– Что ты читаешь? – спросила Юлия.
– Кое-что из Шекспира.
У Чарльза на следующий день было назначено свидание с Брендой, и он яростно зубрил подходящие строчки.
– Прочти мне что-нибудь вслух. Так скучно чистить картошку.
Чарльз принялся декламировать:
Я ваших рук рукой коснулся грубой.
Чтоб смыть кощунство, я даю обет:
К угоднице спаломничают губы
И зацелуют святотатства след.
Он поднял глаза на Юлию. Она смотрела на него, не сводя глаз.
– Давай я буду читать за Джульетту, а ты – за Ромео, – предложила она, протягивая руку за книгой.
Святой отец, пожатье рук законно.
Пожатье рук – естественный привет.
Паломники святыням бьют поклоны.
Прикладываться надобности нет.
Пока она читала, Чарльз смотрел ей в лицо. Оно будто помолодело в сумеречном свете. Она прочла эту реплику с такой страстью, что сыну показалось, будто он узнал Юлию времен далекой молодости, которая мечтала о преданном любовнике.
Она подняла глаза от страницы.
– Продолжай, – горячо попросила она. – Прочти еще немного.
Юлия перестала чистить картошку. Щеки ее порозовели. Она придвинула свой стул поближе, и они вместе склонились над книгой.
Чарльз прочитал:
Однако губы нам даны на что-то?
Юлия:
Святой отец, молитвы воссылать.
В ее голосе слышался трепет. Сидевший рядом Чарльз вдыхал ее теплый родной запах чистоты и свежести, чувствуя смущение матери от их сексуального общения – полузабытого, но бережно хранимого воспоминания о ее теплой груди и послушных сосках.
Так вот молитва: дайте им работу.
Склоните слух ко мне, святая мать.
Прочел Чарльз. Его обычно детский голосок ломался и приобретал более низкий тембр, набирая густоту и мощь.
Внезапно Юлия встряхнулась, будто очнулась от волшебного оцепенения.
– Боже мой! – воскликнула она. – Ты мужаешь. Прислушайся. Твой голос начинает ломаться.
– Нет-нет, – поспешно отвечал Чарльз. – Еще не время.
Вдруг он смутился, снова почувствовав себя в роли ребенка.
– Зачем ты читаешь Шекспира? Это по программе на следующее полугодие?
– Нет, – ответил он, злорадствуя от своей власти и желания досадить ей. – Завтра у меня свидание с Брендой, и я собираюсь на ней это опробовать.
Теперь наступила очередь Юлии взять верх. Он видел, как губы матери превратились в узенькую полосочку.
– У этой девицы скверная репутация.
– Я знаю, – сын посмотрел на мать сверху вниз. – Вот поэтому-то я и иду с ней в кино.
Он торопливо вышел из комнаты, прежде чем чувство вины, всегда сопровождавшее его в столкновениях с матерью, не легло свинцовой тяжестью ему на плечи, уничтожив остаток вечера.
Годы обучения Чарльза в классической школе были трудными и суровыми. Юлия ни о чем, кроме Оксфорда или Кембриджа, и слышать не хотела для своего сына. Амбиции самого Чарльза далеко перешагнули желания его матери. Но, как бы там ни было, поступление в эти университеты означало годы, посвященные упорной учебе, но при этом следовало учесть два противодействующих фактора. Первая главная проблема состояла в том, что Чарльз не был настолько талантлив, чтобы с блеском и легкостью вкушать плоды просвещения, которые давались ему всегда в результате ужасной борьбы. Вторым препятствием являлось то, что внутрь этих бастионов привилегий и предрассудков попадало жалкое количество выпускников классической школы. Мысль о возможном провале наводила ужас, но еще страшнее и невыносимее было представить состояние матери после провала. Юлия помогала ему всем, чем только могла. Действительно, ведь она фактически бок о бок с сыном прошла весь курс обучения в классической школе.
Уильям намного отстал от них. Отцу и сыну практически не о чем было поговорить, кроме эпизодических разговоров об автомобилях. Уильям сам ужасно стыдился своего положения, но чувствовал свою беспомощность. Он свято верил в то, что так ничтожно мало может предложить своей жене. Чарльз, с его книжками и мудреными словами, мог заставить ее лицо засветиться улыбкой, зажечь ярким блеском глаза, что ему самому удавалось сделать крайне редко. К счастью, он был не из тех людей, что часто обращались к самоанализу.
Его эмоциональная сфера настолько сильно притупилась из-за того, что он вырос без матери, что Чарльз даже не заметил, как тихая робкая Элизабет сдала свои отборочные испытания после начальной школы, причем без фанфар и дополнительных занятий.
– Замечательно, дорогая, – все, что сказала Юлия, когда получила письмо из школы.
Элизабет и не ожидала чего-то большего. Она была очарована своим эффектным и обаятельным старшим братом, который служил гордостью их семьи. Она предпочитала его общество всем остальным, и даже в том случае, если знала ответ на вопрос, часто просила его помочь с математикой только ради того, чтобы немного побыть с ним рядом и привлечь к себе его внимание.
Если Чарльзу звонили девочки, Юлия строго говорила им, что сын делает уроки. У нее получалось так свирепо, что девочки не осмеливались позвонить еще раз.
– Думаю, тебе пора поговорить с Чарльзом, – сказала она Уильяму. – Нужно предостеречь его от опасностей… Многие девочки, что звонят ему, отнюдь не блещут скромностью поведения.
Уильям встревожился.
– Наверняка он наберется всего этого в школе без нашей помощи, – ответил он. – У меня было именно так.
– Да, в тебе я не сомневаюсь, – в ее тоне звучало горькое осуждение, которого Уильям прежде не слышал.
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился он. Полагая, что оттягивать этот разговор не имеет смысла, Уильям предложил Чарльзу вместе сходить на футбол. Сын согласился не только из вежливости, но из-за того, что хотел поднять вопрос о карманных деньгах. Футбольные матчи он ненавидел. Он презирал отца за то, что тот кричал и свистел вместе с толпой, а в конце матча, вытянувшись в струнку и со слезами на глазах, пел «Боже, храни королеву».
– Старый, глупый дурак, – бормотал он про себя.
Домой они возвращались молча. Именно тогда Уильям сказал Чарльзу, что секс – не то, что преподносится в розовой упаковке. Сын согласился и попросил прибавить десять шиллингов в неделю на карманные расходы. Уильяму стало легко от мысли, что теперь можно радостно сообщить Юлии об исполнении отцовского долга и доложить о безропотном согласии Чарльза, который тем временем пожалел о том, что не попросил прибавку в пятнадцать шиллингов. В тот вечер они оба вернулись домой довольные собой.
Годы, которые Чарльз провел в классической средней школе, были самыми счастливыми в жизни Юлии. У сына все получалось так, как она хотела, с дочерью проблем вообще не существовало, а Уильям продолжал процветать. Когда Чарльзу исполнилось пятнадцать лет, они перебрались в особняк, расположенный в более респектабельном районе. В доме было три спальни, так что у Элизабет появилась своя комната вместо угла в столовой их прежнего домика. Претензии Юлии становились все большими, так как она расширила круг своих знакомых, куда входили, в основном, родители друзей Чарльза. Среди подруг она по-прежнему отдавала предпочтение Руфи. Обе наслаждались обществом друг друга, тогда как в то же время оставались яростными соперницами. Муня у Руфи был безупречен – просто само совершенство. И мать прочила ему карьеру управляющего транснационального банка. Юлия видела своего сына звездой первой величины на литературном небосводе Лондона. Он заимеет роскошный дом, где она будет устраивать для него блистательные приемы. Она всегда вспоминала библиотеку в ее старой школе со стаканами хереса. Уильям тем временем стал таким уважаемым представителем делового мира и так хорошо вел свои финансовые дела, что они получили открытку с собственноручной подписью управляющего банка. Она заняла почетное место на камине, а Юлия никогда не забывала упоминать о столь значительном событии их биографии всякому приходившему в дом гостю.
Все праздники или семейные торжества означали сборища родственников Юлии в одном из домов их клана. Чарльза они утомляли до смерти, особенно – дядя Макс.
– Уже пробовал девочку? – хрипло интересовался он, тяжело ударяя Чарльза по спине. – Она должна быть веселой и не ломакой. Вот то, что надо.
От одного взгляда на этого человека Чарльзу становилось не по себе, и он съеживался от страха. Чем старше становился Макс, тем больше он толстел и балагурил. Его жена выглядела грустной и несчастной, а дети – нервно дергались и проваливались на экзаменах. Как раз перед тем, как Чарльзу сдавать экзамен по программе средней школы на повышенном уровне (после шестого класса), он заметил матери:
– Ты всех наших так хорошо знаешь, когда они собираются вместе, совсем как в семье Муни. У них тоже подобные сборища. Даже есть дядя, типа нашего Макса. И те и другие любят золотые украшения. Мама, в нас течет еврейская кровь?
Юлия очень строго на него посмотрела и ответила:
– Может, где-то у далеких предков, но мы – валлийцы, жители Уэльса.
Тема осталась закрытой на долгие годы.
Глава 11
К тому времени как тетя Эмили и тетя Беа подъехали вместе с Рейчел к воротам школы, было уже шесть часов. Темнело, и контуры старого грандиозного строения в стиле королевы Виктории неясно вырисовывались перед ними в вечернем полумраке. Рейчел испытывала бурную радость с оттенком страха. Она приготовилась к интернату, прочитав все книги по предметам, которые можно было только достать. Ее любимой была книга с названием «Школьная озорница», полная ночных пирушек и веселых проказ. Все девочки состояли в интимной дружбе – отношениях, совершенно неизвестных в замкнутом мире Рейчел.
Тетя Эмили часами рассказывала, на что это будет похоже. Все эти рассказы сплетали в себе чистой воды вымысел и стечение разных обстоятельств, поскольку тетя Эмили никогда не бывала в школе-интернате. Единственным реальным впечатлением был визит в школу, когда они с Беа привозили Рейчел на собеседование.
– Спальни были чудесными, правда, дорогая? – сказала она Рейчел.
– У меня будет много подруг, да?
– Разумеется, – ответила тетушка Эмили, занимавшаяся пришиванием бирок с инициалами к новой одежде Рейчел.
Девочке нравился ворох новенькой одежды. Она проводила уйму времени перед зеркалом, примеряя галстук и разглядывая девочку с длинными, густыми и блестящими волосами, большими серьезными карими глазами и крупным ртом. На нее смотрело важное отражение. Она вдруг ощутила внезапный крен в плавном и размеренном течении своей жизни. Все изменялось безвозвратно и навсегда. Теплый уютный кокон, окружавший ее до сих пор, вдруг нарушился, и она ощутила неуютный холод беззащитности. Она побежала разыскивать тетушку Эмили и, бросившись ей в объятия, расплакалась. – Я не хочу расставаться с тобой. Тетя Эмили тут же начала всхлипывать. – Но это же ненадолго. Половина семестра – несколько недель разлуки. Я буду писать тебе каждый день.
Они с рыданиями повисли друг на друге, поднявшись на ступеньки пансиона Святой Анны. Беа решила положить конец всем сантиментам.
– Пошли, – сурово приказала она Эмили. – Рейчел, тебе пора. Сейчас подадут ужин. Не опаздывай.
Увидев, какой был жалкий и одинокий у ребенка вид, она успокоила девочку:
– Все будет хорошо, Рейчел. Поверь мне. Как только ты устроишься и заведешь подруг, тебе не захочется возвращаться домой.
– Я хочу домой сейчас, – плакала Рейчел. Тетушка Беа крепко прижала ее к себе и пообещала:
– Приеду проведать тебя через две недели. Они медленно отъехали к воротам. Всю дорогу домой женщины молчали. Рейчел так много значила в жизни обеих, что вызванный ее отсутствием пробел будет трудно восполнить до тех пор, пока девочка не вернется.
– Думаю, надо сказать ей, как она к нам попала, – заметила Эмили. – У остальных детей почти у всех есть отцы и нормальные семьи.
– Я тоже об этом думала, – сказала тетя Беа. – Увидим, спросит ли она об этом во время каникул.
По прошествии первых нескольких недель Рейчел все еще оставалась в состоянии шока. Кроме шума от ста двадцати учениц, существовал, казалось, бесконечный свод правил, которые нужно было знать и безукоризненно исполнять. Самым священным считался «обязательный реверанс преподобной настоятельнице». Преподобная настоятельница была красивой, с лицом сирены, монахиней, которая величаво проплывала по коридорам и, как говорили, отличалась своей набожностью настолько, что даже самые худшие воспитанницы склоняли перед ней головы и с трепетом преклоняли колени. «Не бегать по коридорам», «Не разговаривать на переменах»… – список казался бесконечным.
Рейчел узнала, что ей предоставлено право принимать ванну два раза в неделю и два раза в неделю менять белые панталоны, а толстые синие шаровары позволялось менять только один раз в неделю. Она ужаснулась оттого, как ей пришлось раздеваться в первый день в спальне до майки и панталон.
– Рейчел, – одернула ее случайно проходившая надзирательница, – не будь бесстыдницей.
Рейчел в недоумении посмотрела на нее. Другие девочки, которые в это время копались в своих шкафчиках и ящичках, начали хихикать.
– Извините, госпожа надзирательница, – ответила она, – я вовсе не хотела показаться бесстыдной. Просто я раздевалась.
Надзирательница, которая оказалась единственной имевшей детей женщиной в школе, смягчилась:
– Возьми свой халатик, дорогая. Как только ты снимешь блузку, прежде чем снять белье, поворачивайся ко всем спиной и накидывай на плечи халатик. Это не сложно, если немного наклониться. Таким образом мы заботимся о своей нравственности и скромности.
– Благодарю вас, госпожа надзирательница, – покорно сказала Рейчел.
Каждая спальня имела название какого-нибудь цветка. Поскольку Рейчел исполнилось только десять лет, она размещалась в спальне для младших с названием «Фиалка». Там вместе с вновь прибывшими оставались несколько воспитанниц со стажем. Ежедневно, ровно в восемь часов вечера возле выключателя возникала сестра Вера, высокая, статная и злопамятная.
– Восславим Иисуса Христа, – взывала она. Щелчок, и свет гас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76