"Господа влюбленные! Не мешайте уличному движению!" - и Таня оторвалась от Жени, засмеялась и взяла его под руку.
- Не обращай внимания. Все хорошо. Просто я ждала чего-то особенного...
Дома попили чаю, перемыли откуда-то взявшуюся кучу посуды, нажали на кнопки всех по очереди телевизионных программ - так, чтоб отметиться, выключили телевизор и пошли спать. Таня сразу легла к Жене спиной.
- Эй, - тронул он ее за плечо, и Таня повернулась так резко, что Женя даже отпрянул.
- Неужели нельзя хотя бы раз... хоть один разок... - Она задыхалась от непонятной ему ярости.
- Я хотел тебя просто поцеловать, - мигом нашелся Женя. - И чтоб ты полежала на моей руке.
Но разве мог он обмануть Таню?
- Неправда! - страстно сказала она. - Я для тебя только любовница и, значит, должна...
- Таня! - поскорее перебил ее Женя, чтобы она не сказала что-нибудь страшное, о чем стыдно и тяжело будет потом вспоминать. - Как это "должна"? Разве я виноват, что меня к тебе так безумно тянет?
- Но ведь мы уже были сегодня вместе!
Это "уже" его просто убило.
- Ну и что? - холодея, вымолвил Женя, и бурные Танины слезы хлынули в ответ на такой простой вопрос... - Перестань, дорогая моя, перестань, ради Бога, - повторял Женя, стараясь заглянуть Тане в лицо, но она закрывала его руками и плакала бурно, безудержно.
- Я так ждала, так мечтала!
- Да что я такого сделал? - не выдержал Женя.
Он вскочил, накинул на голое тело халат и зашагал по комнате. Подошел к столу, налил полный бокал вина, выпил, задумчиво повертел полупустую бутылку в руках. На диване всхлипывала, постепенно успокаиваясь, Таня. Теперь ему уже не было ее жалко. "Слишком много выпила, - решил он. - Эх, зря не поехал домой, дурак..." Досада на себя, Таню, на не прекращающиеся за окном вопли ширилась и росла. Но успокаивать было нужно: по негласным законам так принято у интеллигентных людей. Женя подошел к дивану, сел на краешек.
- Может быть, ты меня разлюбила? - неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.
- Не знаю, - медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.
- Не знаешь? - переспросил он уязвленно. - Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?
- Эмиса, - подсказала Таня.
- Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.
- Значит, герой не прав, - коротко сказала Таня.
Она уже совсем успокоилась и сидела, завернувшись в одеяло, - колени у подбородка, а на коленях руки, и подбородок лежит на скрещенных тонких руках.
- Понимаешь, - думала она вслух, - я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.
- А о чем еще?
- Как бы это сказать... Ты только не смейся!
- Да уж какой тут смех.
Таня будто не слышала.
- Я мечтала о доме, - продолжала она.
- О доме?
Женя правда не понимал.
- Ну да. - Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени. - Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, - потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, - она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.
- А любовь?
- Это и есть любовь.
Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.
- Нет, - сказал он. - Любовь - совсем другое.
- Что же?
Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.
- Сама знаешь, - взмолился он. - Любовь - это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.
- Но ведь живешь, - грустно заметила Таня.
- Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...
- Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.
- Но любовница - от слова любовь, - изо всех сил старался защитить Танин статус Женя. - Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.
Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.
- Ах ты, дурочка, - блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза. - Ах, дурочка, - повторил он, и все утонуло в сияющем свете.
8
Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали о чем-то, а Надя водрузила на тумбочку здоровенную бутыль с пушистой еловой веткой, и ветка мешала, когда приносили обед, и загораживала собой свет. "Ничего, скоро ее уберут, говорила себе Лера. - Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".
Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.
- Слушай, - трещала Надя, - у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...
Надя покачала головой и задумалась.
- А при чем тут Женя? - рассеянно спросила Лера.
- Как при чем? - изумилась Надя. - Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!
- О чем? Не помню...
Казалось, Лера вот-вот заснет.
- Ладно, потом, - неожиданно вмешался Денис. - Мама устала.
Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.
- Нет, пусть знает! - прямо-таки негодующе возразила Надя. - Чтоб ценила своего мужика.
И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.
- А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...
Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.
- Ты покрасилась? - спросила вдруг Лера.
Надя споткнулась на полуслове.
- Я давно крашусь, - пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.
- Не-е-ет, - хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера. - Так разноцветно - недавно.
- Ах это... - Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос. - Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!
- Я хвалю, - неуверенно сказала Лера и вопросительно взглянула на мужа, не понимая, за что же его хвалить?
Она не смела спросить, чувствуя, что чего-то важного не поняла. Может, все-таки спросила бы, но тут резко распахнулась дверь и на пороге возникла дородная брюнетка в белом халате и с двойным подбородком.
- Здравствуйте, - встал Женя.
Это была Софья Семеновна, теперешний врач Леры.
- О-о-о, - не ответив на приветствие, глубоким контральто протянула она, - как вас много! - Покачала головой, взглянула на крохотные часики, врезавшиеся в запястье. - Вы ее утомляете.
Она сделала многозначительную паузу.
- Уходим, уходим, - заторопилась Надя.
- Да, пожалуйста, - кинула на нее быстрый взгляд Софья Семеновна. Вам известно, что у нас карантин? Исключение делаем только для родственников.
Она не очень заботилась о логике своих слов.
- А может, я родственница? - задорно вскинула голову Надя, но встала.
- Вас, - повернулась к Жене Софья Семеновна, - прошу ко мне.
- Мы подождем тебя внизу! - крикнул Денис отцу в спину.
- Ты не спеши, - зачем-то добавила Надя.
- Значит, так, - без предисловий начала Софья Семеновна, с трудом втискиваясь за стол и даже не предложив Жене сесть. - Дела наши неважны. Плохи наши дела.
Женя, не дождавшись приглашения, опустился на стул. Он сидел, тупо глядя на возвышавшуюся перед ним громадную грудь и белую шею, всем сердцем ненавидя и эту грудь, и шею, и двойной подбородок, и даже золотые часики на золотом браслете, утонувшие в холеном запястье. Он вдруг вспомнил Светлану Васильевну - ее изящество, сочувственный взгляд, сопровождаемый легкой улыбкой. Эта глыба улыбаться, кажется, не умела.
- Решили перевести в коммерческое? - сказала неделю назад Светлана Васильевна. - Думаете, будет лучше? Ах, главный так посоветовал? - Милая гримаска покривила губы. - Что ж, ему виднее. Условия там, разумеется... И некоторые препараты - тоже. А так... - Она пожала хрупкими плечиками. - Мы тут тоже не лыком шиты. А мать-природу и в коммерческом не перехитришь...
Что она этим хотела сказать? На что намекала? Голос холеной докторши долетал словно издалека. Пробиваясь сквозь медицинские термины, Женя понимал только одно: Лере не стало лучше, Лере становится хуже.
- Так что же делать? - прервал он велеречивую докторшу.
Похоже, она была готова к вопросу.
- Мы думаем, - неожиданно живо сказала она, - перевести ее в неврологию. Поколем ноотропил... - Опять посыпались медицинские термины. Женя не слушал. - Она у вас всегда такая рассеянная? - спросила вдруг докторша.
- А разве она рассеянная? - насторожился Женя.
- Есть немного, - обронила Софья Семеновна и в первый раз взглянула на сидевшего перед ней Женю с сочувствием. - Впрочем, выводы пока делать рано. Покажем специалистам.
- Каким еще специалистам? - нахмурился Женя.
- Психологу, - поняла его настороженность врач и смягчила термин. "Скажи ему - психиатру, так он у меня тут, пожалуй, в обморок рухнет, подумала равнодушно. - Мужчины - народ ненадежный, слабый..." И когда Женя ушел, посидела еще над историей болезни Леры, задумчиво просматривая анализы, которые знала уже наизусть, кардиограммы, снимаемые через день - а динамика хуже и хуже, - тревожащее ее ЭХО, непонятные, ничем не снимаемые скачки давления, регулярные приступы рвоты, и вписала новое назначение: "Послойная томография мозга".
Заваривая кипятильником чай, глядя, как бойкие пузырьки, поднимающиеся со дна стакана, превращаются в крохотные бурунчики, неожиданно вспомнила поразившие ее когда-то слова профессора, обожаемого всем курсом:
- Когда тяжело, а тем более безнадежно болен муж, мы всегда говорим об этом супруге, чтобы она была ко всему готова - главное, готова за ним ухаживать. А когда болеет жена, кое-что от мужа утаиваем.
- Почему? Почему? - загалдели студенты.
- Может бросить, - просто и страшно объяснил профессор.
С тех пор прошло много лет, и все эти годы Софья Семеновна свято соблюдала поразившую их тогда заповедь - нигде не записанную, но известную, как выяснилось, всем врачам. "Глупости, - сердито оборвала она совершенно ненужные мысли. - Абсолютно не тот случай!"
Так чего же она боялась?
9
Лютыми сибирскими морозами, замерзающим где-то там, вдали, Приморьем еще и тепло кому-то в назидание отключили, - снегопадами, а за ними вслед наводнениями в Западной Европе, шквалами ледяного ветра в Америке и странным, тревожным, не по сезону теплом в Москве вступило на Землю третье тысячелетие.
Бесснежный теплый январь сменился бурным в феврале снегопадом, долгожданными морозами и солнцем в марте. К Восьмому Леру как раз и выписали. С инвалидностью первой группы, которую надлежало еще оформить, и прогнозом неутешительным: опухоль головного мозга, а сердце - это уже вторично.
Уколы ноотропила сделали свое дело: Лера встала, сознание ее прояснилось, но равнодушие ко всему осталось. И желтоватый цвет лица тоже. Она словно готовилась к переходу в новое измерение, другой мир, где все наши земные дела так ничтожны, что о них не стоит и думать. Диагноз "сердечно-сосудистая дистания", объявленный Лере, Денису и той же Наде, вроде бы все объяснял, все под него подверстывалось, историю болезни, наглухо заклеенную, направили прямиком в органы социальной защиты, и пенсия была назначена сразу, вполне приличная. Мужу пришлось сказать - аккуратно, смягчая все, что можно смягчить: дескать, опухоль мозга - "вещь в себе", и никто не знает, как и какими темпами будет - если будет! - она развиваться. Сказали не сразу: сначала крепко подумали.
- Такой не бросит, - решила наконец Софья Семеновна. - Будет тянуть до конца.
И все с ней согласились - глаз у медиков ох как наметан.
Как выдраили они квартиру - Денис и Женя! Все перемыли, перетерли, все, что можно, пропылесосили. Надя испекла огромный пирог с черникой замороженная влажным, нежарким летом, она пролежала в морозилке почти что год и дождалась-таки своего часа! Люда притащила, как всегда, домашние соленья-варенья. В суете, хлопотах, радостном возбуждении все словно забыли, что привозят в дом вовсе не прежнюю Леру, а больную, исхудавшую, равнодушную ко всему женщину, вряд ли способную оценить их старания.
- Смотри, я купила "Веллу"! - похвасталась Надя и сунула Жене под нос коробку, на которой улыбалась красотка с длинными каштановыми волосами.
- Что это? - из приличия поинтересовался Женя.
- Краска для волос, Тёпа, - снисходительно объяснила Надя и стала вытаскивать из коробки и выкладывать перед Женей отлакированный тюбик, флакон с белесой жидкостью, вложенные в тонкую пленку перчатки. - А то Лерка совсем седая, - вздохнула она и снова все уложила в коробочку.
- Ты только сразу не налетай, - тихо попросил Женя. - Она устанет.
- Много ты понимаешь, - дернула плечом Надя. - Ведь Женский день! Надо сразу привести ее в божеский вид.
- А мне нравится, - неожиданно сказал Женя. - Такая она благородная.
- Успеет быть благородной! - фыркнула Надя. - Лет в шестьдесят.
"В шестьдесят... Что бы ты понимала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50