Жардин заметил, что больные этого типа реагируют на мельчайшие изменения в окружающей обстановке. Для того, чтобы отправиться на встречу с врачом в новую комнату, женщины наряжались, надевали чулки, подкрашивали лицо. В этом уютном кабинете, который Жакоб называл «терапевтическим пространством», была создана непринужденная обстановка: на столиках лежали журналы, краски, в углу стояла маленькая плита. Понемногу пациентки привыкли к этой атмосфере, стали общаться друг с другом, с сестрами, с доктором. Здесь к каждой из них относились, как к личности. Через год шестеро из пациенток покинули лечебницу. Правда, после того, как новый главный врач закрыл «терапевтическое пространство», пятеро из вылечившихся вернулись обратно. Новый главврач ссылался на нехватку медперсонала и отдавал предпочтение инсулиновому лечению, к которому Жакоб относился крайне неодобрительно.
Но Жардин решил уйти с работы не из-за этого. Причиной его поступка стали события, происходившие за пределами мира психиатрии. Повсеместно – в прессе, в поэтических памфлетах и книгах, кафе, салонах, за семейным обедом – возникали одни и те же споры. В стране рос антисемитизм, движение за «очищение» Франции. Сторонники этой точки зрения, руководимые узкопонимаемым патриотизмом и произвольно толкуемыми моральными нормами, агитировали за «сильную руку» на германский манер. Либеральные нравы республики, демократические свободы и терпимость подвергались резкой критике. Жакоб с ужасом ожидал, что словесные баталии вот-вот перерастут в настоящую войну.
Он спустился по лестнице в отделение краткосрочной госпитализации. Именно сюда город выплескивал мусор и отбросы человеческого моря. Здесь можно было встретить буйных проституток, доставленных в полицейском «воронке?», старых бродяг в последней стадии белой горячки, а сегодня Жакоб увидел в углу какую-то женщину, прижимающую к груди кучу тряпья и громко рыдающую.
Трое служителей приемного покоя возились с молодым солдатом, которого выворачивало наизнанку. Жакоб приблизился к этой группе и выслушал отчет студента-медика. Солдата привезли из казармы, где он пытался пробить головой кирпичную стену. Судя по рассказам его товарищей, он в течение всей предыдущей недели глотал болты, гайки и гвозди. Рентген подтвердил этот факт.
– До того, как его начало рвать, – шепотом рассказывал студент, – он очень спокойным голосом сказал нам, что превратился в идеального железного солдата, которые так необходимы нашей армии. Сказал, что он – человек из железа.
Губы Жакоба тронула угрюмая усмешка. «Человек из железа». Он мысленно повторил эти слова. Идеальная формулировка для принятого сегодня решения. Чего ради Жакоб вел долгую, изнурительную борьбу с болезнями души? Ради чего он теперь решил вернуться в лоно физиологической медицины? Ответ ясен – чтобы подготовиться к встрече с «людьми из железа». Ему предстоит врачевать раны, которые будут нанесены их стальными руками. Таково требование времени.
Ночью, поддавшись необъяснимому порыву, Жакоб написал принцессе Матильде письмо, в котором известил ее о своем решении. Еще одно письмо он отправил отцу. Вот уж кто наверняка будет доволен таким поворотом событий, подумал Жакоб.
На следующий день рано утром зазвонил телефон.
– Жакоб! – возбужденно заорал в трубку Жак Бреннер. – Сегодня вечером. В девять часов, понял? Не раньше и не позже. До встречи.
И Жак повесил трубку, очевидно, очень довольный произведенным эффектом.
Жакоб приехал в собственную квартиру на остров Сен-Луи, волнуясь и замирая сердцем, словно перед первым визитом к малознакомым людям. Погремев в кармане ключами, он передумал и позвонил в дверь. Открыл ему Жак. Лицо его светилось оживлением, долговязая фигура так и дергалась от нетерпения.
– Входи скорей! Все уже собрались.
Не давая возможности другу задавать вопросы, Жак проводил его в гостиную, где сидели человек десять приглашенных. Двое или трое были знакомыми Сильви по ночным клубам; двух негров Жакоб видел впервые; кроме того, в комнате были Мишель Сен-Лу и Каролин, не расстававшаяся со своей подругой с самого начала беременности. Каролин поздоровалась с Жардином как-то неуверенно. Оглядевшись по сторонам, Жакоб заметил еще одну гостью – ту самую американку, Эйми, с которой познакомился когда-то в кафе. Должно быть, она пришла с Мишелем, подумал Жардин и подошел поздороваться. Горничная, которую он прежде никогда не видел, разливала по бокалам вино и обносила гостей подносами с крошечными канапе. Хозяйки в гостиной не было.
Как только Жакоб взял в руку бокал, Жак Бреннер попросил у присутствующих внимания.
– Как вам известно, – начал он, – сегодня у нас необычный вечер. Сильви Ковальская попробует себя, так сказать, в новом репертуаре. – Он чарующе улыбнулся.
Каролин первая громко захлопала в ладоши, остальные присоединились к аплодисментам.
Из дальнего угла гостиной донесся звук трубы и корнета. Все обернулись и увидели двух негров в смокингах, наигрывавших негромкую мелодию. Сразу же вслед за этим в комнате появилась Сильви. Жакоб едва узнал ее. Сильви была одета в просторное, ниспадающее складками платье, еще более подчеркивающее громоздкость ее фигуры, но каким-то странным образом маскирующее беременность. Волосы Сильви были уложены на манер театральной тиары и сплошь покрыты маленькими жемчужинами.
Весь наряд выдержан в нарочито вульгарном стиле, подумал Жакоб. Этот маскарад показался ему отвратительным. Но нельзя было отрицать, что Сильви прекрасно играет свою роль. Она ступала твердо, уверенно, величественно. Когда грубо размалеванные яркой помадой губы приоткрылись, раздалось глубокое, мощное контральто, прежде Сильви Ковальской несвойственное. Голос был мощным, горьким, хриплым; он то взывал о жалости, то напоминал трубный рев.
Когда Сильви, закончив петь, склонилась перед аплодировавшими слушателями в монументальном поклоне, Жак прошептал Жакобу на ухо:
– Перед тобой живое воплощение Матери Дождя.
– Кого-кого? – не понял Жакоб.
– Не имеет значения. Какая-то там мифологическая мать, к настоящему материнству отношения не имеющая.
Сильви снова запела: «Прощай, папочка, прощай. Не нужен ты мне больше, нет…» В словах песни звучало горестное сожаление и презрение ко всему мужскому полу.
Жакоб смотрел во все глаза. Зрелище было поистине поразительным. Дело даже не в том, что песня так сильно отличалась от обычного репертуара Сильви. Главное – перемена, произошедшая с певицей. Роковая соблазнительница, ритмично покачивавшая бедрами, исчезла бесследно. Не было и бледной девочки, испуганной и раздавленной грузом беременности. Новая Сильви являла собой настоящую икону материнства – существо мощное, уверенное в своей силе.
Когда гостиная вновь взорвалась аплодисментами, Жак прошептал:
– Чертовски хороша. Ты должен меня поздравить.
– Поздравляю. Ты просто Дягилев. Но что будет, когда концерт закончится?
– Понятия не имею, – пожал плечами Жак. – Думаю, метаморфоза тебе не понравится. Но до тебя мне дела нет. Моя задача – Сильви. А о себе ты как-нибудь позаботишься сам.
Все это Жакобу очень не понравилось. Когда концерт был окончен, Сильви тяжело, но царственно опустилась в кресло. Все ее поздравляли, целовали. Жакоб терпеливо ждал своей очереди. Когда поклонники и поклонницы расступились, он подошел к жене и негромко сказал:
– Сильви, ты была великолепна.
Чувствуя на себе взгляд Жака, он наклонился, чтобы поцеловать жену в щеку. Сильви не отшатнулась, как непременно поступила бы еще несколько дней назад. Но она взглянула на Жакоба, как на постороннего, небрежно поблагодарила его и обернулась к Каролин.
– Кстати, – минуту спустя сказала она. – У меня пока поживет Каролин. Тебе ведь удобно у Жака, правда?
Жакоб смотрел на нее, ничего не понимая.
В глазах Сильви зажегся мстительный огонек.
– Мне будет гораздо лучше с ней. Это ведь наше внутреннее, женское дело.
Жакоб отправился в кабинет, который в последние месяцы стал его спальней. Жардина буквально трясло от ярости. Он бешено пошвырял в чемодан книги и одежду. В дверях появился Жак. Он смотрел на эту сцену с явной иронией.
– Итак, она тебя вышибла. Я ожидал чего-то в этом роде.
– Вижу, тебе весело. Что ты сделал с моей женой?
– Ничего – просто освободил ее от ненависти к своему телу. Я рассказал ей о культе матери, о Матери Дождя, которая гордится своим чревом, гордится своей женскостью и способностью рожать детей. Думаю, суть моей психотерапии сводится к этому. По-моему, Сильви выглядит лучше, ты не находишь? Во всяком случае, можно не опасаться, что она наложит на себя руки.
Жакоб посмотрел на друга с неприкрытой враждебностью.
– Это верно. С другой стороны, она не стала относиться ко мне лучше.
– Пожалуй, – задумчиво кивнул Жак. – Понимаешь, для вящей убедительности мне пришлось доказывать ей, что мужчина – существо малозначительное и второстепенное. Сегодня один, завтра другой – какая разница. Должен признаться, что убедить ее в этом оказалось нетрудно. Дальше все было очень просто. От ненависти к себе Сильви естественным образом перешла к презрению, направленному – увы – на твою персону.
Жакоб громко захлопнул крышку чемодана и в упор посмотрел на Жака.
– Не знаю, что бесит меня больше – фиглярство моей жены или то, с каким удовольствием ты взираешь на мои муки.
– Да брось ты, дружище. Я открою бутылку своего самого лучшего бренди, и ты утопишь в нем свое несчастье.
– И буду слушать, как ты восторженно щебечешь? Нет уж, слуга покорный.
Жакоб яростно направился к выходу. В подъезде он столкнулся с Эйми, только что вышедшей из лифта.
– Бежите из дома? – с любопытством и насмешкой взглянула Эйми на его чемодан. Ее карие глаза смеялись.
– «Бегу» – слишком мягко сказано, – с невольной горечью вырвалось у Жакоба.
Эйми отбросила со лба прядь пшеничных волос.
– Значит, она вас выставила?
Она, как обычно в разговорах с Жакобом, перешла на английский.
– Можно назвать это и так.
Жардин посмотрел на нее в упор, а потом, взглянув на свой чемодан, расхохотался. Из щели торчал галстук, носок, еще что-то. Жакоб как бы увидел себя со стороны: мешковатый костюм с чужого плеча, рубашка со слишком длинными рукавами…
– Вот именно, сударыня. Перед вами человек, которого выставили самым недвусмысленным образом.
Эйми покачала головой.
– Ваша Сильви – смелая женщина.
– Наверно, вы правы, – согласился Жакоб. – А вы смелая? Хотите со мной выпить?
– И вы будете рыдать на моем плече? – с усмешкой спросила она.
– Не думаю. Это было бы неподобающим занятием для человека моей профессии, – в тон ей ответил он.
– Что ж, вы мне всегда нравились, тем более что через несколько недель я уезжаю в Штаты… – Эйми протянула ему руку. – Ваш Старый Свет мне до смерти надоел.
На ее лице появилась гримаса отвращения.
– Меня это не удивляет, – сказал Жакоб, усаживая ее в машину. – Ни капельки.
После ресторана он отвез ее до дома и вежливо поцеловал в щеку. К немалому удивлению Жакоба, губы Эйми страстно потянулись к его рту. Жардин удивленно уставился на нее.
– Хотите подняться ко мне? – спросила Эйми без малейшего кокетства.
Жакоб кивнул.
– Да, очень хочу.
У него сел голос – уже несколько месяцев он не обнимал женщину.
Они поднялись по лестнице на четвертый этаж, где Эйми снимала маленькую квартирку. Жакоб притянул ее к себе еще в коридоре. Тело Эйми было гибким и упругим, наполненным чувственной энергией. Она откинула голову назад, чтобы подставить шею под его поцелуи. Кожа Эйми пахла свежестью яблока. Когда позднее Жакоб проник в ее тело, Эйми впилась ногтями ему в плечи и нежно застонала. У него было такое ощущение, будто он после долгого отсутствия вернулся домой.
Когда они, обнаженные, лежали на широком диване, заменявшем кровать, Эйми сказала:
– Нам давно следовало сделать это.
Она приподняла голову, лежавшую на его груди, и посмотрела Жакобу в глаза.
Он провел рукой по тяжелой копне ее волос. Жакобу вспомнилась первая встреча с Эйми – ее остроумные замечания, прямой и честный взгляд. Ах, если бы в ту ночь он уже не был влюблен в Сильви, непостижимую, вечно ускользающую. От боли заныло сердце, и Жакоб в поисках облегчения припал к губам Эйми.
– Так или иначе, неплохо было бы сделать это еще раз, – прошептал он.
– Это верно. – Она медленно обвела его взглядом и весело улыбнулась, заметив напрягшийся пенис. – В этом есть смысл.
Жакоб ласково провел пальцем по ее улыбающимся губам. Потом стал осыпать поцелуями ее упругую грудь, гладкий живот, светлый треугольник волос. Эйми ахнула, а он целеустремленно и решительно устремился в недра ее тела.
После этой ночи Жакоб остался у Эйми. Находиться рядом с женщиной, всецело разделявшей его простые и естественные желания, было все равно, что возродиться к новой жизни. Шли дни, недели. Время как бы остановилось. И Жакоб, и Эйми знали, что он никогда не уйдет от Сильви, и все же американка откладывала свое возвращение на родину. Никогда Сильви не была так откровенна и близка с ним, как эта женщина. Жакоб осыпал ее подарками, испытывая смешанное чувство благодарности и вины.
Примерно раз в два дня он разговаривал по телефону с Каролин, которая рассказывала ему о состоянии здоровья Сильви. Они договорились между собой, что, если Сильви пожелает видеть своего мужа, он немедленно прибудет. Однако Сильви подобного желания не высказывала. Жардин старался не думать о том, что будет после рождения ребенка.
Как-то в субботу вечером, незадолго до Рождества, Жакоб и Эйми спускались по лестнице. Вдруг внизу, от комнатки консьержки, донеслись громкие голоса.
У дверей подъезда темнел массивный женский силуэт.
– Я так и знала, что он здесь, – прошипела Сильви, увидев Жакоба.
Она шагнула к нему и с размаху ударила по лицу.
– Грязная свинья!
Кинув на него и на Эйми испепеляющий взгляд, она развернулась и царственной походкой зашагала прочь.
Жакоб, опомнившись, бросился за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45