В течение всех девяти лет, с того самого момента, как девочку в возрасте нескольких дней принесли в дом, она стала смыслом жизни Эмили.
Эмили была самой заурядной женщиной. Ее любовь к Рейчел вобрала в себя одновременно и материнскую, и чувственную. С младенчества между их телами никогда не существовали никакие барьеры, и Рейчел выросла, наслаждаясь жизнью вокруг тети, весьма эротичным и тактильным способом, так как ее тетушка довольно часто проявляла свою чувственную привязанность. Эмили давала себе отчет в том, что наступит конец их утренним и вечерним ритуалам, как только Рейчел столкнется с иным миром, где подобное поведение окажется неприемлемым. Кроме того, в отличие от тети Беа, Эмили всегда предвидела замужество и обзаведение Рейчел детьми. Мысль о кавалере была навеяна, главным образом, несколькими прочитанными романами Этель Делл. Ей представлялся этакий высокий, темноволосый красавец, обязательно отвешивающий низкие поклоны в пояс. Тетушка Эмили была бы и сама не прочь выйти замуж, однако у нее, как и у многих женщин того времени, первая мировая война скосила возможных кавалеров. Тетушка Эмили всегда была безгранично признательна тете Беа, которая встретилась у нее на пути, когда отец был викарием в Чармауте, и забрала ее с собой в уютный милый домик среди вересковой долины.
* * *
Отец тети Эмили, как большинство викариев, редко бывал дома. В семье росли три девочки. Эмили была самой младшей. Семья викария жила в белом квадратном Георгианском доме, расположенном в середине Хай-стрит. Жене викария приходилось много работать. Действительно, и мать и отец усердно трудились во блага Господа и прихожан, поэтому на девочек у них почти не оставалось времени. Разразившаяся первая мировая война сделала их жизни еще тяжелее, поскольку многих мужчин забрали только для того, чтобы они задохнулись в грязи Ла Манша. Те, кто уцелел и вернулся домой, все равно были обречены на смерть от выворачивающего легкие наизнанку кашля после отравляющих газов.
Родители Эмили занялись заботой о семьях, в которых погибли мужчины. Во время одного из таких благотворительных визитов мать Эмили сидела у постели больного, заразилась скарлатиной и принесла болезнь в дом. Она выздоровела, а две сестры Эмили умерли от скарлатины. Теперь Эмили была совершенно одинокой. В детстве друзей у нее тоже не было. Ее отец был самым младшим сыном в обнищавшей, принадлежавшей к среднему классу, семье, и ему, как и всем младшим сыновьям, надлежало посвятить себя церкви.
Поскольку церковь платила своим викариям жалкие гроши, то и речи не могло быть о частных школах для детей. Вместе с деревенскими детьми они посещали местную школу. Эмили было трудно, когда она ходила в школу с сестрами, что же говорить, когда они умерли, и ей пришлось полагаться только на саму себя. В классе у нее возник непреодолимый барьер в отношениях с другими детьми, многие из которых получали пожертвование из рук ее родителей. Они дразнили ее, толкали на спортивной площадке. Ей хотелось плакать от обиды, и слезы всегда готовы были брызнуть у нее из глаз, но она никогда не жаловалась родителям. После смерти двух девочек они выглядели такими потерянными и несчастными, что она просто чувствовала себя обязанной не быть для них обузой. Она по-прежнему ходила в школу, затем возвращалась домой, съедала то, что было приготовлено на подносе в кухне. После этого слушала радио, сидя у камина до тех пор, пока мать и отец не вернутся с вечерней службы.
Они были слишком бедны, чтобы нанять повара, но имели приходящую работницу, которая присматривала за Эмили. Она была уроженкой Дорсета. От нее пахло потом и чистящим порошком «Кардинал». Увидев Эмили, она всегда крепко ее обнимала и расспрашивала о прошедшем дне. Рассказывать особенно было не о чем. Летом Эмили играла с куклами и посудкой в огромном саду, а зимой переносила свой игрушечный мир на кухню. Здесь, в теплом укромном уголке, она воссоздавала свою большую семью. В те времена все куклы были только женского пола, поэтому Эмили приходилось сочинять правдоподобные истории для мужской половины и отправлять их на достойную славную смерть. Остальные домочадцы частенько вспоминали о погибших и даже изредка горевали об утрате, но, тем не менее, это был мир, не нарушаемый вторжением мужчин.
Покой в мире Эмили, хотя и одинокой, тоже ничем особым не нарушался. Дни складывались в месяцы, а месяцы – в годы. Наконец Эмили освободилась от школы, и ее родителям пришлось столкнуться с фактом, что их дочь не отличается незаурядными дарованиями, значит ей придется оставаться дома и ждать, пока кто-нибудь возьмет ее в жены. Изредка и не очень настойчиво мать пыталась познакомить Эмили с подходящим молодым холостяком из прихода. Правда, сама Эмили оказывалась не очень подходящей: пухлой и робкой. Природа обделила ее талантом: она не могла преодолеть отсутствие физической привлекательности и очарования, и, казалось, вовсе не стремилась завоевать себе поклонника.
Постепенно она вживалась в роль хозяйки дома. Ее мать с радостью восприняла это. Отец старел и нуждался в помощи, ему становилось труднее управляться с растущим приходом. Роль приводила Эмили в безграничный восторг. Все так становилось похоже на игру в куклы, только уже в настоящем доме. Она целыми днями чистила и убирала дом до блеска. То видела свое отражение на крышке обеденного стола из орехового дерева, то принималась чистить фамильное серебро, любовно прикасаясь к тяжелым ножам и вилкам со сложными вензелями, то начинала готовиться к проведению чайной церемонии с церковными служителями или городскими чиновниками. Несколько дней она могла потратить на приготовление воздушного лимонного бисквита. Ее бутербродики с огурцом были просто объедением, а малиновое варенье из собранных на неделе в саду ягод получалось таким густым и душистым, что пальчики оближешь.
За чаем, слегка разгоряченная, она любила включать маленькую спиртовку под блестящим серебряным чайником. Затем она передавала гостям поднос с оладьями. Это нехитрое приспособление включало в себя специальную посудину с горячей водой. Таким образом она сохраняла оладьи теплыми и мягкими – они пропитывались джемом, густыми взбитыми сливками, затем плюхались на чайные тарелочки и аппетитно растекались по подбородкам гостей.
Эмили быстро становилась старой девой. Может быть, иногда, сидя у окна на третьем этаже и глядя вниз, в освещенный луной сад, она тосковала по крепким объятиям пары сильных рук. Кто знает? Возможно она и в самом деле поддавалась панике. Однако невзначай, перестав грустить и взглянув на женщину на улице, поднимавшую и прижимавшую к себе ребенка, Эмили смиренно принимала выпавшую на ее долю участь. Так было до того, как к ним однажды заглянула на чай тетя Беа.
Глава 6
Беа разъезжала по району вместе со своим овдовевшим отцом, историком, имевшим приличные средства для того, чтобы позволить себе тот или иной каприз. В тот день он был в Чармауте с целью провести исследование для новой книги, посвященной изучению церквей Дорсета. Дочь сопровождала его в поездках всегда, поскольку он ни за что бы не рискнул отправиться в путь без Беа.
Она была единственным ребенком. Мать умерла через несколько дней после рождения девочки, и Лионел, ее отец, взял на себя заботу о воспитании малышки. Его семья выражала всяческое неудовольствие сложившейся ситуацией, в особенности, когда Лионел, который всегда хотел иметь мальчика, чтобы разделять с ним страстное увлечение крикетом, настаивал на разрешении Беа вести себя резко и бесцеремонно – манеры, которые его шокированная мать называла «сорванецкими».
Лионел жил в маленькой деревушке неподалеку от Эксминстера. Дом, унаследованный им от дяди, был старой крестьянской усадьбой времен Елизаветы. Угодья были сданы в аренду, но он держал конюшню для лошадей и участок земли на реке Ярт для рыбалки с удочкой. Беа росла в окружении идиллии. Ее первые воспоминания связаны с полями возле реки, где она могла играть или проводить дни напролет с отцом, молча созерцая свою миниатюрную удочку в ожидании форели.
Лионел был высоченным великаном. С молодости отличался вспыльчивым характером, но ко времени женитьбы научился держать себя в руках. Только плотно сжатые губы и подергивание мышцы под левым глазом выдавали нарастающее раздражение. Беа вскоре усвоила, когда продолжать, а когда лучше прекратить и подчиниться воле отца.
Ее мать расцвела милой, изнеженной тепличной розой. Ее семейство было родом из Девона. Лионел встретился с ней во время одной из своих частых деловых поездок в Лондон. Семья Лионела сколотила свое состояние за границей. Ходили слухи, будто – рабами и торговлей оружием. Как бы там ни было на самом деле, но у них, несомненно, было достаточно денег, чтобы каждый из членов семейства мог позволить себе жить припеваючи, легко и безбедно, не утруждая себя ежедневным тяжелым трудом. Только изредка они обязаны были являться на собрание правления на площади Святого Джеймса, чтобы послушать непонятный отчет о финансовом состоянии семьи. Заседание проводилось, главным образом, по утрам, и по его завершении семейство отправлялось в «Савой» на ланч. У Лионела был постоянно снят номер в «Савое». Он любил роскошь и миловал Д'Ойла Карта за его богатое воображение и энергию. Ни один отель Лондона в то время не мог соперничать своим великолепием и дороговизной с отелем «Савой». Душ был новым веянием из Америки. Лионел обожал стоять под двенадцатидюймовой розой, подставляя свое тело водопаду тугих струй.
Именно в отеле Лионела представили Дженнифер Сэнт Айл, которая была младшей дочерью из семьи адвоката. Когда пара объявила о своей помолвке, оба семейства обрадовались. Мать Лионела всегда опасалась за своего любимца, которому, казалось, ничего больше в жизни не понадобится, кроме удочки и крикетной биты. Нельзя сказать, что он был лишен интеллекта, просто резко проявлял свою самонадеянность, продукт, выращенный на почве верхнего слоя среднего класса, типичным представителем которого он являлся. Все в его жизни было четко распланировано: детство, подготовительный класс в семь лет, затем интернат, где встречи с родителями разрешались только в праздники и на каникулах, причем, если те не были заняты в Биаритце или не отдыхали на водах в Баден-Бадене.
Детство его проходило в атмосфере, отнюдь не располагавшей к формированию и проявлению у маленького мальчика каких бы то ни было эмоциональных привязанностей. В самом деле, любой разговор превращался для Лионела в жестокую пытку, поэтому в юности дал клятву обзавестись трубкой, как только достигнет надлежащего возраста, чтобы скрываться от собеседников в густом облаке дыма. Кроме того, в процессе чистки, постукивания и посасывания трубки он получает дополнительный шанс продумать ответы на бесконечно утомительные вопросы, которыми его забрасывали с благими намерениями ничего не подозревавшие люди. Он быстро усвоил в школе, что умение отличиться на спортивной площадке позволяло не только завоевать уважение среди сверстников, но и заполучить признание школьных асов, то есть, если он обладал «мускулами», то никого не нужно было убеждать, что у него и «мозги» тоже имелись. Это Лионела прекрасно устраивало. Ему гораздо больше нравилось коротать долгие летние вечера, упражняясь и оттачивая свои крикетные удары, нежели потеть в духоте библиотеки, битком забитой сотнями изнывающих непоседливых мальчишек, одолевавших премудрости латинских склонений.
Мать Лионела даже и не пыталась установить хотя бы видимость взаимопонимания со своим красивым, но не очень разговорчивым сыном. Ей казалось это весьма затруднительным. Она привыкла повелевать, и даже когда отдавала ему распоряжения, замечала в его глазах некое легкое подобие забавы и немного дерзкий тон в голосе при ответе. Разве она могла знать, какое плохое мнение Лионел составил себе о женщинах, начиная с няни, которая под белоснежной накрахмаленной формой скрывала сладострастную душу.
Няня здорово выпивала, и в один незабвенный денек так напилась, что Лионелу пришлось вытаскивать ее из камина в детской. Она, как обычно, будучи в сильном подпитии, наклонилась, чтобы пошевелить кочергой огонь, потеряла равновесие и угодила прямо в камин. Маленький Лионел, поднатужившись и оттолкнувшись изо всех сил, с помощью самой ворчащей няньки вытянул ее из камина живой и невредимой. Она ничего себе сильно не повредила, только слегка опалила волосы на лбу, из-за чего ей пришлось несколько недель носить свою головную вуальку низко опущенной на лицо, пока волосы снова не отросли. Лионел и словом никому не обмолвился об этом неприятном инциденте, потому что никогда не был ябедой и, кроме этого, няня и ее маленький подопечный хранили общую интимную тайну.
С того самого момента, как няня вошла в детскую, а Лионелу в ту пору было всего несколько дней от роду, она убаюкивала его тем, что качая в колыбели слегка потягивала ему крайнюю плоть. Когда он немного повзрослел, их время перед сном стало еще приятнее: она ложилась рядом с ним в кровать и ласкала губами его растущий пенис. Лионел с младых ногтей познал прелести сексуального наслаждения. Ему доставляло огромное удовольствие внимательно наблюдать за тем, как няня одевалась и раздевалась, в особенности, когда она, явившись чуть-чуть навеселе, срывала свою одежду и требовала, чтобы он восторгался ее телом. А тело ее в самом деле было полногрудым и восхитительным. Лионела пленил цвет волос на теле: они были такими же огненно-рыжими, как и на голове. Чем старше становился Лионел, тем он становился смелее.
Он стал просить няню раздвигать ноги так, чтобы ему было удобнее заглядывать в загадочный гротик, покрытый густыми зарослями волос. Если няня была в хорошем настроении и потакала его прихотям, то она послушно раздвигала ноги, и он мог любоваться, а иногда набираться смелости и засовывать пальцы между алыми лепестками дальше, в глубину влажного туннеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76