- Конфета!
В самом деле, похоже на завернутую в бумажку карамель. Мы похвалили Машку, после чего невозможно было оторвать ее от заборов, поскольку все заборы в Курортном районе украшены только этим стандартным орнаментом...
Перед сном сидела у меня, разглядывали книгу "Шаляпин". Увидела на групповом портрете Немировича-Данченко и говорит:
- Дядя Ленин!
Показал ей открытку: памятник Ленину у Финляндского вокзала.
Вглядевшись, Маша узнала Ленина.
...Мама укладывала Машку спать. Папа курил во дворе. Слышит, Машка барахлит за занавеской, не хочет спать.
- Это что такое?! - зарычал папа. - Спать сию же минуту!
И ушел.
Машка стала тихонько звать его:
- Папся! Папсиночка!
Мама ей говорит:
- Скажи "папа" громко.
И Машка стала кричать:
- Папа-громка, папа-громка!
Засыпает она по вечерам плохо. Сами виноваты: разгуливаем ее.
2 ГОДА
15.8.58.
Стыд и позор нерадивым родителям! Почти два месяца не заглядывали в эту тетрадку.
Оправдания есть? Есть.
Но оправдываться не будем.
Лучше запишем то, что запомнилось.
* * *
Лето стоит никудышное. Дожди, холодина, неделями без передышки дует норд-ост. Однажды ночью в саду у нас повалило яблоню.
26 июля приехали долгожданные гости с Кавказа: бабушка Люба и Машин двоюродный брат Павлик.
Маша спит вместе с мамой в маленькой комнатке. Бабушка и Павлик - в большой проходной комнате, столовой.
Теперь по утрам я никогда не вижу Машку, но со слов мамы знаю, что изо дня в день по утрам происходит одна и та же история. Машка просыпается, вскакивает на ноги, стоит в кроватке в долгополой своей ночной рубашонке, смотрит в сторону матери и басом гудит:
- Мммм-синька! Мамсик! Буди! Мамсик! Буди!
"Буди" - это значит "проснись".
Затем, перебравшись на постель матери, отодвигает занавеску и выглядывает за окно:
- Сонышко! Шляпка! Тап-тап.
Это значит: "На дворе солнце. Где моя шляпка и туфли? Гулять пора".
Одевшись (или, вернее, дав себя одеть), Машка бежит будить Павлика. Павлику десять лет, спит он крепко.
Маша подбегает к его раскладушке, трясет мальчика за бронзовое, загорелое плечо и басом кричит ему в ухо:
- Батишка, буди! Батишка, буди!..
* * *
Четвертого августа Машке исполнилось два года.
И среди прочего она получила в подарок деревянную куклу, длинноносого и длинноногого Буратино. Называет она его то Буратино, то - Петрушка. Вообще-то это, конечно, одно и то же, только национальности разные: Петрушка - русский, Буратино - итальянец.
Несколько дней спустя меня зовут на веранду. Там происходит что-то смешное.
В центре - Машка. Лицо у нее несколько растерянное.
- Машенька, - говорит бабушка, - скажи папочке, что растет на огороде?
И Маша начинает перечислять:
- Юк (лук)... кайтошка... мойковка...
- А еще что?
- Огуйчики.
- А еще?
- Буятино.
Все хохочут. Только Машка остается серьезной, не понимая, в чем дело, что тут смешного.
А я сразу догадываюсь, в чем дело. Смешного тут и правда ничего нет. Бабушка сказала Маше, что на огороде растут лук, огурцы, морковка, петрушка... Девочка предпочитает называть Петрушку его итальянским именем, только и всего. А то, что длинноносые петрушки растут на огороде рядом с луком и сельдереем, - это ее нисколько не удивляет. Для нее это такая же сказка, такое же чудо и такая же обыденность, как и все, что ее окружает.
* * *
Маша давно уже очень любит разглядывать картинки. А теперь она еще и "читать" приохотилась. Берет книгу, или журнал, или газету, или письмо какое-нибудь, водит пальцем и "читает" какой-то вздор:
- Киля, нянька, биля, дядька. Калаком. Силя. Кашни, миля-фа...
Сочиняет "стихи", экикики. До сих пор это были чистой воды экикики хорей и дактиль. Сегодня же она дважды поразила меня. Утром пришла ко мне и читает что-то размером "Гайаваты" и "Калевалы":
Каля-паля диля каля
Мика вака салатака
Канька-Ванька салакайя...
и так далее.
А вечером взяла со стула телеграмму и минут десять, пока мама не увела ее, читала, импровизировала стихи размером (хоть убей, не вспомню, как он называется) "Вещего Олега":
Макашка мокала талимба кала.
Калина, камилька, накая...
Я был поражен. Я не читал ей - ни здесь, ни в Ленинграде - ничего, написанного этим размером. И вообще никто, насколько я помню, не читал. Откуда же это? Впрочем, надо будет еще выяснить, - может быть, пели что-нибудь или читали (вроде "Врагу не сдается наш гордый "Варяг").
А самые любимые Машины стихи это:
Тиля-миля босичком,
Талакиля миличком...
Очень захотелось перечитать "От двух до пяти". А под рукой нет.
2 ГОДА 1 МЕСЯЦ
10.9.58.
1 сентября уехали на Кавказ тетя Гетта и Павлик. Вскоре ушла от нас и "мадам Маня". Маша исчезновения этой особы и не заметила как будто; а о тете Маше, которая давно у нас не была, Машка вспоминает часто - и вспоминает сама, без всякого напоминания.
* * *
В изобретении ласкательных и уменьшительных она неутомима: мамсинька, папсинька, мамсик, папсик. Говорит еще:
- Мамсиночка.
* * *
Сейчас я проглядывал эту тетрадку и в записи от 20 июня наткнулся на такую фразу:
"Плакса порядочная Машка".
Даже удивился, настолько это неверно, настолько не подходит эта характеристика к нашей девочке. Нет, слава богу, плачет она теперь очень редко. И главным образом - перед сном, когда дома нет мамы.
* * *
На днях я ездил в город. Мама и Маша ходили меня провожать. Поезд ушел, увез папу. Машка была огорчена. Но не успели они дойти до конца платформы, как пришел встречный, ленинградский поезд. Мама рассказывала мне, как оживилась, как просияла Машка.
- Папся! Папся! - кричала она и во все глазенки смотрела, искала меня среди выходящих из вагонов. Она была уверена, что я уже прокатился немножко на поезде и вернулся.
11.9.58.
У меня Машка не была сегодня. А бывать в моем логове она любит и проникнуть сюда стремится при малейшей возможности. Увидев, что дверь, ведущая из кухни в сени, отворена, она юркает туда. Тычется в мою закрытую дверь и таким тоном, как будто случилось что-то страшное, и вместе с тем не в полный голос, слегка приглушенно, кричит:
- Папа!.. Папочка!.. Папся!..
Или:
- Папа! Можня?
Излишняя торопливость и приглушенный голос вызваны опасениями, что ее поймают и схватят.
А ловят и хватают ее на каждом шагу:
- Нельзя, Машенька! Папа работает. Нельзя!..
12.9.58.
Машенька! Дочка! Как видишь, задолженность свою я погашаю честно: пишу каждый день, каждый вечер, а еще точнее - каждую ночь.
Два дня я тебя почти не видел. Вчера весь день сидел в своем холодном чуланчике и работал. А сегодня бабушка и мама возили тебя в город делать какую-то прививку.
Вернулись вы из города в восьмом, кажется, часу вечера. И не успела ты поесть, как тебя стали укладывать спать.
А спать тебе не хотелось. Ты была возбуждена, вела себя за столом шумно и неприлично, настолько шумно и неприлично, что отцу пришлось даже прибегнуть к строгости. Тебя это не успокоило. Едва кончив ужинать, ты стала носиться по комнатам с теми дикими выкриками, которые свидетельствуют о том, что нервы у ребенка возбуждены свыше меры.
Без конца ты кричала:
- Пописала! Пописала!
Этим ты вводила в заблуждение твоих родителей и бабушку. Родители щупали твои штанишки, бабушка заглядывала под стул - нет ли там лужи? Предлагали тебе сесть на горшок...
А дело небось объяснялось просто: ты сегодня, только что, научилась произносить такое трудное слово, как "пописала" - и радовалась этому, без конца упражнялась и наслаждалась.
14.9.58.
Сегодня, дочка, ты много была на воздухе. Погода стоит никудышная: пасмурно, ветрено, но все-таки дождя не было. Перед ужином мы играли с тобой недолго в саду: собирали камушки и сажали их в "клетки", нарисованные папой на песчаной дорожке. Камушки - это звери. Мы наперебой придумывали, какой камушек - какой зверь.
- Это будет слон! - говорю я.
Ты тащишь осколок кирпича и кричишь:
- Живаф!
В соседних клетках размещаются олень, павлин, попугай, лев, тигр, лисичка, бегемот, крокодил, зайчик. Ты уже многих зверей знаешь - и не только по названиям. А вот простой лягушки никогда не видела...
И еще одного "зверя" ты ни разу не видела, хотя второе лето живешь за городом: свинью.
Коров, лошадей, козочек, уток, гусей - этих сколько угодно, а вот простой хрюшки нигде в окрестностях нет. Дело дошло до того, что я уж объявление хотел вешать у вокзала:
"Требуется за небольшую плату свинья с поросятами. Ненадолго. Только посмотреть".
15.9.58.
Все-таки ты, Маша, плохо и мало разговариваешь. Слов знаешь много, а связывать их даже в коротенькие фразы ленишься. Или ты у нас неспособная?
На каждом шагу надо тебе подсказывать, надо тормошить тебя, тянуть за язык.
Схватишь меня, бывает, за руку:
- Пойдем!
Я отлично знаю, куда ты стремишься, но все-таки спрашиваю:
- Куда это пойдем?
Кивок в сторону моей комнаты:
- Туда!
- Ко мне?
Киваешь головой: дескать, да.
- Скажи: "к тебе".
- К тебе.
Вот так и тянешь тебя за язык и вытягиваешь, как фокусник вытягивает изо рта ленту, каждое местоимение и каждое существительное.
* * *
Перед сном ты опять играла у меня в комнате. Кормила кукол. На этот раз обед появлялся не из воздуха, а мы его варили. Толстая книга превратилась в плиту, на ней стоял керогаз и так далее.
Между прочим, сегодня я впервые заметил, что ты "играешь", то есть актерствуешь, входишь в роль.
На "керогазе" (роль этого предмета играла у нас нижняя половина матрешки) стояла кастрюля с супом (крышка от витаминной коробки). Я спросил:
- Не погас?
И ты, не отвечая, деловито поколдовала пальчиками, "подвернула фитиль" - тем движением, которое много раз наблюдала на кухне - у мамы и бабушки.
22.9.58.
Ох, Маша, Маша! Опять виноват перед тобой. Оглянуться не успели неделя прошла. Впрочем, у папки есть оправдание - работал с утра до вечера (или точнее - с вечера до утра). Кое-что он записывал, но не в дневник, а так, куда попало, на клочках разных. Перепишу эти записи сюда.
Но раньше расскажу, хотя бы вкратце, о событиях этой недели.
Вчера мы ходили с тобой в лес. И не в тот паршивый лесок, куда ходим обычно, а подальше, в сторону моря. Там хорошо, тихо, темно, растут елки, каких ты в Разливе не видела. Попав в этот дремучий лес, ты даже немножко испугалась, стала хватать меня за штанину и хныкать:
- Боисся! Боисся!
Опасения твои не были напрасными. Волки и медведи на нас не напали, но зато налетели комары, от которых ты уже столько натерпелась в июне и в августе... Тебя здорово искусали. На обратном пути ты не переставая чесалась и жаловалась:
- Бойно!..
Какой-то подлец комар умудрился укусить тебя в правый глаз. Верхнее веко опухло. Мы заспешили домой.
Но зато мы нашли три гриба: две сыроежки и горькушку.
А главное, нам посчастливилось - увидели наконец живую лягушку!
Ее поймали в канаве какие-то мальчики. Услышав, как они кричат "лягуха! лягуха!", я прибавил шагу и еще издали стал просить их:
- Ребята, не отпускайте ее! Покажите девочке!..
Лягушка была, правда, совсем маленькая, полудохлая, но все-таки еще успела попрыгать, прежде чем эти маленькие разбойники унесли ее.
* * *
До сих пор большую часть ночи ты спишь на маминой постели. К этому тебя приучили зимой, когда ты хворала и дома у нас было очень холодно.
Решили, что сразу же по возвращении в город каждый будет спать в своей кровати. И мама тебя к этому уже подготавливает. Но и ты, как я понимаю, тоже готовишься к бою.
На днях между тобой и мамой произошел такой разговор.
Мама, укладывая тебя спать, говорит тебе:
- Маленькие дети должны спать в маленьких кроватках.
- Маша большая, - отвечаешь ты.
- Большая? А разве большие дети когда-нибудь пи-пи в штанишки делают?
- Маша маленькая, - говоришь ты, и выясняется, что наша дочь за словом в карман не лезет.
3.10.58. Ленинград.
26-го мы перебрались в наше ленинградское гнездо. И ты очень быстро вошла в городскую колею.
Ты ходишь по квартире, останавливаешься перед закрытым на ключ шкафом, показываешь пальчиком и говоришь:
- Бурятина!
Совершенно верно: в этом шкафу, за этой дверкой, лежит в полусогнутом состоянии, правда, не Буратино, а Петрушка... Ты его не видела пять месяцев, ты забыла его имя, но образ его в твоей памяти хранится. И ты смотришь на меня снизу вверх и очень мило спрашиваешь:
- Помнишь?
Впрочем, это, пожалуй, не вопрос. "Помнишь" - это значит "помню", как "боисся" значит - "боюсь".
Это "помнишь" слышится теперь довольно часто.
Увидела простынку, приколотую кнопками к стене над папиной постелью:
- О! Кино! Кино! Помнишь?!!
Совершенно верно, простынка эта заменяла экран, когда я показывал тебе диафильмы.
В овладении фразовой речью ты делаешь успехи.
На днях пришла с прогулки и сообщила мне:
- Маша кушала кефир в садике.
В садик тебе принесла кефир бабушка. Я знаю это и все-таки спрашиваю:
- А кто тебе принес в садик кефир?
Задумалась. Глазенки забегали. Наконец "сообразила" и говоришь:
- Койовка?!
...А на днях ты нас насмешила и огорчила. Чем? Написал я сейчас: "своей хитростью", - и зачеркнул. Какая же это хитрость? Это не хитрость, это называется по-другому.
Воспользовавшись тем, что никого не было в столовой, ты открыла буфет и стибрила конфету-тянучку. После чего сразу же села за свой маленький обеденный столик, ручки положила, как благонравная девочка, на край стола, и - лопаешь себе краденую тянучку. Бабушка входит и - ах! А ты с безмятежным видом жуешь конфетину: дескать, что вам от меня надо? Ем как полагается: сижу за столом, локтей на столе не держу...
Все-таки тебе влетело, голубчик!..
* * *
Все чаще и чаще слышится твое требовательное и настойчивое:
- Сама! Сама!
Все тебе хочется делать самой: и с лестницы спуститься, и кнопку в лифте нажать, и котлетку съесть, и лицо полотенцем вытереть...
1.11.58.
Мама сегодня занималась чем-то на кухне. Прибегает Маша:
- Мамочка! Мамочка! Лёлечка повесилась!
У мамы сердце захолонуло. Что такое? Какая Лёлечка?
Бежит в столовую и видит: с больших медицинских весов сдернуто покрывало, на чашке весов сидит Машкина кукла Леля, а Машка стоит тут же и передвигает на рычаге разновес.
Я хвораю, не видел этого. Позже мама - в присутствии Машки рассказывала мне эту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38