- А ты откуда звонишь? Опять пьянствуешь?
- Нет, я из дома и, представь себе, абсолютно трезвый.
- Из дома? - после паузы спросила Таня. - И ты... один?
- Лера спит.
- Все равно, - тревожно и быстро заговорила Таня. - Повесим трубки. Завтра увидимся и поговорим.
- Завтра я не смогу.
- Почему?
- Сейчас... Сейчас все расскажу. Ты только не перебивай!
И он начал рассказывать. Он говорил, говорил, перекладывая на хрупкие Танины плечи все свои горести, страх за Леру, унижение Надей, растерянность перед новой, такой страшной жизнью, которая может повиснуть на ниточке и висеть, раскачиваясь, как маятник, недели и месяцы, а он, замерев, будет ждать, когда она оборвется...
- Любая опухоль - тайна, - сказала Таня. - Редко можно определить сроки.
- Я знаю, врач говорила.
- Тебе понадобится много сил, - продолжала Таня, и ее нежный голос бальзамом смазывал кровоточащие раны, - на долгие дни, недели, месяцы... И у Нади придется работать, потому что постоянно будут нужны деньги. Милый мой, дорогой! Я все понимаю. Если хочешь, не будем встречаться. Ты мне только звони иногда, чтоб не сразу... - Голос ее упал до шепота. - Но если и это будет для тебя трудным, что ж, не звони...
Теперь она уже плакала.
- Но я люблю тебя, - тоже заплакал Женя. Слезы текли по щекам, скатываясь к подбородку, и от этих слез ему становилось легче. - Люблю бесконечно! Не могу жить без тебя...
Все отступило вдруг перед его любовью. Он будет делать для Леры возможное и невозможное, он до конца не покинет ее, но он не в силах расстаться с Таней. Тихий покой пришел на смену слезам.
- Я люблю тебя навсегда, - сказал Женя. - И мы никогда не расстанемся.
Легкий шорох, а может быть, взгляд заставили его оглянуться. В дверях, держась за притолоку рукой, пошатываясь от слабости, в длинной ночной рубашке стояла Лера. Она смотрела на Женю так, будто видела его впервые, и недоумевала: что делает этот чужой человек в ее доме? Виноватая, недоверчивая улыбка кривила губы.
- Я только хотела выпить воды, - словно оправдываясь, сказала она. Ты забыл поставить стакан.
Она подошла к столу, налила воды из графина, сделала глоток, другой. Женя, сразу положив трубку, молча смотрел на нее. "Так, наверное, сходят с ума", - стучало в висках.
- Я умираю? - без всякого выражения в голосе спросила Лера.
- Нет, что ты! - бросился к ней Женя.
Если б он мог упасть к ее ногам! Но так делают только в романах.
- Не ври, умираю, - спокойно повторила Лера.
- Нет!
Лента телефонного разговора стремительно раскручивалась в обратную сторону - что, если Лера вышла раньше? Он, конечно, не произносил слова "рак" - люди, точно сговорившись, избегают его, - но она могла догадаться.
- Умру, - в третий раз повторила Лера, прислушиваясь к тому, что там, в глубине, с ней творилось, - а ты будешь жить и любить. - Она смотрела на Женю, как на врага. - Какая несправедливость!
Молчание повисло в воздухе - тяжелое, липкое, ощутимое. "Какое у нее лицо! - потрясенно думал Женя. - Какая в глазах ненависть!"
- Как странно... - обронила Лера, повернулась к мужу спиной и ушла со стаканом в руке в спальню.
Другая женщина не интересовала ее. Не интересовал даже Женя. Единственно важным было то, что происходило внутри ее исхудавшего, пожелтевшего тела. Все они - женщина, которой муж ее объяснялся в любви, Женя, с которым была прожита жизнь, Людочка с ее вареньями и соленьями, взрослый сын - оставались по эту сторону, а она уходила. "Как странно, снова подумала Лера. - Как быстро все пролетело".
Ночью ей снился Крым и они втроем: Женя с маленьким Дениской на руках и она, молодая, веселая и здоровая. Они стояли на набережной и смотрели, как бушует сверкающее под южным солнцем Черное море. Потом она махнула рукой мужу и, повернувшись к морю спиной, оставив Женю с Дениской, стала подниматься в гору. Идти было трудно - гора была бесконечной, - но непременно нужно было дойти до вершины. "И мне никто не поможет", подумала Лера и заплакала, как ребенок - тихо и безнадежно.
Часть третья.
1
Снег идет густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Утопая в снегу, сняв очки, потому что летящий навстречу снег залепляет их сразу, бредет Женя домой. Москва тонет в снегу, а он все валит и валит... Вторая половина марта, а зима хозяйничает вовсю. Задержалась в пути - в декабре, январе, - теперь нагоняет упущенное.
Снег идет, и все в смятенье,
Все пускается в полет...
Это Таня ему подсказала: читать стихи.
- Попробуй, Женечка! Только хорошие, настоящие. Например, Пастернака. Стихи иногда спасают. На вот, возьми: у меня есть двухтомник.
- Не до чтения мне сейчас, - пробовал отказаться Женя. - Не до романов...
- А я про романы не говорю, - возразила Таня. - Мне тоже сейчас не до них, особенно нынешних. Но стихи... Бывает, что в двух-трех строчках такая глубина, что куда там роману... Возьми, очень прошу!
Они лежали в постели - ее голова на его плече, его рука на ее груди, за окном валил бесконечный снег, сгущались, поглощая предметы, сиреневые, фиолетовые, чернильные сумерки, и такой покой обволакивал Женю, какой чувствовал он только у Тани.
- Надо вставать... Пора сменить Людочку.
- Да, иди. Возьми первый том - там, на полке, синий с золотом.
Он взял, чтобы не обидеть Таню - тяжелый какой! - раскрыл наугад в метро, неожиданно для себя увлекся, и теперь стихи всегда были с ним. Оказалось, что у него хорошая память, и строфы возникали в сознании сами собой, когда шел он по улице, сидел у постели Леры, гадая, уснула она или нет, или лежал без сна с нею рядом, прислушиваясь к ее неровному, слабому дыханию.
От лекций пришлось отказаться: совершенно не было времени. Да и не выносил теперь Женя шума и болтовни студентов, раздражало мелькание лиц.
- Зря! - осудил Пал Палыч. - Все-таки отвлечение. И в институт ты чего-то совсем уж не ходишь...
- Жду, когда выгонят, - хотел пошутить Женя, но получилось вполне серьезно.
- Можешь не ждать, не дождешься! - неожиданно рассердился Пал Палыч, покраснел, закурил, швырнув, не докурив, сигарету в урну, и Женя равнодушно подумал, что Палыч скорее всего начальству что-то сказал, на что-то тяжелое намекнул, и потому Женю никто не трогает, никто ни о чем не спрашивает, и даже на давно обещанную статью в сборник, похоже, махнули рукой. "А статья-то готова, - вспомнил Женя. - Хотел еще раз перечитать, ну да ладно". Пошарив в ящике, вытащил скрепленные степлером листки, протянул Палычу.
- Посиди-ка, прочту, - обрадовался тот, тут же прочел и стал нахваливать так, будто Женя сделал невесть какое открытие.
Хотя, конечно, статья была стоящей, написанной на взлете, до страшного диагноза Леры, неосторожного телефонного разговора с Таней и бледной жены, как тень возникшей в дверях, до ее слов о смерти, от которых, казалось, вот-вот остановится сердце.
"Как бы это забыть? - маялся Женя, приближаясь к дому. - Лера же ни словом, ни намеком, ни взглядом, а я все вижу ее в длинной ночной рубахе, вижу ее глаза и ненависть в этих глазах..."
Как ни тихо отворял он дверь, его все же услышали, потому что ждали.
- Привет, пап! - вылетел в прихожую сын.
Сзади смущенно улыбалась Людочка. Оба красные и взволнованные, оба растрепанные, виноватые, а у Дениса рубаха застегнута по диагонали, не на те пуговицы. Сказать, что ли? Нет, не надо.
- А Валерия Александровна спит, - доложила Люда, и Женя, к своему стыду, почувствовал огромное облегчение.
- Как в институте? - спросил из вежливости Денис.
- Нормально.
Вместо института он был сегодня у Тани, но ведь не звонил же Денис отцу в сектор? Или... звонил? А, все равно... Женя почувствовал, что смертельно, безнадежно устал и ему действительно все равно.
- Кефир купил? - строго спросил сын.
- Все купил.
- Ну мы пошли?
Денис, как конь, топтался на месте.
- Идите.
Женя закрыл за ребятами дверь, заглянул к Лере. Сладкий, едва уловимый запах мочи стоял в спальне. Как ни проветривай, как ни меняй пеленки-простынки... А памперсы велят надевать только на ночь.
- Иначе привыкнет - совсем свихнетесь, - грубо сказала забегавшая раз в неделю краснощекая докторша.
Денис прячется от беды, поселившейся в доме, у Людочки, для Жени единственная отдушина - Таня. Только Таня его стала другой. Прежде так любила ласковые слова, бесконечные, никогда не надоедавшие обоим признания. Приставала, полушутя:
- Ну скажи, скажи, ты меня любишь?
- Люблю, - обнимал ее Женя и раздвигал своей ногой Танины ноги. Эти детские вопросы неизменно вызывали взрыв страсти.
- Ах, - сладко вздыхала Таня. Язык ее кружил по мочке его уха, забирался выше, падал в ложбинку. - Ах! - И с неожиданной силой она переворачивала Женю на спину, грудь ее касалась его волосатой груди, их губы сливались, и он чувствовал ее язык у себя во рту, и стон блаженства помимо воли вырывался из него.
Теперь он только вспоминал об этом. Таня была теперь его другом интимным, да, но другом, а не любовницей. "Сбылась ее золотая мечта", грустно усмехался про себя Женя, вспоминая, как плакала Таня в Новый год "Я для тебя только любовница!"... Да, напрасно он ей все сказал, напрасно! Надо было терпеть и молчать. Что-то у них сместилось - незримо, без слов, и он не знал, что с этим делать. Как Таня просила его когда-то поехать хоть раз в жизни куда-нибудь вместе, как ревновала к Лере, и нервничала, и капризничала. Сейчас это казалось счастьем, а тогда он расстраивался, даже сердился... Где теперь эти слезы, упреки? Нет их теперь, и чего-то невыразимо жаль.
Таня и кормила его теперь старательно - "Знает, что готовить некому!" - и однажды пришила пуговицу, на ниточке болтавшуюся на рубахе. Но все это мало походило уже на любовь.
- Ты стала такая сдержанная, - однажды сказал Женя, надевая брюки.
- Потому что не знаю, как себя вести, - неожиданно призналась Таня и, неуверенно взглянув на Женю, робко обняла его и поцеловала в щеку.
Как не похож был этот ее поцелуй на те, прежние! "Что ж, все меняется", - угрюмо подумал Женя и, отстранив Таню, взял со стула часы и надел на руку.
- А помнишь, какой валил снег, когда мы праздновали католическое Рождество? - сказала Таня. - Какой был снегопад...
Тот снег... Тот вечер... Уж лучше бы она не напоминала! Именно тогда случился первый приступ, и вызвали "скорую", а Лера без него не хотела ехать; именно тогда обо всем догадался Денис и перестал уважать отца. Это было началом конца, который то отступает, а то подходит совсем близко... "Хоть бы скорее!" - взмолился однажды Женя после того, как Лера решилась встать, а ее вдруг повело в сторону, и она ударилась головой о косяк...
- Помню, - ответил Женя, и Таня съежилась от его взгляда.
"Скоро я совсем не буду знать, о чем с ним говорить", - подумала она в растерянности, коснулась легким поцелуем Жениного виска и зажгла для него в коридоре свет.
2
- Ну вот, а все боялись какого-то половодья! Какое уж тут половодье, когда опять мороз. Апрель на носу, а у нас все морозы!
Надя, веселая, раскрасневшаяся, в новых сапогах на высокой платформе, внесла с собой в их печальный дом свежесть морозного утра и радость жизни.
- Как там наша больная? - продолжала она, сбросив на руки Жени короткую шубку на шелестящей подкладке, и, не дожидаясь ответа, прошла в спальню.
"Сколько их у нее?" - невольно подумал Женя, вешая шубку на плечики, и пошел вслед за Надей. Стройная, черноглазая, с густыми, завитыми крутыми кольцами волосами как смоль, она являла собой жестокий контраст с Лерой бледной, почти прозрачной, совсем седой; даже голубые глаза - лучшее, что было у Леры, - словно выцвели.
- Как дела? - шевельнула бескровными губами Лера.
Надя уселась на край постели и принялась повествовать о своих с Женькой успехах.
- О, Женька у нас - прямо клад! Мы с ним здорово спелись, правда, Жень?
Женя молча кивнул. "У нас... Мы с ним..." Зачем она дразнит Леру? Никогда не оставлял он Надю наедине с женой - будто чего-то боялся, от чего-то самим своим присутствием защищал вконец ослабевшую, державшуюся на самой грани, в неустойчивом равновесии, несчастную и родную Леру.
Он поставил на тумбочку чайничек с морсом и сел чуть поодаль, зорко наблюдая за Надей.
- Он у тебя молодец! - хлопнула ладонью по одеялу Надя. - Мы с ним провернули такое дельце...
Слова сыпались, как горох, сталкиваясь и рассыпаясь, а Лера, прикрыв глаза, вроде бы и не слушала, но не обратить внимания на бесконечные "мы" да "мы с Женькой" все-таки не смогла. "Мужиков подбирают с ходу, - подумала она и подивилась своему равнодушию. - Хорошо, что успел вырасти Денечек, скоро уйдет из дома... Хорошо, что не та, о которой он плакал..." И заснула под Надину трескотню.
Женя только того и ждал. Он встал, на цыпочках подошел к Наде, коснулся ее руки, кивнул на Леру. Надя с готовностью встала, тихо и осторожно, и они вышли, прикрыв за собой дверь.
- Что говорит врач? - деловито спросила Надя, усевшись в кресло, закинув ногу на ногу. Легкие черные брюки скрывали кривизну тонких ног, ниспадая на лаковые, на каблучках, туфельки.
- Ненавижу тапки! - заявила как-то раз Надя и оставила для себя в прихожей эти самые туфельки.
В ванной висел теперь и ее атласный халат. В нем она помогала Людочке купать Леру.
"Ну какая ты стройная! - в восхищении приговаривала она. - Ну я тебе прямо завидую!"
- Так что говорит врач? - повторила она.
Но Женя видел, что вопрос задан из вежливости, и невежливо пропустил его мимо ушей. Напряжение, постоянно исходившее от Нади, изводило его. А они все чаще бывали вместе.
- Что у вас там к обеду?
Надя встала, прошла мимо Жени, взъерошив ему по дороге волосы и неожиданно чмокнув в макушку - "Немного начинают редеть, сэр", - загремела на кухне кастрюлями. Но надолго в покое его не оставила.
- Эй, хозяин! Давай-ка сюда: помогай!
- Тише, - попросил Женя, войдя в кухню, а Надя, ловко повернув его спиной к себе, уже завязывала на нем фартук.
Тугая грудь крепко прижалась к Жене, и неожиданное вожделение охватило его. "Это она нарочно, нарочно, - в отчаянии подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50