При этом ее черты сохраняли все то же ангельское выражение. Воровка оглянулась назад и встретилась взглядом с Жакобом. В тот же миг ее лицо неуловимым образом переменилось – стало озорным и вызывающим. Жакоб почувствовал себя соучастником этой мелкой кражи, но мимолетное выражение лжи исчезло с девичьего лица, и в следующий миг Жардину показалось, что все это ему померещилось. Однако девушка не позволила ему оставаться в этом заблуждении: прежде, чем нагнать своих подруг, она чуть приподняла юбку и кокетливо вильнула задом. Жакоб был уверен, что эта выходка предназначалась специально для него.
Ошеломленно застыв на месте, через минуту он громко расхохотался и двинулся дальше за школьницами. Держась от них на приличном расстоянии, Жардин выяснил, что девушки учатся в монастырской школе, расположенной неподалеку. Воровка с ангельским личиком за все время ни разу не обернулась, и вскоре весь выводок скрылся за массивными воротами школы. Жакоб запомнил адрес, зачем-то посмотрел на часы. Он никогда не занимался волокитством, но эту девушку во что бы то ни стало хотел увидеть вновь.
На следующий день в то же самое время он пришел на рынок и стал ждать. Школьницы не появились. Глубоко разочарованный, Жакоб удалился и приходил на то же место еще два дня. На третий день его терпение было вознаграждено: через сутолоку рынка вновь проследовала вереница чинных школьниц. Жакоб смотрел во все глаза. Золотоволосая девушка опять отстала от своих подруг и возле того же самого прилавка вдруг обернулась, посмотрела прямо в глаза Жакобу. У того замерло сердце. Не сводя глаз с его лица, школьница взяла два самых больших яблока и преспокойно положила их в карманы. Затем улыбнулась Жакобу и присоединилась к своим подругам. Это был явный вызов.
Жакоб почувствовал такое возбуждение, какого не испытывал с подростковых лет, когда даже мимолетный женский взгляд заставлял его трепетать от вожделения. Сам не понимая, что с ним происходит, он последовал за школьницами. Когда монастырские ворота уже распахнулись, Жакоб вдруг решился. Он быстро вырвал листок из блокнота и написал на нем: «Кафе «Дом», суббота, пять часов вечера». Внизу он поставил свою подпись.
Потом Жардин быстрым шагом приблизился к воротам и уронил на мостовую толстый фолиант, который нес под мышкой. Когда рядом с ним поравнялась золотоволосая школьница, он выпрямился, подобрав книгу, и незаметно сунул ей записку в карман – туда, где лежало похищенное яблоко. Одна из монахинь с суровым видом стояла возле распахнутой створки ворот. Жакоб Жардин бросил на нее рассеянный взгляд и деловито пошел дальше.
В субботу Жакоб сидел на террасе кафе «Дом» уже с четырех часов. В руках он держал газету, но не столько для чтения, сколько для прикрытия: если бы в кафе вошел кто-то из знакомых, за газетную страницу можно было бы легко спрятаться. В течение предшествующих двух дней Жардин буквально считал часы. Придет она или нет? Ни о чем другом он думать не мог. В тридцатые годы девушки из приличных семей, да еще обучавшиеся в монастырских школах, не ходили на свидания с незнакомыми мужчинами. Один на миллион – примерно так рассчитывал Жакоб свой шанс.
И все же он надеялся. Закрыв – лицо газетой, Жакоб шарил глазами по бульвару. День выдался ясный и теплый, несмотря на октябрь. Лица прохожих, освещенные солнцем, казались веселыми и беззаботными. В начале шестого Жакоб начал крыть себя последними словами. Еще через десять минут он сочинял фантастические планы: как бы узнать имя девушки, а потом заявиться в монастырь якобы с весточкой от ее родителей.
Время шло, а Жакоб сидел, как приклеенный, уже ни на что не надеясь. Полчаса спустя в кафе вошла она. Доктор Жардин, человек светский и бывалый, совершенно растерялся. Волосы девушки были небрежно рассыпаны по плечам, обрамляя идеальный овал лица золотистым нимбом. Одета она была в широкую юбку, еще сильнее подчеркивавшую стройность фигуры. Блузка с целомудренным кружевным воротничком была расстегнута ниже, чем следовало, и Жакоб увидел, что у этой школьницы не по возрасту пышная грудь. Одним словом, одета она была совершенно не по моде, но этот наряд ей очень шел.
Когда она заговорила, неожиданно оказалось, что у нее глубокое контральто.
– Здравствуйте, смотрите, что я вам принесла.
Откуда-то из складок широкой юбки она извлекла сверкающее яблоко и водрузила его посреди стола.
На лице девушки появилась лукавая, озорная улыбка.
Жакоб засмеялся, взял яблоко и с удовольствием его надкусил.
– Ну как, вкусно? – спросила она, глядя на него плотоядным взглядом.
– Да, большое спасибо.
Жакоб был совершенно очарован. Он не мог отвести взгляда от синих глаз девушки. Затем, опомнившись, представился:
– Жакоб Жардин. – И протянул руку.
Она церемонно пожала ее, вновь преобразившись.
– А меня зовут Сильви, – сообщила девушка, не называя своей фамилии. – Вы знаете, очень неприлично назначать юным девушкам такие свидания.
Жакоб так и не понял, серьезно она говорила или поддразнивала его.
– Сильви. Лесная нимфа. Я мог бы догадаться… – пробормотал он.
– Я хочу шоколадное мороженое, – заявила девушка, опять превратившись в школьницу. – Самую большую порцию.
– Ну разумеется.
Жакоб подозвал официанта.
В речи Сильви чувствовался легчайший акцент, но Жардин не мог разобрать, какой именно.
После того как Жакоб сделал заказ, Сильви сообщила: – Никакая я не нимфа леса. Я лес терпеть не могу. Я люблю город, большой город. Особенно ночью. А больше всего на свете я ненавижу монастыри. – Ее передернуло. – Меня выпускают оттуда только на уроки музыки.
Она потянулась к большому портфелю, открыла его и достала ноты.
– Вот, смотрите, какую музыку я люблю.
Она отложила в сторону Шопена, Листа и помахала у Жакоба перед носом растрепанными листками.
– Гершвин. «Синяя рапсодия».
Сильви сделала вид, что с размаху ударяет по клавишам.
– А вы любите музыку?
– Да, очень, – промямлил Жакоб, чувствуя, что обычная находчивость его оставила. – Я бы с удовольствием послушал, как вы играете.
Сильви оценивающе смотрела на него.
– Чем вы занимаетесь?
– Я врач, – ответил Жакоб, предпочитая не называть свою специальность.
Девушка окинула его недоверчивым взглядом, запрокинула назад голову и громко расхохоталась.
– Врач, а сами едите ворованные яблоки!
Эта мысль почему-то показалась ей необычайно забавной. Впрочем, почти сразу же Сильви посерьезнела.
– Для врача вы слишком красивый.
Жакоб смутился и одновременно обрадовался. Женщины его круга не вели себя подобным образом, не говорили таких вещей. Глядя на большеглазое лицо Сильви, Жардин ощущал необычайную свободу, а девушка тем временем была увлечена своим мороженым.
Отправив в рот последнюю ложку, она с какой-то детской резвостью вскочила на ноги и быстро направилась к выходу, вместо прощания буркнув лишь:
– Ну, мне пора.
– Подождите! – крикнул Жакоб. – Ведь я даже не знаю, как ваша фамилия.
Люди за соседними столиками обернулись, чтобы насладиться этой занимательной сценой.
Смутившись, Жакоб заказал «перно». И лишь когда официант поставил перед ним на столик бокал с бесцветной жидкостью и графин воды, Жардин заметил пригласительный билет. На нем было написано: «Сестры аббатства святого Ангела приглашают вас на концерт классической музыки…» Концерт должен был состояться через две недели. Среди выступающих значилось имя Сильви Ковальской. Вот оно что, подумал Жакоб. Легкий акцент, светлые волосы, точеное личико – конечно же, она полька.
Жакоб задумчиво потягивал сладковато-горький напиток. Неужели очаровательная Сильви Ковальская оставила приглашение нарочно, дала понять, что хочет увидеть его вновь? Или это обычная рассеянность? Как бы там ни было, он обязательно придет. Это решено.
Две недели тянулись очень медленно. Жакоб вообще не отличался долготерпением. Все его друзья знали, что Жакоб Жардин – человек крайне нетерпеливый, и лишь коллеги по работе не догадывались об этом недостатке доктора Жардина. В следующую субботу он снова пришел в кафе «Дом», но Сильви так и не появилась. Тогда он решил действовать. Жакоб вспомнил, что среди его знакомых есть одна дама, водящая дружбу с поляками. Жакоб решил нанести ей визит.
Мадам Эжени де Труай (урожденная Сокорска) была очень польщена визитом молодого доктора Жардина, хоть его появление и явилось для нее полнейшей неожиданностью. Дело в том, что этот молодой человек в прошлый раз появился в салоне мадам де Труай, сопровождая принцессу Матильду, а всякий друг принцессы считался в этом доме важной персоной. Как только Жакоб появился в гостиной, хозяйка сразу же дала понять собравшимся, что это за птица.
– Как поживает принцесса Матильда? – осведомилась она.
Миловидная горничная в черном форменном платье поставила перед Жакобом миниатюрную чашечку с китайским чаем.
– Да вроде бы ничего, – небрежно ответил Жакоб. – Она сейчас в Шотландии.
Он огляделся по сторонам: позолоченные колонны, тяжеловесная мебель в стиле ампир. Вести разговор на великосветские темы в его намерения не входило.
– А как поживаете вы? Я слышал, что летом вы отдыхали возле Монпелье. Мать рассказывала мне, что встретилась с вами в Бошане.
Эта маленькая деталь всплыла в памяти Жардина как нельзя более кстати.
– Ах да, ваша матушка.
Эжени де Труай совсем забыла об этой встрече.
Однако она обратила внимание на то, как ловко Жакоб перевел разговор на другую тему. Говорить о принцессе Матильде он явно не желал. Эжени не раз спрашивала себя, что связывает принцессу с доктором Жардином. Слишком уж часто их видели вместе, когда принцесса бывала в Париже. Но репутация ее высочества была настолько безупречна, что принцесса могла позволить себе вольности, которые скомпрометировали бы другую женщину. Оставалось только догадываться, в каких она отношениях с этим Жардином.
Жакоб прекрасно понимал, над чем сейчас размышляет госпожа де Труай. В светских салонах он чувствовал себя как рыба в воде и, совершенно не задумываясь, осыпал хозяйку комплиментами. Нужно было незаметно, как бы между прочим выйти на интересующую его тему. Такую возможность Жакобу предоставила чайная чашка.
– Если я не ошибаюсь, это знаменитый польский фарфор? Очень красиво. Кстати, ваша семья, кажется, польского происхождения, верно?
– Верно.
– Знаете, недавно я познакомился с очень интересной молодой особой, тоже полькой по происхождению. Ее зовут Сильви Ковальская.
Жакобу стоило большого труда произнести это имя так, чтобы голос не дрогнул.
– Как же, как же – молодая Ковальская! Ее крестные родители Поль и Жюли Эзар – близкие знакомые ее высочества.
Очевидно, поэтому хозяйка и не особенно удивилась словам Жакоба. Зато молодого Жардина эта весть привела в некоторое смущение. Мир оказался теснее, чем он думал. Посему он решил воздержаться от комментариев и лишь кивнул головой.
Впрочем, Эжени де Труай не нуждалась в поощрениях – светские сплетни были ее страстью. Эта энергичная женщина, скованная условностями своего социального круга, отводила душу, лишь перемывая косточки своим знакомым. Весь нерастраченный пыл души госпожи де Труай был отдан этому благородному занятию. А история Сильви Ковальской была настолько занимательна и поучительна, что молодому другу принцессы Матильды она не могла не понравиться.
– Бедняжка Сильви. Это очень печальная история. Она приехала в Париж тринадцатилетним ребенком, родители отправили ее учиться в монастырскую школу. Они приезжали довольно часто, навещали ее. Это очень хорошая семья, аристократическая, но обедневшая. Да и нравы у Ковальских несколько диковатые. Особенно этим отличалась мать девочки. В Париже за Сильви приглядывали Поль и Жюли Эзар. Во время каникул она жила у них. А потом произошла совершенно кошмарная вещь. Когда же это было? Три, нет, четыре года назад. Совершенно кошмарная авиакатастрофа. Погибли и отец, и мать, и брат бедняжки Сильви. Видите ли, господин Ковальский был летчиком-любителем. Это была настоящая страсть. Семья летела в Париж на самолете, но над Альпами попала в снежную бурю. Самолет разбился. – Эжени драматически всплеснула руками. – Один миг, и все было кончено. Бедная Сильви.
– Вот оно что, – прошептал Жакоб.
– Кажется, у нее в Польше остался дед и еще, разумеется, всякие тетки, дяди и так далее. Но Эзары решили, что Сильви должна закончить образование в Париже. По-моему, и сама девочка этого хотела. Теперь Эзары – ее семья. Мне рассказывали, что она непростой ребенок, но, сами понимаете, такая нелегкая судьба… – Эжени снова развела руками.
Жакоб покачал головой.
– Да, трагичная история, – тихо сказал он.
Ему стало трудно дышать. Больше всего Жакобу хотелось выспросить у хозяйки как можно больше о Сильви Ковальской, но правила вежливости этого не позволяли. Жардин попробовал найти другую тему для разговора, но у него ничего не вышло. К счастью, госпожа де Труай любила брать инициативу в свои руки. Она желала знать все-все про психоанализ и про поездку месье Жардина в Вену. Кажется, он встречался там с этим ужасным доктором Фрейдом?
В следующую субботу Жакоб Жардин сидел в большом прохладном зале аббатства святого Ангела. Каменные стены были голы, если не считать картин с изображением святых. На деревянных скамьях сидеть было жестко, суровая монастырская атмосфера действовала на присутствующих удручающе. Глаза публики были устремлены на сцену, где блестел лаком рояль и возвышалась арфа. Сцена была окрашена разноцветными пятнами – свет падал на нее через витражи. Контраст между мрачным залом и празднично расцвеченной сценой был поистине разительным.
Жакоб Жардин обычно очень мало значения придавал тому, какое впечатление он производит на окружающих. В детстве он был избалованным ребенком, в котором мать и отец души не чаяли. При этом отец всегда обращался с мальчиком как с равным. Когда же Жакоб стал взрослым, в его жизни всегда была какая-нибудь важная цель, и, всецело поглощенный очередной задачей, он совершенно не интересовался своим внешним видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45