За самогоном.
– Он же не гонит, - удивился Пауль.
Гертруда Иоганновна посмотрела на него внимательно:
– Может, что-нибудь осталось из старого запаса. Надо сходить к деду. И с деньгами передать вот это, - она протянула Павлу записку. - Этого никто не должен видеть.
– Ясно. А если его нет дома?
– Быстро возвращайтесь. Петер, оденься потеплее и подними воротник. Помни про свою ангину.
– Ладно.
Братья ушли одеваться.
– Флиш, - сказала Гертруда Иоганновна, присаживаясь на стул. - Мне страшно. Такое ощущений, что вокруг стягивают петлю.
– Каждый день стягивают петлю, Гертруда. Вы просто очень устали и расстроены.
– Да… - она неуверенно покачала головой. Глаза ее лихорадочно блестели и глядели на Флича тревожно и вопросительно. Словно Флич знал что-то такое, чего не знает она, Гертруда. И очень важно, чтобы он сказал ей это.
Деда дома не оказалось. На калитке висел замок. Возле забора четко отпечатались в подсыхающей грязи две колеи от тележных колес. Толик приезжал за дедом на Розе.
Павел и Петр поспешили домой. Возле входа в гостиницу остановилась черная машина штурмбанфюрера Гравеса. Штурмбанфюрер вышел из нее, захлопнул дверцу и увидел братьев.
– А-а… Наш гитлерюгенд!… Где ж это вы бегаете?
– Ходили за самогоном, господин штурмбанфюрер.
– Вот как? - Гравес ласково улыбнулся. - А разве вы не знаете, что самогонный мастер получил пропуск и лошадь?
– Как же, господин штурмбанфюрер, я сам за этим пропуском ходил, - сказал Павел.
– Так зачем же вы к нему? Что-нибудь срочное?
– Кто же знал, что он такой быстрый? - сказал Петр. - Зря через весь город ходили.
– Да еще с ангиной, - покачал головой Гравес. - И деньги с собой брали?
– А как же. Он без денег ничего не даст, - ответил Павел.
– И не потеряли?
– Что вы, господин штурмбанфюрер!
– А ну, проверь.
Павел достал из кармана деньги.
– Вот. Чего проверять? Мы никогда ничего не теряем. Верно, Петер?
– Мы дисциплинированные, - подтвердил Петр.
– Ну, молодцы. - Гравес задумчиво посмотрел на братьев
Гертруда ждала сыновей в комнате, где Флич все еще заряжал аппаратуру. Пальцы ее ловко сворачивали длинные шелковые ленты, а лицо было спокойным.
Флич возился с "волшебным" кубиком.
Оба молчали.
Флич думал о погибшем Иване, о Гертруде и мальчиках. Доброе сердце его болело. Он понимал, что сам находится под постоянной угрозой. Евреев из гетто вывозили большими группами в какие-то лагеря. В какие - никто не знал. Ходили упорные слухи, что их просто расстреливают где-то в лесу. Заставили выкопать глубокий ров и сбрасывают в него расстрелянных.
Сначала он не верил, даже представить себе не мог, как это можно ни в чем не повинных людей… Ведь там женщины, дети, старики… В конце концов немцы - цивилизованная Европа, народ древней культуры - Бетховен, Гете, Шиллер, Маркс… Конечно, среди солдат могут попасться недоумки, злобные твари. Так и у нас такие попадаются! Иначе откуда немцы набирают полицаев? А когда повесили Мимозу, все в душе Флича перевернулось, все пришло в смятение. Он понял, что эти, в серо-зеленых и черных мундирах, одной породы с лавочником, зарубившим его отца в девятьсот пятом, во время погрома. Одной породы. И дело здесь не в национальности. Гертруда тоже немка. Дело в воспитании, в понимании жизни. Фашизм он всегда фашизм. Всякое стремление подняться над себе подобными - преступно!
А Гертруда Иоганновна думала об опасности, нависшей над партизанским лагерем в лесу. Ощущение этой опасности стало таким острым, что все, даже личное горе, отодвинулось на второй план.
Когда вернулись мальчики, она только взглянула на их лица и все поняла:
– Уехал.
Оба кивнули.
Гертруда Иоганновна отложила шелковую ленту, поднялась со стула, подошла к окну. Солнце освещало каменную стену ограды напротив. У стены на табуретке пристроилась одна из поварих, чистила картофель. Шанце без шинели, в расстегнутом мундире что-то сердито выговаривал ей.
Что же предпринять?
– Штурмбанфюрер потребовал деньги показать. Думал, мы врем, - донесся до нее голос Павла.
Она повернулась.
– Он здесь?
Гертруда Иоганновна нетерпеливым взглядом оглядела аппаратуру.
– Флиш, голубшик, какой аппарат трудно шинить самому?
– Гм… У меня вся аппаратура в порядке.
– Ну а если поломается?
Флич вспомнил, как мучался с вазой.
– Ну, если поломается, труднее всего чинить вазу, в которой вода превращается в цветы. Я возился с ней две недели.
– Пауль, Петер, быстро ломать эту вазу, - скомандовала Гертруда Иоганновна.
– Зачем, Гертруда? Вы с ума сошли!
– Надо. Надо быстро ломать.
– Хо-ро-шо, - удивленно согласился Флич.
Братья взяли вазу и держали ее на весу.
– Как? - спросил Петр.
– А вот так, - Флич выбил у них вазу из рук. Она отлетела в угол, что-то в ней хрустнуло и из горловины выскочила пружина. Как тогда, в вагончике, когда готовились к эвакуации.
– Сколько работы зря! - вздохнул Флич.
– Ругайте этих растяпов, громче ругайте. Это они по своей неосторожности уронили дорогой аппаратур. - И Гертруда Иоганновна приоткрыла дверь. Пусть вся гостиница слышит шум. Гравес непременно заинтересуется и придет. Она хорошо его изучила.
Флич смотрел на Гертруду Иоганновну во все глаза, наконец сообразил, что от него требуется, и заорал:
– Что вы натворили, негодники! С чем я буду выступать перед господами офицерами? Это ваши дети, фрау Гертруда! Руки и ноги им обломать!
– Как же это вы, мальчики? - повысила голос Гертруда Иоганновна. - У вас не руки, а деревяшки какие-то!
Дверь открылась шире, и в ней появился штурмбанфюрер Гравес, оглядел всю компанию, шевельнул светлыми усиками, улыбнулся.
– Впервые вижу вас такой сердитой, фрау Гертруда. Что случилось?
– Дети сломали вазу.
– Вазу? - удивился Гравес.
– Да, вот эту.
– Мы не нарочно, - плаксиво произнес Павел.
– Она почти что сама упала, - подхватил Петр.
Флич уже поднял злополучную вазу с пола и рассматривал ее, сокрушенно покачивая головой.
– Наверно, ее можно починить, - сказал Гравес.
– Господин штурмбанфюрер сшитает, что ее мошно пошинить, - перевела Гертруда Иоганновна.
– Как же!… Я уже один раз ее чинил. Две недели. А вечером представление.
Гертруда Иоганновна повторила по-немецки.
– Пусть отнесет в мастерскую, - посоветовал Гравес. - К господину Захаренку.
У Гертруды Иоганновны замерло сердце: он что, читает мысли, Гравес? Ведь именно для того, чтобы отнести вазу в мастерскую Захаренка, затеяла она всю эту катавасию. Она сказала как могла равнодушнее:
– Представления не имею, где это?
– На Гитлерштрассе. Там имеется вывеска.
Она перевела. Флич пожал плечами.
– Он прекрасный мастер, - добавил Гравес, чрезвычайно довольный собственной осведомленностью. - Он мне реставрировал старинные часы. За них не всякий бы взялся. Пусть господин фокусник скажет, что его прислал я. Он починит.
– Может быть, послать для верности еще кого-нибудь. Хотя бы фельдфебеля Шанце, - сказала озабоченно Гертруда Иоганновна.
– Пошлите.
– Пауль, позови сюда Шанце.
Павел щелкнул каблуками, как настоящий солдат, и выскочил из комнаты.
Штурмбанфюрер тронул пальцем торчащую пружину. Она закачалась. Он усмехнулся.
– Извините за вторжение, Гертруда. Услышал громкие голоса.
– Боже мой, господин Гравес, всегда рады вас видеть! И спасибо за совет.
Вернулся Павел в сопровождении Шанце.
– Шанце, пойдете с фокусником на Гитлерштрассе, в мастерскую господина Захаренка, - приказал Гравес. - Скажете, что вас послал штурмбанфюрер Гравес. Чтобы ваза была починена к вечеру.
– Слушаюсь, господин штурмбанфюрер.
Гравес кивнул Гертруде Иоганновне и вышел.
– Флиш, - сказала Гертруда Иоганновна тихо по-русски. - Отнесете вазу и спросите у мастера, не найдется ли у него три спицы для дамский велосипед.
– Спицы? - удивился Флич.
– Запоминайте тошно. Если он спросит, для какой марки велосипед, скажете: пензенский завод и отдадите эту записку. - Она сунула в руку Флича записку, возвращенную Павлом. - Чтобы никто…
Она посмотрела Фличу в глаза. Флич просиял, взял вазу под мышку.
– Все будет сделано в точности, Гертруда. Пошли, Гуго?
– Пошли, пошли, - весело повторил Шанце.
В мастерской на столе, за которым Захаренок принимал заказы, стоял пузатый двухведерный самовар. Худая, изможденная женщина с серым узким лицом и угасшими глазами держалась за его ручки, будто боялась упасть, и слабым голосом уговаривала Захаренка:
– Его выменять можно хоть на картошку. Дети у меня, сами знаете. А он текет. Уж очень вас прошу, товарищ заведующий.
– Господин хозяин, - строго произнес Захаренок, поправил на шее полосатый галстук и недовольно покосился на вошедших Флича и Шанце.
– Господин хозяин, - покорно повторила женщина и вздохнула, - уж очень вас прошу, век бога за вас молить буду. Дети, сами знаете, господин хозяин. А выменяю - уплачу. Уж будьте человеком, господин хозяин. Христом богом молю.
Шанце решительно отодвинул самовар, давая Фличу место для диковинной вазы. Тот поставил ее на стол.
Шанце постучал пальцем по вазе, сказал грозно:
– Герр штурмбанфюрер Гравес!
– Гут-гут… - закивал Захаренок, торопливо снял со стола самовар и поставил его в угол на пол.
– Завтра зайдешь, тетка. К вечеру. Запаяем.
– Спасибо вам, господин хозяин. Выменяю - заплачу.
Она ушла, пятясь и кланяясь. Флич смотрел на нее с состраданием.
– Так что надо господину штурмбанфюреру? - спросил Захаренок.
– Видите ли, я - фокусник. Ваза с секретом. Но мальчишки уронили ее и что-то внутри треснуло. Господин штурмбанфюрер сказал, что вы можете починить все, - объяснил Флич.
– Гм… Такую штуку не доводилось, - Захаренок повернул вазу, рассматривая ее.
Шанце стоял рядом и тоже рассматривал вазу. При нем Флич не считал возможным говорить о самом главном, ради которого, как он понимал, Гертруда и велела разбить вазу.
– Присаживайтесь, господин Шанце, - сказал он повару по-немецки.
Тот кивнул и сел на деревянный диван возле стенки.
Захаренок внимательно осматривал вазу, задавал Фличу вопросы об ее устройстве. Флич отвечал обстоятельно и неторопливо.
Василь на своем рабочем месте чистил какую-то железяку. Он узнал фокусника, его разбирало любопытство: не каждый день приносят в мастерскую "волшебные" вазы. Но он не подходил и с Фличем не заговаривал. Так заведено в мастерской: каждый делает свое дело, в чужие не суется.
– Ладно, попробую, - сказал наконец Захаренок.
– Сколько будет стоить? - спросил Флич.
– Уж и не знаю. Не примус. Не дороже денег. Сделаю - скажу. Может, и не выйдет ничего. Берусь только для господина штурмбанфюрера. Симпатичный человек.
– Спасибо, - произнес Флич и добавил ничего не значащим тоном: - Кстати, не найдется ли у вас трех спиц для дамского велосипеда?
Захаренок быстро взглянул на фокусника и усмехнулся:
– Смотря, какой марки велосипед.
Флич вздохнул с облегчением, он так боялся, что хозяин мастерской ответит как-нибудь не так.
– Пензенского завода.
– Найдется.
– Уж задаточек позвольте оставить. Так оно вернее, - Флич достал из кармана несколько мелких купюр и сунул вместе с ними записку Гертруды прямо в руку Захаренка.
– Покорнейше благодарю, - поклонился Захаренок. - Постараюсь все сделать в лучшем виде. Заходите вечером. Милости прошу. Ауфвидерзеен, герр офицер. - Он проводил гостей до ворот, вернулся в мастерскую, внимательно прочел записку, прикусил губу. Сел, забарабанил пальцами по столу.
– Василь.
– Что, господин хозяин? - Василь подошел, уловил тревогу в глазах Захаренка.
– Ты в Дубравкинском лесу бывал?
– Бывал.
– Охотничью сторожку знаешь?
– Слыхать про нее слыхал. Примерно где - знаю. А бывать не приходилось.
– Я бы сам пошел, да штурмбанфюрер работу прислал. Нам с ним ссориться не с руки.
– Случилось что? - осторожно спросил Василь.
– Слушай внимательно. Связи сегодня нет и завтра не будет. Да и поздно завтра. Пойдешь в лес. Найдешь сторожку. Кровь из носа, а надо найти. Там застава. Скажешь, лукошко здесь осенью оставил. Усек?
– Усек.
– Скажи, что срочное дело до "дяди Васи". Пусть быстро проводят в лагерь. "Дяде Васе" скажешь: есть сведения, что через три дня каратели пойдут в лес. Торопятся они, видать, пока болота не расклякли. Специальные части СС. Собаки у них. Минометы. Пусть принимает меры. Усек?
– Усек. Только из города без пропуска не выйдешь. Кругом вышки с пулеметами понаставлены у фрицев. И "бобики" на окраины оттянуты. Может, до ночи подождать?
– Нельзя. И рисковать зря нельзя. Дело видишь какое - жизни товарищей от нас, от тебя зависят.
– Понимаю, господин хозяин. Постараюсь.
Сначала Василь направился к Злате попросить, чтобы присмотрела за Катериной. Златы дома не оказалось. Пришлось идти в гостиницу. Сунулся со двора - и там часовой. Не пускает.
Тогда Василь вышел на середину двора, сунул в рот четыре пальца и пронзительно свистнул трижды.
Часовой у дверей оторопел, растерялся: стрелять, кричать, подымать тревогу?
А Василь стоял, заложив руки за спину, и тревожно оглядывал выходящие во двор окна: не мелькнет ли знакомое лицо.
И тут в дверях появилась Злата, волосы прихвачены белой косынкой, через плечо сырое серое полотенце, фартук в мокрых пятнах.
– Ржавый! - воскликнула она удивленно. - То-то слышу знакомый свист. Ты чего?
– Здорово. Я к тебе. Крольчиха, пригляди за Катериной. Ладно?
– Ладно. А ты далеко?
– Отсюда не видать. Привет! - он кивнул и зашагал за ворота. На улице нос к носу столкнулся с близнецами. У одного шея была обмотана толстым шарфом.
– Здорово, Ржавый! - радостно улыбнулся Павел. - Давно не виделись.
– Давно. До вас и не доберешься, - укоризненно сказал Василь. - Кругом стража.
– А ну их, - прохрипел Петр. - Как живешь?
– Да вот работаю в мастерской, - Василь протянул руки ладошками вверх, чтобы близнецы увидели темные трудовые мозоли и въевшиеся в кожу следы металла.
– На фашистов работаешь? - спросил Павел.
– А вы? - Василь прищурился. - Чья бы корова мычала…
– Мы не работаем. Мы с мамой.
– А я маму похоронил, - Василь вздохнул. - Между прочим, сестренку вырастить надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41