Скорей бы утро, когда откроется почта! Невыносимо сидеть и ждать. Скорей бы рассвет, что ли! Отчего такая тревога?
Лиза подошла к столу, стала пить прямо из чайника теплую, не остывшую за ночь воду - жадными, большими глотками. Сколько они уже здесь? Посчитала, загибая пальцы. Завтра десятый день. Еще целых четыре оплаченных дня! А Ирка уговаривает побыть еще немного. Ну уж нет, дудки! Домой. И самолетом. Невозможно снова трястись в грязном неторопливом поезде, хоть он и называется скорым. Да и деньги кончаются. Как-то тают и тают.
Лиза посидела еще немного, глядя на пронзительную, щемящую красоту ночи, но не видя, не понимая ее, потом вернулась в дом, легла в постель и так и лежала, уставясь в потолок, как слепая, дожидаясь утра, открытия почты.
* * *
Боже, что с ней сталось, когда прочла она все отчаянные его телеграммы!
- Ира, Ирка, Ирочка...
Ира испуганно взяла протянутые ей листки. Восьмого... Восьмого! Значит, завтра.
- Ты все равно не успеешь, - растерянно сказала она.
- Успею, - стиснула зубы Лиза и двинулась к выходу, никого и ничего не видя перед собой.
Люди испуганно расступались перед этой девочкой с телеграммами в стиснутом кулаке и застывшим взглядом.
- Ты куда? - догнала ее Ира.
- Домой... В аэропорт...
- А я? - Ира попыталась заглянуть подруге в глаза. - Ты ведь даже не знаешь, когда самолет, есть ли билеты...
- Не важно.
- Да ты хоть попрощайся с морем!
Про Артема - с ним тоже надо бы попрощаться - сказать не решилась.
Лиза на мгновение остановилась, схватила Иру за руки, и такое отчаяние увидела та в зеленых огромных глазах, что сдалась мгновенно.
- Идем, - решительно сказала Ира. - Я тебе помогу. А то ты все забудешь и перепутаешь. Давай скорее!
Они рванули на остановку, впрыгнули в отходящий троллейбус, доехали до дому, вбежали в тенистый садик, а оттуда - в комнату. Настя как раз укладывалась поспать на свой пресловутый диван: только-только вернулась из рейса.
- Чегой-то вы? - недовольно спросила она.
Ей не ответили.
- Вот платье, твоя косметика, - бросала Лизины вещи в чемодан Ира.
- Чегой-то вы, говорю? - встрепенулась Настя. - Ай уезжаете? Имейте в виду, что уплочено - без возврату.
- Лиза уезжает, - торопливо сообщила Ира. - Я - нет.
- Значит, освобождается коечка? - обрадовалась Настя. - Схожу-ка на вокзал, может, кого пригляжу.
И тут, несмотря на спешку, волнение и растерянность, в Ире проснулся ее папа - полковник погранвойск. Всем корпусом развернулась она к хозяйке.
- Только попробуйте, - грозно сказала она, и серые ее глаза бешено сузились. - За эту самую коечку мы заплатили.
- Что ж, так и будет стоять пустая?
В сознании Насти такая безумная расточительность не укладывалась.
- Ага, - злорадно подтвердила Ира. - И все! И точка. Замолчите. Вы нам мешаете.
- Ой, ма-а-а! - запричитала Настя. - В своем же доме...
- Хватит! - рявкнула Ира. - Мало того, что вы здесь храпите, как слон... Лиза, пошли!
- А ключ? - Настя сделала последнюю попытку отобрать уплывавшую на глазах власть.
Лиза молча протянула хозяйке ключ, но Ира быстрым кошачьим движением ключик мгновенно перехватила.
- Мы заплатили за две койки и за два ключа, - раздельно, по слогам сказала она. - Все ясно?
- Ясно, - неожиданно ответила Настя и взглянула на Иру с уважением и каким-то даже испугом.
Но ни Ира, ни Лиза взгляда новой, переродившейся Насти даже не заметили: они спешили на остановку. Им повезло: как раз подошел рейсовый, до аэропорта, автобус. Следующий был через час.
* * *
- О чем ты думаешь? - тронула подругу за руку Ира.
Они стояли, держась за поручни, зажатые чемоданами и баулами.
- Да вот все думаю: а слон разве храпит?
- Какой слон? - нахмурилась, пытаясь понять, Ира.
- Ну ты сказала: "Храпите, как слон", - напомнила Лиза.
Ира звонко расхохоталась, а за ней и Лиза.
- Надо спросить у сторожа!
- У какого сторожа?
- Зоопарка!
Обе просто помирали со смеху. Напряжение последних часов схлынуло, наступила разрядка. Теперь от них уже ничего не зависело: автобус мчал их в аэропорт. Там, в аэропорту, придется снова напрячься - вырвать билет до Москвы, - а пока можно немного передохнуть. Пожилой седоватый мужчина, рядом с которым они стояли, поглядывал на них, улыбаясь чуть грустно, растроганно. Что значит - молодость... Чему они так смеются, эти юные прелестные девушки? Наверняка какому-то пустяку. Ну какие там у них могут быть проблемы?
6
Утренний Париж встретил Жана теплом и светом, - а в Москве было пасмурно, сыро. В сияющее небо радостно взлетали высокие струйки фонтанов, блестели свежевымытые витрины, ковровые дорожки у гостиниц и магазинов ждали первых посетителей. Господи, как хорошо! Как устали его глаза от обилия безобразного в хмурой Москве, из которой он поспешно и постыдно бежал. Даже родной МГУ - изящный, устремленный вверх - не сравнить ни с одним самым скромным парижским особнячком.
"Пен кейк" - вот как называют сталинские высотки насмешливые американцы. К несчастью, МГУ - тоже "пен кейк", хотя, конечно, не сравним с уродливой громадой МИДа, в котором Жану пришлось перед отъездом проторчать полдня. Правда, парижская опера тоже похожа на торт - пышный, безвкусный, на подставке из поддельного мрамора. Парижане ее не любят. Но остальное... Французские короли, пытаясь покорить Италию, не добились военных побед, зато увидели такую скульптуру... Галльский дух незадачливых завоевателей сослужил Франции неплохую службу: они перенесли этот стиль в Париж.
Автобус катил по гладкому синеватому шоссе, с каждой секундой приближая Жана к родному дому. Жан засмеялся, глядя на стремительно уплывающую назад сценку: девочка лет пяти, своенравно и весело вырвав у папы руку, уселась на колени к статуе - роскошной женщине с головой, укутанной в покрывало. Такое разве увидишь в Москве, где люди привычно скованы и нигде не чувствуют себя дома?.. А какие красивые в Париже здания, и в каждом - история.
Вечером он отправится в Латинский квартал, на бульвар Сен-Мишель. Там всегда хорошо: бродячие фокусники под общий смех морочат всем голову, шансонье, подыгрывая себе на чем-нибудь, распевают модные песенки. И наверняка он встретит кого-нибудь из друзей. А к ночи поднимется, оставив в стороне Сакре-Кёр, на свой любимый Монмартр, к знакомым художникам, и они будут пить сухое вино, и он расскажет им о Москве. Не о Лизе, нет, о Москве, и только хорошее.
- Вот увидишь, - говорил он Лизе, - ты будешь ходить по Парижу, как по родному городу. Ты все вспомнишь по тому же Дюма.
Так бы оно и было, но теперь он будет ходить без нее, с друзьями. И она не увидит Елисейские поля, утопающие в огнях, с огромными, сверкающими салонами, где на подиумах неслышно вращаются шикарные, новейших марок автомобили. На всякие там костюмы и мебель Жан с друзьями никогда не смотрит - так, кинут мимолетный взгляд и дальше, дальше, - у авто же стоят подолгу, примериваясь, выбирая, споря, примеряя на себе красные, синие, серые "шевроле". Жан неизменно выбирал красное, огненно-красное, как колесо "Мулен Ружа".
Это колесо - символ Парижа, правда, Парижа вульгарного, для туристов. Парижане в "Мулен Руж" ходят редко, чаще - в "Фоли Бержер". Туда он отправится сразу, чуть-чуть отдышится и пойдет - на самые дорогие места, в партер, где подают прямо к креслу шампанское. Хватит с него Москвы, с ее лицемерием, пуританством!
Но сначала он сходит на узкую, известную всем улочку, где сидят у стойки в кафе, у широких, во всю стену окон красавицы мулатки с ногами невиданной стройности и длины, с глазами газелей и плечами Дианы. Они помогут ему забыть Лизу.
"О Пари..." Хрипловатый голос Монтана проникновенно звучал в динамике летящего, как стрела, аэропортовского автобуса, и слышать этот голос было невыразимо приятно, потому что он тоже олицетворял собою Париж. Туристы жадно прильнули к окнам, поворачивая головы направо-налево, а Жан сидел спокойно и смирно, глядя прямо перед собой: ведь он парижанин. Ему не надо торопливо вбирать в себя этот дивный город, он здесь живет. И что, спрашивается, забыл он в Москве? Как - что? Он оставил Лизу - зеленоглазую, пленительную колдунью. Чем-то напоминала она ему Марину Влади - средненькую актрису, но в Москве ее обожают. Только у Марины светлые волосы, а у Лизоньки пепельные... "Не смей, - приказал себе Жан. - Не думай о ней, ты мужчина. Думай лучше о тех, кого сейчас увидишь. Думай о маме. И может быть, по случаю моего приезда останется дома, хоть ненадолго, отец". Жан усмехнулся: как же, останется он, размечтался! У отца бизнес, бизнес и бизнес, и приезд сына - не основание... К тому же приезд непонятный, ненужный и толком не объясненный.
- Я тебе потом расскажу, - повторял как заведенный Жан в последнем, перед вылетом, разговоре.
- Когда "потом"? - кричал в трубку отец. Это от него унаследовал Жан взрывной темперамент. Мать была тихой и ласковой. - Потом будет поздно! Что ты там натворил? Тебя выгоняют? Нет?! Так какого черта...
Нет уж, пусть лучше папа сидит в своем офисе, с мамой легче договориться. А брат и сестры разъехались кто куда: лето! Сьюзи со своим дружком путешествует по Испании, Шарль с подружкой купается в Эгейском море и смотрит древности Греции, что, впрочем, проблематично: нужны ему эти древности! Самая же младшая, общая любимица Марианна, играет в разведчиков под Версалем, в лагере скаутов. Если только по случаю приезда брата не вырвалась на денек домой.
"О Пари..." Справится ли этот волшебный город с Лизой? А может, наоборот, усилит тоску, породит отчаяние? Ведь все пропитано здесь любовью: музыка, прелестные женщины в таких мини, что глаз отвести невозможно, крохотные кафе со столиками, вынесенными на тротуар, где сидят, обнимаясь, парочки, никого не стесняясь, - в Москве так не принято, да и кафе таких нет... А Булонский лес? А бульвары? Что он будет здесь делать? Внезапная паника охватила Жана. Ничего, он продержится, переборет себя, найдет по-дружку... При мысли о ком-то другом тошнота подступила к горлу. Нет, уж лучше те, с узкой улочки, мулатки...
- Как - улетел? Ведь сегодня только седьмое?
- Ну, я не знаю. - Сашка пожал плечами, отвел глаза в сторону: невозможно было смотреть на Лизу. - Он бегал в посольство, менял билет. Кто-то там заболел.
Лиза молча сделала шаг назад.
- Погоди, - заторопился Сашка. - Он оставил тебе письмо.- Так хотелось хоть чем-то утешить Лизу! - Да ты заходи, заходи!
Запустив от смущения пятерню в густую шевелюру, Сашка распахнул приглашающе дверь в свою комнату. Заваленный бумагами стол, синий табачный дым плавает под потолком, хотя открыта фрамуга, на краю стола недопитая чашка с кофе, на кушетке валяются вповалку книги. Нормальная берлога студента, очищаемая лишь к проверке раз в месяц, когда ходит по комнатам строгая комиссия, призывая народ держать жилище в порядке.
- Садись!
Сашка сдвинул локтем стопу книг, освобождая место для гостьи. Снова взъерошил свои и без того торчащие дыбом волосы.
- Вот!
Он протянул Лизе толстый конверт, заглянул в лицо. Неожиданная зависть к Жану пронзила током. Какая хорошенькая! Как-то прежде не замечал... Эти огромные зеленые глаза на розовом от свежего загара лице - донельзя печальные и донельзя прекрасные, - белое открытое платьице, как перчатка, облегает стройную, без единого изъяна фигурку.
- Сегодня в клубе "Чайки умирают в гавани", - заторопился Сашка. Бельгийский фильм. Говорят, потрясающий, хотя никто не видел. Но все почему-то знают! Пошли, а?
- Не знаю...
- Так я возьму два билета, - живо отреагировал на ее нерешительность Сашка. - Фильм редкий! Мы, по-моему, бельгийских еще вообще не видели. Пошли? Все равно нечего делать. А то будем потом жалеть.
- А это? -Лиза кивнула в сторону книг.
- Семечки, пустяки, - отмахнулся от великих авторов Сашка. - Пишу статью для газеты...
Надо, надо набирать очки. Конечно, не по-товарищески, но в любви каждый сам за себя. Где-то он это вычитал, только не помнит где. И потом Жан уехал. Бросил все и уехал. А когда любят, разве вот так уезжают? Мысли эти с быстротой молнии пронеслись в бедовой Сашкиной голове, он, как водится, во всем себя оправдал и повторил с надеждой:
- Так пошли? Я зайду за тобой к семи, ладно?
- Ладно, - вяло ответила Лиза.
Она понуро побрела в свою комнату, бессильно опустилась на стул. Сколько дней она провела здесь с Жаном. А теперь его нет. Пахнет пылью и запустением. Вот он, запах грядущего одиночества, пустоты.
Лиза машинально отворила окно, снова села на стул. Как же так? Взял и уехал. Она распечатала письмо. Руки мелко дрожали, строчки расплывались перед глазами. Она, что ли, плачет? "Но если ты решишься... Наш поэт Превер..." Нет, он сошел с ума. Как мог он уехать, предать любовь?
- Саш, у тебя есть словарь? - толкнулась она к тому же Сашке.
- Какой? - встрепенулся тот.
Очень хотелось быть ей полезным.
- Французско-русский.
- Сейчас найдем. Посиди!
Сашка рванул на себя дверь, пулей вылетел в коридор.
- Есть словарь? - набросился на первого встречного. Французско-русский! Нет?
- Словарь есть? - влетел к известному всем Ленгорам меланхолику Зденеку.
- Чего? - поднял тот голову от подушки с таким трудом, словно голова его была пуд весом.
- А, ну тебя!
Пока Зденек встанет...
В пятой комнате словарь нашелся.
- Мерси, мерси, - возликовал Сашка. - Верну всенепременно.
- Попробуй только не верни, - на всякий случай предупредил хозяин словаря, но Сашка его уже не слышал.
Со словарем, слово за слово, перевела Лиза чарующие строки Превера, но они ничего ей не объяснили. Она и без них знала главное: любимый покинул ее, а любовь осталась - куда ж ей деваться? "Помнишь ли ты, Барбара, как под Брестом шел дождь с утра..." Что ж, значит, судьба, значит, так должно быть. И мама - там, в аэропорту, в Красноярске, словно предчувствуя эту встречу, в самую последнюю перед расставанием минуту прижала Лизу к себе и шепнула:
- Только не выходи замуж за иностранца, заклинаю тебя! Их, ты говорила, в МГУ много. Там у них гангстеры, нищета, безработица...
Мама, мамочка, если б ты знала, как мне больно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50