- Вот стерва!" Оторвавшись от Нади, он яростно чистил картошку, отрубая острым ножом чуть ли не половину, и с удивлением прислушивался к себе, ощущая, как спадает постыдное напряжение и вожделение покидает его. "Никогда! - сказал себе Женя. - Танечка, милая, никогда!" Нестерпимо захотелось к Тане: вожделение без любви напомнило муки отроческих лет, неумелые, тайные попытки его унять, обуздать непослушное тело.
- Плохо без бабы? - неожиданно спросила Надя.
Она опять стояла рядом, касаясь коленом его ноги, и руки закинула ему на плечи, и вдруг прижалась всем телом. Он замер, с ножом в одной руке и с картофелиной - в другой, расставив грязные руки в стороны, словно сдаваясь, - и проклятое вожделение, как опасный зверь, мигом выпрыгнуло из логова, и Надя его почувствовала.
- Плохо без бабы, - повторила она и потянула на себя Женю.
- Ты что, с ума сошла? - прохрипел он и, бросив нож и картошку, оттолкнул Надю, ринулся вон из кухни, срывая на ходу женский фартук, бесцеремонно напяленный на него.
- Да я шучу, шучу, - раздалось ему вслед, но он знал: она совсем не шутила.
Хорошо, что пришел Денис - очень вовремя.
- О, как вкусно пахнет! Здравствуйте... Надя.
- Наконец-то! - обрадовалась Надя. - А то все "тетя" да "тетя". Скоро обед. Первая тарелка - Лерочке. Как там она? Еще не проснулась? Ну пусть спит.
- Какой на улице ветер! Просто свирепствует...
Денис, здоровый и краснощекий, с трудом вписывался в их новый дом. Он был любим и любил простую, славную девушку - никаких проблем, никаких терзаний! - был душой общества на факультете, форвардом в университетской сборной, все у него было хорошо и прекрасно, а к болезни матери он привык. Да и не знал он правды. Поболеет и выздоровеет, чего там?
- Мама спит, значит, - машинально повторил он, приоткрыл дверь спальни и тут же закрыл, даже не разглядев в полумраке мать.
- Ветер, говоришь? - переспросила Надя. - Это к перемене погоды. Вот увидите, все теперь как начнет таять, только держись!
С Денисом она мгновенно перенимала его небрежный стиль, иногда даже молодежный сленг: очень хотелось нравиться, а почему - она и сама не знала. "Хамелеон какой-то, - растерянно думал Женя, а сам все чувствовал ее зрелое, упругое тело и как она вся-вся прижалась к нему и даже просунула между его ног свою ногу. - Стерва! - снова подумал он. - И всегда такой была. Бедный Венька! Так же, наверное, его охмурила".
Борщ был потрясающим, а котлеты - еще лучше.
- Картошечки, Денек, маловато. - Надя стрельнула озорным взглядом в Женю. - Папа твой поленился, мало почистил.
- Что ж ты, пап? - поддержал игру ничего не подозревавший Денис. Совсем в институте своем разленился?
- Да он про него и думать забыл! - расхохоталась, раскачиваясь на табуретке, Надя. - Пашет, как папа Карло, у нас на фирме.
- Я не лошадь, чтобы пахать, - неожиданно обиделся Женя.
- Конечно, не лошадь! Ты у нас конь с яйцами!
Казалось, вот-вот опрокинется табурет - так раскачивалась, так хохотала Надя. Женя с Денисом растерянно переглянулись. Северный ветер ворвался в кухню, хлопнула под ветром фортка. Денис проворно вскочил, повернувшись к отцу и Наде спиной, долго, старательно ее закрывал.
- "Взбесилась ведьма злая..." - процитировал он Пушкина и совсем смутился. "Когда что-то не так, всегда почему-то говорят о погоде", - думал он, глядя в окно, а за спиной молчали отец и Надя. Колючие снежинки бились в стекло. Выл, гудел за окном ветер; улетала, оседлав ветер, зима. Трое сидели на кухне. А там, через комнату, в теплой спальне все спала и спала Лера. Надя трижды заглядывала к подруге, но будить не решалась.
- Пусть спит. Сон возвращает силы, - говорила она Жене. - А борщец ее подождет.
"Силы... Их уже не вернешь, - думал Женя. - Хоть бы скорей, что ли!" Второй раз за недавнее время посещала его эта мысль. Она была несправедлива, жестока, но, видно, прочно поселилась в сознании - сама поселилась, сама! Он же не виноват! Он по-прежнему исправно покупал спленин, а Людочка этот спленин колола, покупал самые дорогие, чудодейственные, если верить рекламе, витамины и все-все-все (благо, недостатка в деньгах теперь не было), но каждая клеточка его мозга жила ожиданием конца - неизбежного, он один в семье знал это, и скорее всего мучительного.
- Не обязательно, - сказала Таня. Только с ней говорил он о Лере. Смотря куда пойдут метастазы. И потом есть серьезные препараты. Вот, возьми, выпросила у Сережки. Если боли, сразу колите. И требуй, настойчиво требуй помощи: не допускай страданий.
Вот о чем они теперь говорили. Все реже - о любви, все чаще - о Лере.
"Так кончается любовь, - думала в тот же вечер Таня, глядя, как бьются о стекло последние этой суровой весной снежинки, слушая, как гудит, завывает ветер. - Но ведь мы так любили друг друга... А теперь?.. Что-то уходит от нас обоих, и удержать невозможно..." Таня нервно заходила по комнате. Если б можно было ему позвонить! Внезапно гнев охватил ее. "Почему у меня ни на что нет права? Шесть лет связи дают же какие-то, минимальные пусть, права?" И она решительно набрала номер.
3
"Значит, Таня - как все: тоже может предать". Как у нее рука поднялась - набрать номер, названный когда-то, давным-давно, когда остался Женя на целую неделю в доме один. С тех пор - никогда, ни разу... И ведь знает, знает! Позвонить сюда, где горе, где тоненькой, бледной свечкой догорает Лера, чтобы поговорить - о Господи! - о любви, а значит, о жизни. "Эх, Таня, что ты наделала!"
К телефону бросился, как всегда, Денис: это ж ему вечно звонили.
- Сидите, это, наверное, Люда.
Вышел, опустив голову - бледный, суровый, и морщинка на переносице.
- Тебя, - сухо бросил отцу.
По его тону Женя догадался сразу. Хотя этого быть не могло!
- Должно быть, из института, - зачем-то сказал он, а сердце тревожно трепыхалось и замирало.
- По-моему, нет, - жестко отрезал сын.
Надя не проронила ни слова. Лишь черные глаза бешеным жгли огнем.
- Женча, это я. - Голос Тани звучал так близко, что Женя перепугался: уж не приехала ли она? Стоит сейчас там, у стоянки, в старой, расхристанной телефонной будке, и что тогда делать? - Прости, что звоню, - виновато и торопливо говорила Таня. - Так захотелось услышать твой голос...
Она спешила высказать все, что копилось внутри, жгло и мучило, говорила, что безумно устала, изверилась, извелась, в чем-то его упрекала, за что-то просила прощения, но Женя чувствовал лишь одно - ненависть. Так подставить его, не пощадить! Знает ведь, что, кроме умирающей Леры, есть еще взрослый сын. И, Господи, как ничтожны, суетны ее страдания, как все это мелко, не имеет значения по сравнению с тем, что происходит в спальне, где лежит в полузабытьи Лера, исхудавшая, пожелтевшая, слабая, а впереди у нее боль и смерть.
- Ты говорил, Денис постоянно у Люды, только поэтому я решилась.
"Мы всегда чувствуем синхронно", - когда-то, в счастливую минуту, сказал он Тане. Значит, те времена позади.
- Але? Але? Почему ты молчишь?
- Могла бы и подождать немного, - ненавидяще сказал Женя. - Недолго осталось.
- Что? - ужаснулась Таня.
Но он уже повесил трубку.
Денис с Надей встретили его возвращение молча; Денис - все с той же непримиримой суровостью, Надя - сгорая от любопытства.
- Из института? - лукаво спросила она.
- Ага, лаборантка, - презирая себя, хмуро кивнул Женя.
- Надо же, какая ответственная работа! - не унималась Надя. - Даже дома тревожат... А в выходные?
Женя молчал.
- Хватит, тетя Надя, - встал Денис, загородив от Нади отца.
- Просто Надя, - мягко напомнила она ему.
- Тетя Надя, - сердито повторил Денис. - Уже поздно, я думаю. Пора домой.
- Выгоняешь? - подняла бровь Надя.
- Напоминаю, - уклонился Денис от очевидной дерзости.
- Правда, Надюш, - жалко поддержал сына Женя. - Скоро проснется Лера, у нас тут вечерние процедуры...
Допустить, чтобы Надя видела, как, опираясь о его руку, почти вися на ней, Лера добирается до уборной, он не мог. Надя, кажется, поняла.
- Что ж, господа, - шутливо сказала она и встала. - Прощайте!
Женя вышел проводить в коридор.
- Ты бы поговорил с сыном, - бросила небрежно Надя. - А то ведь я могу и обидеться.
- И что тогда? - стиснув зубы, спросил Женя.
- Ничего, - спокойно ответила Надя. - Безработица сейчас большая.
- Вот как? - встал между ней и дверью Женя. - Что ж, давай, высказывайся начистоту!
Поступок Тани, недостойный ее, собственная трусость, сосущая пустота после вырвавшихся у него слов, физическое ощущение огромной, невосполнимой потери - все вызвало такую бурю в душе, что он уже ничего не боялся.
- А чего тут высказываться? - тут же отступила Надя. - Молодежь у нас резкая.
- Она везде резкая, - устало отозвался Женя и отступил в сторону, выпуская Надю.
Денис мыл посуду, когда отец вошел в кухню.
- Папа, - не поворачиваясь, сказал Денис, а сам все тер и тер зеленой губкой тарелку, - попроси эту женщину больше сюда не звонить. У тебя ведь есть телефон на службе.
- Она больше не позвонит, - сказал Женя и прислонился к стене, потому что ослабли ноги. - Не позвонит, - с болью повторил он, - никуда...
- Вот и хорошо, - закрыл тему Денис и поставил наконец тарелку на полку. - А то может услышать мама.
"Мог бы не добавлять, - подумал Женя, глядя на широкие плечи сына, его упругий затылок, длинные ноги, на которых Денис крепко, уверенно шагал по земле. - Мог бы и пощадить: видишь же, что подыхаю..."
Но молодежь, бескомпромиссная и беспощадная, разве старшее поколение понимает? Может быть, когда-нибудь Денис вспомнит свои слова - когда станет отцом, дедом - и ужаснется собственной жестокости, но сейчас он гордился собой, потому что отстаивал честь матери и отрывал отца от какой-то мерзавки. Денис не употреблял мата, а то бы, конечно, выбрал для Тани термин похлеще.
Таня все стояла с трубкой в руке и слушала длинные безжалостные гудки. Потом осторожно ее положила и опустилась на диван. "Что я наделала... Ведь никогда не звонила! Но разве из-за этого можно бросить? Мы же любим друг друга!" Она сидела на диване и ждала в каком-то странном оцепенении. Вот сейчас он опомнится и позвонит. Даже если не ушел его сын, - позвонит. Пусть скажет хоть что-нибудь! Не называя по имени, без местоимений, на вы!
- Сергей Петрович? У меня к вам дело. В какое время удобнее всего позвонить завтра?
Она придумала эту фразу и повторяла ее, не замечая течения времени. "Господи, ну что я такого сделала? - спрашивала она своего родного, единственного. - Ты же говорил мне, что убрал аппарат из спальни, чтобы не тревожить Леру, значит, она никогда не снимает трубку. Миленький мой, родной, дорогой, позвони!" Стало вдруг очень холодно. Таня поднялась с дивана и подошла к окну. Темно и тихо было на улице. Уже не бились о стекла снежинки, улегся ветер; умиротворилась природа. Таня накинула на плечи платок и постояла немного, тоскливо глядя в глухую ночь. Сколько же теперь времени? Она взглянула на часы. Неужели уже два часа? Неужели так долго просидела она на диване? А он так и не позвонил. Завтра ей к восьми тридцати, нужно хоть немного поспать. Где-то у нее есть пилюли - сегодня корвалол не поможет.
Усилием воли стряхнула Таня ледяное оцепенение, заставила себя принять душ, оставив в безумной надежде открытой дверь - а вдруг позвонит? - выпила розовую таблетку, обладающую мощной, убойной силой, поставила на семь будильник и заснула мгновенно. Мертвым был сон, тяжелым, медленным пробуждение - таблетку надлежало "выспать", - и еще - оно было страшным. "У меня больше нет Жени..." Казалось, эта мысль не покидала ее и во сне, потому что с ней Таня проснулась. Звенел и звенел будильник, и под этот неумолчный звон повторялись немыслимые, невозможные просто слова: "У меня больше нет Жени".
На улице было снежно и солнечно. И солнце, яркое, теплое, уже весеннее, сноровисто и весело превращало снег в мелкие ручейки; они торопливо бежали к водостокам, люди перешагивали через них, поругивая городские власти за обычную их медлительность и нерасторопность, но поругивая беззлобно, добродушно, потому что все понимали, что пережили вчера последний в этом году снегопад и весна наконец-то вступила в город.
- Ишь, расчирикались, - улыбнулся прохожий.
Воробьи и вправду чирикали и веселились вовсю. Из всех оставшихся на зиму птах воробьи первыми чувствуют весну, смело и безрассудно бросаясь в холодные лужицы, чтобы побарахтаться, повздорить, подраться и снова взлететь на ветки - погреться на солнышке.
А Тане было еще больнее под ласковым солнцем и синим небом: все рады, все счастливы, только она одна. Таня словно забыла, что есть мать и дочь, ее больные, друзья, научная работа в клинике... Никого и ничего не было у нее в это утро, в этот день, в этот вечер, потому что ее бросил Женя. Она повторяла себе это снова и снова, не щадя, унижая себя, а сама как одержимая ждала звонка. В кабинете, где принимала больных, телефон был только внутренний, но она попросила, если что, позвать ее непременно в регистратуру.
- Я жду очень важный звонок, - сказала Таня несчастно.
- Не волнуйтесь, позову обязательно, - заверила ее пожилая регистраторша, разрываясь между двумя телефонами, трезвонившими беспрестанно.
"Как же тут прозвониться", - уныло подумала Таня и побрела в кабинет.
И после обеда, в больнице, Таня ждала и ждала - Женя знал все ее телефоны, - не очень-то понимая, на что все гневается Сережа.
- Да ты что, оглохла? - вышел он наконец из себя. - Я говорю, вытащили мы пациента из седьмой палаты.
- Ну и хорошо, - равнодушно ответила Таня.
- Да ты хоть взгляни! - Сергей сунул ей последнее ЭХО. - Вытащили-то по твоей методике!
- Я и говорю - "хорошо", - повторила Таня, и Сергей посмотрел на нее с горестным недоумением.
- Тань, а Тань, - сказал потише, - что-то случилось? Что-нибудь с мамой, с дочкой?
- Нет, нет, - испугалась Таня и постучала костяшками пальцев о притолоку. - Все в порядке.
- Да, кстати, - вспомнил Сережа, - тут у нас есть две путевки, почти бесплатные, в Крым. Санаторий матери и ребенка. Как раз для тебя. Я в месткоме так и сказал. Записали!
- А разве у нас еще есть местком? - удивилась Таня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50