, открыто пытаясь сменить тему.
– Я еду во Францию, к родителям.
– Очень мило, – небрежно сказал Базз. – Куда именно?
– Ло и Гаронна. Юго-запад. Родители переехали туда несколько лет назад. Прекрасный старый коровник, лес, церковь на холме, идиллическая сельская обстановка.
– Красота. Повезло вам, – вздохнула Сельма. – И вы возьмете с собой – простите, я не помню его имени – мужчину, о котором рассказывали? Ну, с которым вы вместе восемь лет. – Она подмигнула мне, и я была готова ее убить.
– Томми, – пробормотала я.
– Томми. Так Томми тоже едет?
Я кивнула.
– Очень хорошо, что вы будете вместе. Когда я вернусь, мы пригласим вас с Томми на ужин, да, Базз?
– Непременно, – отозвался Базз. Он обхватил Сельму за плечи, и я увидела, как она вздрогнула. Он сжал ее еще крепче. Как будто хотел, чтобы она не двигалась вообще.
– Не могу дождаться знакомства с Томми, – сказал Базз. – Томми и Ли. По-моему, звучит неплохо.
ГЛАВА 8
Я уехала во Францию, так и не узнав, обвинили мужчину с рынка в убийстве Астрид или нет. На рынке его больше не видели, а жена, присматривавшая за прилавком, исчезла. Либо они куда-то уехали на Рождество, либо он вывесил свой чулок для подарков в тюремной камере. Никто толком ничего не знал. Я не совсем понимала, почему пожар у Астрид по-прежнему так меня беспокоил. В конце концов, меня это не касается. Но я знала одно – я не успокоюсь, пока подозреваемый не окажется под стражей.
Нам с Томми пришлось лететь в Париж на самолете: я слишком затянула с покупкой билетов на поезд «Евростар». В аэропорту Шарль де Голль мы прыгнули в такси, доехали до вокзала «Аустерлиц» и сели на скорый, который шел через центр Франции в Каор. В самолете Томми так разошелся, что едва сдерживался. Во время долгих путешествий я люблю читать или смотреть из окна на проносящиеся мимо красоты, предаваясь приятным фантазиям о жизни в каком-нибудь идиллическом местечке в глуши. Такой уж я человек. Я никогда не смотрю в глаза тем, кто подходит к свободному месту рядом со мной, и никогда сама не завожу разговор. Хотя, разумеется, в самолете Лондон – Париж перед самым Рождеством о свободном месте не могло быть и речи.
Томми совсем другой. Над Ла-Маншем он без умолку болтал с пассажирами, сидящими через проход и сзади. Рассказывал о наших планах на Рождество и о том, как мои родители живут во Франции. Затем спрашивал, чем занимаются они. Над спинками сидений торчали лица, в проходах толпились люди. Кто-то стоял, кто-то сидел на корточках, а бедная стюардесса тщетно пыталась восстановить порядок. У Томми есть отличительная черта: он очень обаятельный, и люди безотчетно доверяют ему и рассказывают о себе все.
Меня совсем не интересовало, что у женщины, сидевшей через проход, большие сложности с дочерью-подростком. Девчонка отказалась ехать с матерью в Париж и предпочла остаться в Лондоне со своим парнем. Правда, если судить по матери, подумала я, дочурка имела на то веские основания. А когда Томми заставил женщину подробно поведать о скандальном разводе и о том, что одновременно начались проблемы с дочерью, я заметила, что другие пассажиры тоже начали потихоньку беситься.
К счастью, примерно через час Томми заснул в поезде, и я смогла почитать. В баре вокзала «Аустерлиц» у нас возникла небольшая проблемка. Его вдруг осенило, что во Франции сложно заказать полпинты «Гиннесса». Он согласился на бутылку «божоле» и осушил ее так быстро, что я удивилась, как он не начал клевать носом еще до поезда. Несколько минут я смотрела, как он спит. Он очень гордился новыми свитерами, которые купил специально для поездки во Францию. Один из них он надел в дорогу. Я заметила, что к тому времени, как мы приедем, свитер испачкается и помнется, но Томми настоял на своем. Как ни странно, я одобрила его выбор. Томми не обращал особого внимания на одежду, если, конечно, не встречался с матерью, и мне никогда не приходило в голову, что подобная любезность распространяется и на мою маму. Это был превосходный свитер. Угольно-серый, с вырезом-лодочкой. Но больше всего меня восхищала ткань – мягчайший кашемир. Совершенно не в стиле Томми. Обычно он заскакивал в «Маркс и Спенсер» минут на семь и вылетал оттуда с точной копией вещи, которая утром разошлась на нем по швам. Однажды я сама стала свидетельницей, как он разделся до майки прямо в магазине, надел новый свитер, а старый отдал девушке за кассой, чтобы она его выбросила. Она так поразилась, что не возражала. Интересно, подумала я, где он купил этот. Так и подмывало взглянуть на ярлычок, но он мог проснуться, и я устояла.
Мысли неминуемо обратились к Баззу. Я вспомнила взгляд, который он бросил на меня, когда Сельма спросила о Томми, и меня замутило. В глубине души я надеялась, что рано или поздно он объявится у меня на пороге и потребует объяснений, но дни шли, а от него не было ни слуху ни духу. Рождество приближалось с каждой минутой, и в отчаянии я позвонила. Если ответит Сельма, я всегда найду благовидный предлог, но автоответчик сообщил, что их нет дома. Их. Это что-то новенькое. Когда я звонила раньше, автоответчик просто говорил: «Оставьте сообщение, и я перезвоню». Имени не называлось, но звучал ее голос. Теперь приветственное послание изменили. Говорил Базз: «Сейчас нас нет дома…» Нас. Мужа и жены. У меня паранойя, или это сообщение предназначалось специально для меня? Он нарочно его поменял, чтобы намекнуть на что-то?
В итоге я дозвонилась, но разговор получился неловким, и я не сказала того, что намеревалась: «Будет лучше, если мы прекратим физические отношения».
– Ну, и кто этот Томми? – спросил он, едва мы поздоровались.
– Томми – это просто Томми.
– Твой любовник.
– Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть жена.
– Мы уже это проходили. По крайней мере, ты знала о существовании Сельмы и о том, что у нее со мной некая связь. А сама ни разу не упомянула о Томми.
Я ничего не сказала. Разговор пошел не совсем так, как я планировала.
– Ты не рассказала ему о…
– Разумеется, нет.
– У тебя вошло в привычку ему изменять?
– Это со мной впервые.
– Давно вы вместе?
– Восемь лет.
– За восемь лет я первый? – недоверчиво уточнил он. Какая ужасная штука – эта двойственность. Я любила Томми, знала, что пора сказать Баззу, что больше не хочу его видеть, но… Я смущенно молчала.
– Кстати, правда здорово, что историей Сельмы заинтересовались? – пролепетала я.
Базз ничего не сказал, и я услышала шелест бумаги.
– Дай телефон своего агента. Кажется, я его куда-то задевал, – неожиданно рявкнул он, и я подпрыгнула.
– А зачем тебе…
– Нужно, и все. – В его голосе сквозила такая враждебность, что мне ничего не оставалось, как продиктовать ему номер Женевьевы.
Это было ужасно. Все осталось в подвешенном состоянии. Он резко и небрежно пожелал мне счастливого Рождества. Я спросила, можно ли позвонить ему из Франции. Может, к тому времени я наберусь храбрости и объясню то, что хочу.
– Когда ты возвращаешься? – спросил он, ускользая от ответа.
– Тридцать первого декабря.
– Ну, повеселись хорошенько. Пришлось обойтись этим.
Когда я позвонила Женевьеве, якобы пожелать ей счастливого Рождества, она заговорила о Баззе прежде, чем я успела с ней поздороваться.
– Этот тип наорал на меня, Ли. Буквально наорал. Пришлось даже убрать трубку от уха. Почему он так недоволен, что мы близки к заключению сделки? Он должен быть в восторге. Но нет, он довольно ясно дал понять, что книги не будет. По его словам выходит, что это бессмысленное занятие. Да что с ним такое?
– Он ведь не может ничего сделать? Не может нам помешать?
– У меня такое чувство, что именно поэтому он так бесится. Деньги хорошие, издатель для книги – идеальный, и Сельма хочет сотрудничать. Он не сможет придумать ни одной причины, почему это плохо. И все же он ведет себя мерзко. Нам остается лишь надеяться, что она поведает убийственную историю, которая будет стоить затраченных сил и времени. А уж ты об этом позаботишься, верно, дорогая?
Я бы обошлась без слова «убийственная». Постоянные требования, чтобы я представила хороший материал, начали лишать меня мужества. От такого давления прямо руки опускаются.
Голова Томми лежала у меня на плече. Я взглянула на его спящее лицо и, как всегда, залюбовалась. У него приятное лицо. Широкое. Открытое. Главное в Томми – он кажется надежным. Люди доверяют ему.
А главное в Баззе то, что он кажется опасным, и именно поэтому меня к нему тянет. В его лице сквозит жестокость, бессердечие. Особенно в линии рта.
Сойдя с поезда в Каоре, я поняла, что мама чрезвычайно возбуждена из-за нашего визита. Она расхаживала по платформе и потирала руки – привычка, которую она приобрела пять лет назад, когда бросила курить. Она была худая, словно гончая. Как она умудрилась еще больше похудеть с тех пор, как мы виделись в последний раз? У нее маленькая голова на длинной шее, а лицо – сплошные кости: скулы, выдающийся нос, заостренный подбородок. И огромные глаза. Я всегда думала, что у нее глаза озорного ребенка. В них светится задор. Как будто она только что напроказничала. Но вы ведь не станете ее ругать, нет? Потому что если станете, она захихикает и поклянется, что этого не делала. Я заметила, что волосы у нее очень коротко и хорошо подстрижены, подчеркивая угловатые черты лица. Но я забеспокоилась: хотя она лихо подняла воротник куртки, это отнюдь не скрадывало ее сутулости и заметно сгорбленной спины.
Мама была гибкой и всегда гордилась своей энергичностью. Но что-то в ней изменилось. Так всегда бывает: после разлуки изменения резко бросаются в глаза. Она немного сутулилась. Уже не держала голову высоко, как прежде. Я вдруг поняла с болью в сердце, что она стареет.
Не понимала я другого – в некотором роде они с Томми два сапога пара. Страстные натуры, которые набрасываются на новые идеи, но никогда не продумывают их до конца. То, как мама ухватилась за план моего отца поселиться во Франции – ярчайший тому пример. Незадолго до того, как папа вышел на пенсию, они отдохнули в Дордони и двинулись дальше – изучить Ло. Проезжая одно из прекраснейших ущелий вдоль реки, мама внезапно решила, что здесь они и будут жить. Надо отдать ей должное: она сама, без посторонней помощи, занималась переездом. Даже брала уроки французского языка в вечерней школе, чтобы вникнуть в тонкости покупки дома. К несчастью, ее акцент оказался настолько ужасен, что никто не понимал ни слова. В результате, вместо того чтобы не спеша подыскать идеальный особняк для пожилой пары, родители здорово переплатили и в 1989 году купили дом немногим лучше коровника, а потом потратили несколько лет и небольшое состояние, чтобы превратить его в пригодный для жилья сарай с двумя спальнями Он стоял на отшибе, на холме посреди поля. Вид, естественно, открывался великолепный, зато удобствами их лондонского дома здесь и не пахло.
– А как твои дела, Томми? – спросила мать, запихнув нас в маленький старый «ситроен». – Не могу передать, как мы рады, что Ли привезла тебя. – Голос у нее был высокий и резкий, слишком молодой для ее возраста. Она скорее чирикала, как птичка, а не разговаривала.
– Это я взволнован, – ответил Томми. – Я никогда не был во Франции.
– Неужели? – Мама удивилась, как положено. – И ни разу не высовывал нос через Ла-Манш?
– Ни разу. Не знаю, почему. В Испанию летал, а во Франции не бывал.
– Летал-бывал. Ты – поэт, хотя не знаешь об этом. – Мама хихикнула.
Я чуть не застонала. Долго они будут болтать о ерунде?
– Как папа?
– Об отце не волнуйся. Он в раю, – последовал странноватый ответ. – Томми, расскажи, что нового? Ты все еще работаешь в «Би-би-си»? Чем тебя развлекать? Ты катаешься на велосипеде? Здесь потрясающие места.
– Мам, сейчас середина зимы, – заметила я.
– Ну, не будем же мы сидеть дома, собирать мозаику и играть в карты, – возразила она. – Томми первый раз во Франции.
– Как играют в покер по-французски? – спросил Томми.
– О, мы здорово повеселимся! – радостно хихикнула мама.
За них можно не волноваться, поняла я. Я сидела на заднем сиденье – мама усадила Томми вперед, чтобы он ничего не пропустил, – и слушала их болтовню. Они с легкостью поддерживали пустую светскую беседу, которая всегда тяжело мне давалась. Томми просто вернулся к разговору, который начал с пассажирами в самолете. Он обожает болтать, неважно с кем, и мама у меня такая же. Я же запросто могла провести рождественские каникулы, не раскрывая рта.
Мы подъехали к дому, но отца нигде не было видно.
– Черт бы его побрал! – Мама остановилась посреди двора перед кучей поленьев. – Я же говорила ему позвонить на ферму и попросить прислать мальчика, чтобы он наколол дров. Чем мы теперь будем топить камин, интересно?
– Не беспокойтесь, – сказал Томми и начал закатывать рукава. – Я позабочусь об этом.
– Сначала сними свой чудесный новый свитер. – Я взяла у него сумки. – Я отнесу их наверх.
– Он у тебя ангел! – сказала мама, когда мы вошли в дом.
Но когда через час Томми, шатаясь, поднялся наверх, он больше походил на умирающего ангела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45