"Это потому, что в тот раз снял трубку Денис, - уверяла она себя, - и Женя обиделся. Но теперь Денис переселился к Люде, так почему я не могу..."
Промаявшись до восьми, не в силах уже выносить боль в висках и биение сердца, Таня дрожащей рукой набрала давно известный ей номер.
- Да-да?
Женский голос ответил изысканно-светски и немного сонно, разнеженно. Ошеломленная Таня, как обжегшись, бросила трубку. "Да что ж это я? прижала она руку к сердцу. - Наверное, просто ошиблась номером, не туда попала". Она посидела немного, с боязнью, как на врага, глядя на телефон. Потом посмотрела на руки - пальцы дрожали и были холодными, как неживые.
Второй раз Таня набирала номер очень медленно, четко, вращала диск, проговаривая про себя каждую цифру.
- Слушаю, - издевательски ответил тот же голос.
- Доброе утро, - помертвев, зачем-то сказала Таня. На том конце хмыкнули. - Позовите, пожалуйста, Женю.
- Он в ванной. - Неведомая женщина улыбалась. - Позвоните через десять минут.
Таня положила трубку, посидела, глядя на часики, ровно десять минут. Секундная стрелка, подрагивая, бодро скакала по мелким делениям. "Не звони больше, не надо! - предупреждающе стучало внутри. - Еще можно ничего не знать точно, убедить себя, что ошиблась..." Но разве в такие минуты слушаем мы голос разума?
- Але, Женя? - чужим, низким голосом сказала Таня.
- Танечка! - неестественно бурно обрадовался Женя и тут же встревожился. - Что-то случилось?
- Почему - случилось? - деревянно переспросила Таня.
- Так рано... - смущенно объяснил Женя.
- Я хотела спросить, нет ли у тебя кипятильника? - Будто не Таня, а кто-то другой говорил за нее. - На море он, знаешь, нужен.
- Конечно, есть! - с энтузиазмом воскликнул Женя. - Приду провожать принесу.
- А кто эта женщина - та, что сняла трубку? - без всякого перехода, так же, на одной ноте, спросила Таня.
У Жени упало сердце. Тишина в трубке сказала Тане больше всяких слов, но она еще на что-то надеялась.
- Какая женщина? - после мгновенной запинки зазвучал жалкий голос Жени. - Я здесь один. - Он отвечал каким-то блеющим, дребезжащим фальцетом. - Ты, наверное, не туда попала...
- Правда? Нет, правда? - Бурная радость волной хлынула в измученное сознание. Какое счастье! Но внезапное озарение перечеркнуло его. - Знаешь, я ведь звонила дважды, - проталкивая слова через сухое, как наждачная бумага, горло, с трудом проговорила Таня. - Попросила тебя, и мне велели позвонить через десять минут...
Как чуткий метроном, уловил Женя ее сомнения и тут же ими воспользовался.
- Понимаешь, - оживленно заговорил он (Надя все еще была в ванной), бывают очень странные совпадения. Просишь к телефону какого-нибудь Сергея Сергеевича, начинаешь с ним деловой разговор, и только через пять минут выясняется, что это совсем другой Сергей Сергеевич...
И даже не эти наговоренные им глупости, а та же фальшивая интонация уничтожила последние сомнения Тани.
- Женечка, не надо! - Рыдания вырвались внезапно и бурно. - Не надо унижать друг друга! Мы так много пережили вместе!
- Да, пережили, - промямлил совершенно раздавленный Женя. - Прости, я положу трубку. Мне что-то плохо...
"Он не может больше со мной говорить!" Таня, как змею, отшвырнула трубку, рыдая, рухнула на диван. А там, на другом конце Москвы, белый как мел Женя в отчаянии смотрел на розовую, благоухающую дезодорантом Надю, вышедшую из ванной. Ее влажные волосы блестели, губы улыбались, и вся она, сияющая, отмытая, в голубом халате, приближалась к нему победительницей.
Она нарочно задержалась в ванной, чтобы та, другая, обо всем спросила и во всем убедилась. "Ничо, переживет, - с усмешкой подумала Надя, глядя на мертвенно-белое лицо Жени. - А ты как думал? Сидеть на двух стульях? Ну уж нет, соколик, я тебе - не Лера". Но ненависть в его глазах погасила радость победы.
- Ты чего? - внезапно оробев, подошла к Жене Надя.
Она хотела ласково и прощающе потрепать Женю по волосам, но он отшатнулся, как от удара.
- Не трогай меня! - истерически закричал он. - Ты зачем?.. Почему?.. В чужом доме не снимают трубки!
- В чужом? - удивленно подняла брови Надя, и лицо ее, с этими высоко поднятыми бровями, стало вдруг глуповатым. - А разве мы друг другу чужие?
- Нет... Да... Теперь да, чужие! Это ты нарочно, нарочно...
- А как же, - неожиданно и спокойно согласилась Надя. - Ведь я понимаю: Лерочка наша все хворала, а ты - здоровый мужик. Кто осудит? Все правильно. Но теперь у тебя есть я, пора обрывать прежние связи. - Она уселась в кресло, положила, как всегда, ногу на ногу. - Ну, иди ко мне, улыбнулась Жене. - Рвать всегда трудно, я понимаю.
Женя, оцепенев, смотрел на эту лютую бабу, развалившуюся в его кресле, низводящую его любовь к Тане до уровня пошлой связи, простой физиологической потребности.
- Уходи, - сдавленно сказал он и, стараясь подавить в себе гнев и отчаяние, повторил тихо: - Уходи, пожалуйста. Я не могу тебя видеть.
"Батюшки, какие мы нежные", - усмехнулась про себя Надя.
- Уйду, уйду, не волнуйся.
"А здорово получилось с этим звонком!"
Надя поднялась с кресла, замедленными движениями, еще на что-то надеясь, стала снимать халат. Но Женя отвернулся, как только пальцы ее коснулись пуговиц. "Что ж, подождем: пусть побесится", - не веря в непоправимость случившегося, сказала себе Надя, натянула узкие брюки, надела итальянскую, цвета маренго, блузу, купленную на Пушкинской, в одном из самых дорогих бутиков, щелкнула замком элегантной сумочки, вынимая сиреневую губную помаду и пудреницу.
Она давала время одуматься, но проклятый Женька все так же стоял спиной. Хотелось подскочить к этому несносному дураку, дубасить кулаками упрямую, прямую спину, кричать, плакать, заставить наконец повернуться. Но умная Надя ничего такого не сделала, а сказала нарочито спокойно и буднично:
- Жду завтра в девять. Пора кое-что обсудить. Эти поборы, черт бы их побрал... Придется, как видно, поменять название: вроде новая фирма первый год без налогов.
- Я не приду, - глухо сказал Женя, и это было решением.
- Придешь, - уверенно протянула Надя, хотя внутри что-то екнуло. Пораскинешь мозгами и придешь, как миленький. - Хотелось добавить: "Куда ты денешься?" - но Надя вовремя прикусила язык.
Женя так и не повернулся, пока она не ушла, и бросился к телефону сразу, как только за Надей закрылась дверь.
- Ну, как ты там? - спросил обессиленно и безлично, не решаясь, не смея назвать Таню по имени.
В ответ послышался тихий плач.
- Зачем она сняла трубку? - сквозь слезы спросила Таня. Как будто это было самым главным!
Она плакала так обреченно и говорила совсем не о том, к чему был готов Женя.
- Она думала, что звонят с фирмы, - растерянно ответил он и в то же мгновение понял, что своим ответом признал существование той, другой.
- Вот как? - по-детски всхлипнула Таня. - Значит, ей уже звонят к тебе домой?
- Это совсем не то, что ты думаешь! - сбросив проклятое, непонятное оцепенение, стал защищаться Женя. - Мы просто вместе работаем.
- И поэтому она у тебя ночует? - вздохнула Таня.
"Нет, так ничего не выйдет", - понял Женя и попросил - робко, приниженно, умирая от жалости к Тане, ее беспомощным, детским слезам:
- Можно к тебе приехать?
Он обнимет ее и скажет, что любит. Он попросит простить и забыть. И не нужно будет ничего объяснять!
- Нет, что ты! - испуганно сказала Таня. - Мне так страшно...
- Почему страшно? - не понял Женя.
И она сказала нечто чудовищное, невозможное:
- Страшно видеть тебя.
- А кипятильник? - ухватился за соломинку Женя.
- У меня есть, - призналась Таня. - Наверное, я что-то чувствовала... Потому и позвонила.
- Танечка, - взмолился Женя, - не надо...
Но его больше не слушали.
- Знаешь, что это такое? - задумчиво, уже не плача, сказала Таня и ответила сама себе: - Это потрясение, шок. Придется его пережить.
- Танечка, не надо! - снова взмолился Женя. - Ведь мы любим друг друга? - с надеждой и страхом добавил он.
- Мне поможет брезгливость, - не ответив на самый главный вопрос, сказала Таня и повесила трубку.
"Нет, - покачал головой Женя, - так просто люди не расстаются. Она не понимает самого главного, единственного: мы любим друг друга. Все они, женщины, даже самые умные, не знают природу мужчины, и в этом общая наша беда..." Если бы кто-нибудь напомнил сейчас Жене его собственное решение, принятое на даче у Нади, он бы с негодованием от этого чудовищного решения отмахнулся. Он ходил по комнате и говорил с Таней. "Надо было сразу, как только умерла Лера, сделать предложение, - мелькнуло в гудящей, больной голове. - Да, но вертелась же эта Надя..." Женя сморщился, как от боли, и снова бросился к телефону.
Он звонил и звонил - домой, в поликлинику, в больницу, к Марине Петровне, - но так и не смог поймать Таню. "У меня только два дня, лихорадочно соображал он. - Откуда она поедет на море? Наверное, от мамы: ведь там ее дочка. Номер поезда я знаю, а вот номер вагона... Ничего, встану у самого первого, перехвачу. Но что можно сказать при Саше? Трудно... Да и времени, может, не будет. Значит, надо объясниться сейчас..."
И Женя помчался к Тане. Долгой дороги он попросту не заметил: механически пересел с автобуса на метро, механически перешел в метро на знакомую линию. Воспоминания обрушились с такой силой, что, казалось, вот-вот раздавят его. Он даже не вспоминал, он видел их первую встречу и то, как провожал Таню на дачу, а потом маялся в Олимпийке, как она печалилась на его плече, а он целовал ее дивные волосы и мокрые, русалочьи глаза. Картины пережитого вместе мелькали все быстрее, стремительнее.
- Эй, дядя, куда ты лезешь? - оттолкнул его от края платформы парень в белом берете. - Жить надоело?
Но Женя даже не понял, что лез под поезд.
Уже отцвела черемуха, распустилась сирень. Традиционные майские холода стояли в Москве, хорошо хоть без ливней. "Надо было надеть куртку..." Это была единственная посторонняя мысль - она мелькнула, пропала, и Женя опять погрузился в полуявь-полусон.
Как это все случилось? Ну да, он предал Леру, потому что полюбил Таню так сильно, как любят только раз в жизни. Зачем же тогда появилась Надя? Женя внезапно остановился - он был уже на проспекте Мира, - и на него с разбегу налетела немолодая женщина с тяжелыми сумками.
- Пьяный, что ли? - с усталой досадой сказала она и потащила свою тяжелую, каждодневную ношу дальше.
И ее не заметил и не услышал Женя. "Может, Надежда меня заставила, приворожила? Сейчас много пишут об этом, а у нее глаза - как угли..." Женя остановился, покрутил головой - сбрендил он нешто? - и ринулся к знакомому до боли подъезду. Мысли путались в голове, мешались, кружили, и помочь ему могла только Таня.
- Ну, хватит, - решительно сказала Марина Петровна. - Поревела, и будет. Все они - кобели, только одни дворняги, а другие породистые. Вот и вся между ними разница. А если серьезно, такими, полигамными, создала их природа - врачу следовало бы знать. Иначе обезлюдела бы Земля. Поди умойся: скоро Сашка придет.
- Мама, - простонала Таня, - но ведь это любовь!
- Тогда прости и забудь.
- Да как же забыть, мама?
Марина Петровна с жалостью посмотрела на дочь.
- Ну-у-у, я не знаю, - протянула она. - Мудрые женщины как-то вот забывают. Но то - мудрые. Мы-то другой породы: несчастные мы гордячки.
- Нет, - сказала Таня. - Никто ничего не забывает. Прощают - может быть, но забывают - нет.
- Наверное, - подпершись совершенно по-бабьи, согласилась с ней Марина Петровна.
Она тяжело встала, подошла к Тане, погладила свою не очень счастливую дочку по голове, и Таня со страхом увидела, как постарела, сдала за последний год мама.
- Прости, - прижала она к щеке мамину руку. - Вечно я со своими проблемами.
- А к кому же тебе идти? - благодарно улыбнулась за эту мимолетную ласку Марина Петровна. Она придвинула стул, села рядом. - Все пройдет, доченька, - сказала с непривычной для нее нежностью. - Конечно, сейчас тебе в это не верится, но помнишь кольцо царя Соломона? "И это пройдет..."
- Если все проходит, то что остается, мама?
Таня уже успокоилась - боль ушла глубоко внутрь - и смотрела на маму доверчиво и с надеждой, как в детстве.
- Остается твоя работа - ты ею серьезно увлечена, - остаются глубокие, признанные коллегами знания, а еще - природа, музыка, книги, друзья. И самое главное - дочь, твое продолжение. Ну, и я тоже. Пока...
Качая седой головой, мама задумалась.
- Не говори так, мамочка, - погладила ее руку Таня.
- Это жизнь, - философски сказала мама. - И знаешь что, предоставь все ее течению. Как будет - так будет. Так просто люди не расстаются.
Слышал бы ее сейчас Женя! Ведь и он был в этом уверен.
- Но я им брезгую, мама! Как представлю...
- А ты не представляй: скорее пройдет. Если любишь, пройдет и брезгливость... Хорошо, кстати, что ты уезжаешь.
- Почему?
- Посмотришь на все, что случилось, другими глазами, издалека. Подумаешь о себе и о нем под шум волн. Поплаваешь, укрепишь нервы. Двадцать дней на море - это целая жизнь, совсем не то, что двадцать дней в Москве: пролетают, как одно мгновение. И потом море - всегда радость.
Хлопнула дверь, влетела Саша.
- Ой, мамка! Как здорово! А чего это вы в темноте сидите? А ужинать есть чего?
- Там, на кухне.
- А вы?
- Мы поели.
Напевая что-то сумбурное, Саша скрылась в кухне. Марина Петровна встала, зажгла свет.
- Останешься у нас? Оставайся! Что тебе там делать одной? И - ни-ни при Сашке: дочь не должна видеть свою мать несчастной - ни здесь, ни на море, понятно?
Перед Таней стояла уже совсем другая, строгая мама, и она послушно кивнула.
- Эх, деточка, - снисходительно улыбнулась Марина Петровна. - У тебя такая прелестная дочь, а ты - о каком-то Жене...
Она недоуменно пожала плечами.
- Звонок! - испуганно встрепенулась Таня. - Если он, то меня здесь нет!
- Само собой, - успокоила Таню мама и пошла к телефону. На полдороге остановилась. - А может, лучше бы встретиться, объясниться?
- Нет, нет! - замахала сразу задрожавшими руками Таня. - Я не могу его видеть!
И это, конечно, был Женя. И ему было сказано, что Тани здесь нет.
8
Время и впрямь относительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50