- А почему нет? - вытаращил на нее глаза Сергей.
- Я думала, это все в прошлом...
- Ничего подобного. Есть! - Сережа был очень доволен за Таню. - Зайди в пятьсот тринадцатую. Там такая Любовь Михайловна...
- Татьяна Ивановна, вас к телефону! - крикнула лаборантка, и Таня, оборвав разговор на середине, бросилась в конец коридора.
Сережа задумчиво смотрел ей вслед.
- Это я, - сдержанно сказал Женя. - Не хочу, чтобы ты ждала моего звонка: знаю, как это выматывает. Извини, что вчера положил трубку.
- Нет, ты извини! - закричала Таня. Ей было все равно, что все в ординаторской, нагнувшись к своим столам, с интересом слушают: ведь он позвонил! - Никогда больше... Ни за что... - как в бреду, клялась Таня. - Я все тебе объясню. Позвони вечером, хорошо?
Какой жалкой она была! Какой счастливой!
- Хорошо, позвоню, - сказал Женя и, опять не прощаясь, повесил трубку.
А Таня все стояла, улыбаясь бессмысленно, пока Верочка не тронула ее за плечо.
- Мне бы позвонить, Таня.
- Ах да, конечно!
Какое удивительное за окном солнце! Какая милая эта Вера!
- Так что там, в седьмой палате? - звонко спросила Таня у подошедшего к ней Сережи. - Я ж говорила, моя методика не подведет!
И она поспешила к своему больному.
- Кардиограммы-то захвати! - крикнул ей вслед Сережа, но Таня его не слышала.
Пациент ожил и в самом деле, и в этом была ее заслуга! Теперь она знает, как лечить в подобных случаях. Вообще-то знала и раньше, но одно дело - знать, и совсем другое - испробовать, да еще впервые, да так успешно! Надо сейчас же рассказать маме: пусть порадуется вместе с ней. Вот уйдут все из ординаторской... И конечно, они с Сашкой поедут в Крым! Только бы Женя простил ее. Подумать только: она снова увидит море! А уж как Сашка о нем скучает!.. Таня зажмурилась, представляя восторг дочки. Она просто физически ощутила эту огромную водную гладь, шелковую ласку волны, соленые на губах брызги. Господи, какой воздух в Крыму! Чистый-чистый, вдыхаешь, как пьешь. Какой виноград - плод горячего, сухого солнца! Там все сказка.
4
- Нет, ты понимаешь, мама, какой сюрприз преподнес старик из седьмой? Все у нас с ним получилось. Все - как по-писаному, по учебнику.
- Ты у меня молодец, - посмеивается Марина Петровна. - Теперь надо проверить - не раз и не два - на сходных случаях, а уж потом...
- Знаю, знаю, - смеется Таня. - Но это уже после Крыма. Ах, мама, как я по нему соскучилась!
- И будет у меня ученая дочь, - задумчиво продолжает Марина Петровна. - Только поликлинику свою не бросай: это, знаешь ли, школа.
- А я и не думаю! - восклицает Таня. - Эх, жаль, Сашка где-то болтается - так хочется рассказать ей про море!
- Скажем... Успеется... Да она тебе позвонит.
- Нет, - быстро говорит Таня. - Я лучше сама!
На минуту ей становится стыдно, но мама воспринимает ее слова как должное.
- Ага, позвони.
Таня носится по маминой квартире как вихрь. На солнце сразу высвечивается пыль, и Таня встает на табурет, чтобы дотянуться до самых дальних уголков - до стенки шкафа, до люстры. Мелодично звякают подвески каждую протирает Таня, - ярко-зелеными под влажной тряпкой становятся листики комнатных скромных цветов - вот-вот зацветут, уже набухли бутоны, надо их протереть.
- Чуете весну, да? - приговаривает Таня, осторожно касаясь бутонов.
Как, оказывается, все просто: стоило ему позвонить, и жизнь началась снова. Можно даже его не видеть, только знать, что он есть у нее. "Какая я глупая, - думает Таня под яростный вой пылесоса. - Как я могла устать от любви? Да, трудная, тайная, и живем мы врозь, но ведь любим!" Она напевает старую песенку о весне и любви и чувствует себя такой счастливой, красивой, удачливой! "И про старика из седьмой расскажу. Пусть порадуется вместе со мной! И про море! Но чтоб он ничего такого не думал - надо щадить, надо беречь друг друга. Сразу скажу, что еду с Сашей, пусть не волнуется. И еще скажу, что люблю. Давно почему-то не говорила... Люблю бесконечно, и он меня любит, я знаю. И ничего на свете больше не нужно. Только бы он позвонил скорее..."
Лера умерла, как уснула, спокойно и мирно. В этот день она проснулась в шесть, попила воды, вздохнула, положила руку на грудь - "Как-то тесно..." Женя немедля вскочил - "Что, Лерочка, что?" - а она не дышит.
- Повезло, - с уважительным удивлением сказала врач, по какому-то наитию зашедшая к своей больной ровно в девять. - Один случай из ста.
- Какой? - тупо спросил оцепеневший от горя Женя - ожидаемого, а все равно внезапного. И ни с чем не сравнимого.
- Чтоб без болей и без агонии, - объяснила врач. - Видимо, в сердце пошли метастазы.
- С водой ушла... Весна... - подпершись, вздохнула соседка.
А Женя все смотрел на Леру, бессмысленно поправляя что-то у изголовья, в ногах. "Прости... Прости..." Чьи-то голоса вторгались в его мольбу, прорывая серую пелену безмерной тоски.
- Посиди, папа, в гостиной...
- Женя, Жень, где документы? Вызовем из "Ритуала"?
- А вот и сверток с платочком, рубахой, тапочками. На самом виду положила, сердешная, сама все себе приготовила.
- Значит, знала, догадывалась...
- Женя, она как хотела: кремацию или так?
Черные глаза Нади озабочены и печальны. Она трясет за плечо Женю.
- Как она хотела, скажи!
- Никак не хотела, - сказал Женя и заплакал.
- Значит, кремация, - вздохнула Надя.
Какие-то люди входят-выходят, какие-то проблемы решаются профессионально и быстро.
Жила-была девочка - смеялась, играла в мячик; выросла, стала хорошенькой, светловолосой девушкой; вышла замуж, родила сына... Вон он какой - рослый и крепкий, тоже светловолосый. Любила, работала, много думала и читала, меньше - развлекалась и путешествовала. И вдруг все кончилось, оборвалось. Нет вообще ничего! И скоро от Леры останется только кучка пепла. Непостижимо... И, Боже, как несправедливо и страшно!
- День-то какой, какой день, поглядите! Настоящий весенний.
- Птицы поют, и такое солнце!
- Праведница уходит.
- Почему?
- Потому что в Пасху.
- Ах да, Пасха... Ну, что ж, поехали?
Все дальнейшее - как в бреду. "Этого не может быть..." Да вот же, вот! Темный автобус, по краям скамейки, а посредине - гроб. В нем чужая, не похожая на себя Лера. Страшный зал, словно чистилище: неловкие короткие речи. Гроб опускается в самое пекло... И снова автобус, но Женя едет в машине Пал Палыча. Людочка держит его за руку, сует валерьянку. С другой стороны - сын. Наташа, не оборачиваясь, сидит впереди. Все молчат. А дома стол, составленный из трех, разновеликих, застланный простынями. И снято покрывало с зеркала.
Откуда столько народу? Надя, Денис и Людочка, Пал Палыч с Наташей рядом, а это кто?
- С ее последней работы, - шепчет Надя. - А те вот - ученики.
"Много пришло людей, - рассеянно думает Женя. - Видно, любили Леру". А он?.. Он тоже любил. Да, любил, что бы там ни случалось в жизни. И тут же он видит перед собой Таню. "Не надо! Не вспоминай!" Но их первая встреча уже стоит перед глазами так зримо, словно это было вчера.
"Простите, у вас не занято?"
Таня с тарелкой в руках подходит к высокому, под мрамор, столику.
"Занято, занято! Я женат, не свободен..." Вместо этого он приглашает ее за столик. Или это он подошел, а она разрешила? Ах, да какая разница? Черные, прямые волосы, глаза цвета морской волны... Остановись сейчас же, не вспоминай! Ведь если на самом деле есть Бог, то душа Леры еще здесь, рядом с ним, и все его мысли знает. "Прости, прости! Что же теперь мне делать?"
- Мы останемся с тобой, папа?
Денис и Людочка стоят, как всегда, плечом к плечу, рядом. Их двое, а он совсем один.
- Нет. Я хочу отдохнуть.
- Надо же вымыть посуду, - объясняет Людочка.
- Я помою, - твердо говорит Надя.
И все, кроме нее, уходят.
- Отдыхай, я все сделаю, - распоряжается Надя.
- Нет, я помогу.
- Ну помоги. Сколько всего осталось! Куда все девать?
- Выбросить.
- Еще чего! Уместится в холодильнике.
Они перебрасываются короткими, нейтральными фразами. Надя ловко упаковывает в целлофан горки тонко нарезанного сыра, аккуратно складывает, кусок к куску, колбасу, наполняет банки салатом. Она сдержанна и серьезна: ведь Лера - институтская ее подруга, значит, скоро ее черед. "Глупости, сердится на себя Надя. - Она ж умерла не от старости". Надя взглядывает на Женю. Похудел, осунулся за три дня; страшно и странно почернело лицо. Хочется подойти, приласкать, но Надя знает: этого никак нельзя, не положено. Всякие там нежности - после, успеется. Но той, телефонной бабе она его не отдаст, пусть даже и не надеется. В конце концов, вовсе не мужики делают выбор, это им только кажется. Выбирают и отбивают женщины, и та, которая ближе и сноровистее, сумела уловить момент, не отступила, наплевала на самолюбие, гордость и прочие глупости, та и выигрывает. А что, если прямо сейчас остаться? Другого случая может и не представиться. Надя снова бросает на Женю быстрый, проницательный взгляд - теперь уже вопрошающий. Женя еле передвигает ноги. Глаза пусты, и движения заторможены. "Сегодня он ни на что не годен, - думает Надя. - Подождать? А если объявится та, другая? Женька теперь свободен, и там, похоже, долгая связь..."
Надя замедляет темп своей бурной деятельности: медленно вытирает посуду, снимает со стола и сворачивает салфетки - мятые, с пятнами от вина и салатов, убирает простыни, протирает, разъединяя, столы. Женя сидит в кресле, невидяще смотрит на Надю. Напрасно отпустил сына: тяжело одному. И совершенно нет сил - ни встать, ни пойти - страшно подумать! - в спальню. Нет, сегодня он ляжет здесь, на диване. И завтра. И послезавтра. Надо принести постель - оттуда, из спальни. Вот уйдет Надя... Неужели она уйдет и он останется в пустой квартире? Женя тоскливо озирается по сторонам. Как странно: Лера была такой беспомощной, неподвижной, было так трудно, мучительно, а дом жил. Не стало ее - и не стало дома. Так, коробка. Пустая, холодная, тоже мертвая.
- Тебе нужно поспать.
Рядом стоит Надя.
- Нет, - качает головой Женя.
- Надо, Женча.
Надя садится перед ним на корточки, берет в свои его руки. "Женча..." Так его называет Таня. Где-то там, далеко, ждут не дождутся его звонка. Ну и пусть... Это она во всем виновата... Из-за нее страдала, погибая, Лера... Гнев вспыхивает и гаснет мгновенно. Да нет, при чем тут Таня? Это все он, он один! Ну да, он влюбился - давным-давно, в какой-то другой жизни, - и предал Леру. Прости, прости! А теперь... Разве он любит Таню? Ах, он не знает, не знает, и пусть все оставят его в покое!
- Выпей! - властно велит Надя, и Женя покорно пьет какую-то пакостную микстуру.
- Мне уйти? - спрашивает Надя.
Она опять сидит перед ним на корточках. Черные глаза снизу вверх смотрят на Женю требовательно и моляще, сильные руки сжимают его колени. И вдруг ее голова на них падает, и он машинально, не отдавая себе отчета, что делает и зачем, кладет руку на жесткие, густые волосы. Как нужна ему сейчас ее поддержка: ведь она знала Леру столько же лет, сколько он, ведь они дружили всю жизнь!
- Как мне теперь жить? - спрашивает Женя.
- Лерка велела о тебе позаботиться, - бормочет Надя и, задыхаясь от желания, ревности, страха перед неведомой, грозной соперницей, торопится укрепить совершенно не защищенные сейчас позиции.
Голова у нее идет кругом - от усталости, пережитого за этот долгий, тяжелый, сумбурный день, от выпитой водки, а потом вина и опять и опять водки, а главное - от сознания, очень четкого, несмотря на все треволнения: надо его удержать какими угодно средствами, пока не поздно, пока он беззащитен и гол, пока убит горем.
С ужасом и восторгом, стыдом, растерянным изумлением - ни одна женщина не делала с ним такого! - чувствует Женя, как расстегивают на нем брюки, чуткие пальцы осторожно стягивают трусы, и влажный рот припадает к нему, вбирая его в себя.
- Что ты... Зачем...
Он, конечно, об этом знает - читал, слыхал, даже видел в сегодняшних откровенных фильмах, - но чтобы кто-то сделал ему такое... Женя откидывается на спинку кресла. Как невыносимо остро, невозможно резко... Женя наклоняется к Наде, голова его изнеможенно падает ей на плечи. Не надо! Пусть она перестанет! Он больше не выдержит! Нет, нет, нет...
- Прости, - мягко говорит, поднимаясь с колен, Надя. - Сама не знаю, как это вышло...
Но они уже близки так, как только могут быть близкими люди, совершившие нечто постыдное вместе.
5
Женя сидит в институте, за своим столом, и ничего не делает. Хорошо, что нет никого в отделе: сегодня не присутственный день. Весенний ливень шквалом обрушился на Москву. С шелестом летят по асфальту машины, клейкие зеленые листочки заглядывают в окно. Тепло и невыносимо душно. "Ничего, в мае похолодает", - успокаивает себя Женя. Пиджак брошен на соседний стул, рубашка прилипла к спине. "Что-то нужно делать, - мучается Женя, - что-то решать. Ничего, совсем ничего не понимаю. Знаю, чувствую: то, что с Таней, - настоящее, но как-то странно появилась Надя, и она мне нужна. Как же так? Почему?"
Вообще-то он знает: Таня в сравнении с Надей - ребенок, дитя; во всяком случае, неумеха. Надя - вулкан, воплощение даже не страсти, а грубого секса. Жене все труднее с девически скромной Таней, а однажды, к его отчаянию и стыду, у него просто не получилось: накануне его неистово ласкала Надя.
- Не знаю, что со мной, - глядя в сторону, пробормотал Женя.
Таня затихла, отодвинулась, глядя на него испуганно и с сочувствием своими удивительными русалочьими глазами, которыми и после стольких лет он не переставал восхищаться. Но сейчас от этого взгляда Женя просто осатанел.
- Не смотри на меня! - крикнул в исступлении. - Не смотри! Что-то во мне сломалось.
- Может быть, ты меня больше не любишь? - тихо сказала Таня.
- Нет, не то! Люблю, ты же знаешь! Но...
- А почему ты не сказал мне, что теперь я могу звонить на Олимпийский проспект? - не дала ему договорить Таня.
Вот уже с месяц мучил ее этот вопрос.
- Конечно, можешь! - воскликнул Женя. При мысли о Наде - она все чаще оставалась на ночь да и днем заезжала все чаще - похолодело под ложечкой. Хотя бывает Денис...
- А почему ты не познакомишь меня с сыном?
Таня лежала на спине и смотрела в потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50