Впервые девочке стало страшно. Она выдернула руку и бросилась бежать. Егерь беспомощно захлопал глазами, но тут же опомнился и в два прыжка догнал свою жертву. Он повалил Сильви на землю, прижал всей своей тушей. Задыхаясь, Сильви закричала – ее пронзительный голос разорвал ночную тишину. Огромная ручища зажала ей рот, и в тот же самый миг в самую чувствительную часть ее тела ткнулось что-то огромное и твердое. Последнее, что запомнила Сильви перед тем, как провалиться в черноту, был голос, шептавший ей в ухо:
– Кому скажешь – шкуру сдеру, как с зайца.
Когда Сильви пришла в себя, ее несли куда-то на руках. Она слышала приглушенный голос матери, отца. Да, ее нес папа. Она вдохнула его запах, в котором ощущались аромат лимона и табака. Сильви прижалась к отцу, но он настороженно отодвинулся, словно боялся испачкаться. Сквозь прикрытые веки Сильви украдкой взглянула на отца. Они находились в доме, в тускло освещенном коридоре. Отец смотрел на тело дочери с плохо скрываемым омерзением. Сильви быстро зажмурилась, у нее отчаянно заныло в висках.
– Иди и как следует вымойся, – сказал ее папуш. – Слуги не должны увидеть следов крови.
– Так Стасек говорит, что нашел ее в лесу? – с гневным подозрением в голосе спросила мать. – Он лжет. Я никогда не верила этому твоему егерю!
– Если бы это сделал Стасек, он не принес бы ее сюда, – сердито буркнул отец. – Ты посмотри на нее, она вся в крови!
Папуш, которого Сильви так любила, бесцеремонно бросил дочь на кровать и поспешно шагнул в сторону.
А вскоре ее отправили в школу, в Париж. Она была изгнана из собственной семьи. Сильви сидела на заднем сиденье просторного автомобиля и смотрела назад, на большой дом с круглыми башенками и розовым фасадом. Дом становился все меньше, уползал вдаль. Провожал Сильви один лишь Тадеуш – он стоял перед домом и долго махал ей вслед. Папуш, красивый папуш в белой накрахмаленной рубашке, с наманикюренными ногтями, даже не попрощался со своей дочкой. Больше они никогда не увидятся.
Сильви поплотнее закуталась в купальный халат. Ей стало очень холодно – не столько от ночного воздуха, сколько от страшного воспоминания.
«Никогда не пускай мужчину внутрь своего тела», – говорила бабушка.
Она была права! Стоило одному из мужчин проникнуть в тело Сильви, и она навсегда потеряла своего папуша. Прошло несколько недель, прежде чем ее отправили во Францию, и все это время девочка хотела объяснить отцу, что она ни в чем не виновата, но не сделала этого – потому что боялась вспоминать, боялась егеря, а еще больше боялась глаз папуша, которые теперь отказывались на нее смотреть. Все же она ежеминутно чувствовала исходящее от отца презрение, отвращение, словно дочь вдруг стала запятнанной, нечистой. Вот что происходит, когда впускаешь в себя мужчину. От тебя уходит сила. Раньше папуш смотрел на нее с любовью и лаской, обнимал, целовал, она могла добиться от него всего, чего желала.
И вот с Жакобом все повторилось опять. В глазах Сильви заблестели слезы. Она сама впустила его в себя, он не насиловал ее. Правда, на сей раз близкий человек не стал смотреть на нее с презрением, но она все равно его потеряла. Она утратила над ним власть. Сильви тяжело поднялась с пенька, на котором сидела, и побрела назад к дому. Лицо ее было мокрым от слез, когда она бесшумно открыла дверь в комнату Каролин, приблизилась к постели и легла рядом со своей лучшей подругой.
Той давней ночью, несколько лет назад, когда Сильви лежала одна в темной, холодной спальне монастырской школы, точно так же к ней пришла Каролин. За неделю до этого стало известно об авиакатастрофе, и монахини устроили вокруг «несчастной сиротки» целый переполох. Каждый вечер на мессе школьницы должны были молиться за упокой родителей Сильви Ковальской, дабы их души беспрепятственно попали в рай. Сама Сильви не плакала. Она представляла себе, что родители и брат обзавелись крыльями и летят вверх, на самые небеса, выше архангелов. Ее молитвы прибавляли легкости и стремительности их полету. Но чем больше Сильви молилась, тем забавнее казалась ей эта картина. Временами она начинала хихикать, чувствуя на себе осуждающие взгляды монахинь. Тогда Сильви стала молиться в одиночку. Она уходила в маленькую часовню, простиралась ниц перед симпатичной Девой Марией, немного похожей на ее мать. Но сосредоточиться на молитве никак не удавалось. В голову лезло все время одно и то же: большая дохлая крыса, которую она и Тадеуш однажды обнаружили в амбаре. Глаза крысы были широко раскрыты, но сама она лежала неподвижно. Кто-то одним ударом отсек ей голову.
Тадеуш потыкал в труп палкой и с важным видом объявил:
– Видишь, она мертвая. Это значит, что она не может двигаться. Она никогда больше не будет двигаться.
Ночью Сильви в первый раз расплакалась. Тадеуш мертв. Он никогда больше не будет двигаться, даже если за него помолиться. Ничто уже его не оживит. Ничто! Она рыдала в подушку, колотила по ней кулаками. Как было бы хорошо, если бы смерть пришла не к Тадеушу, а к ней. Это было бы правильнее. Сильви ненавидела школу, ненавидела холодные угрюмые коридоры, постоянную слежку. Лучше я умру, думала она, а остальные девочки пускай молятся, чтобы я попала на небеса. В этот миг ее плеча коснулась холодная рука, и Сильви вздрогнула.
– Тише, – прошептала Каролин, ее соседка по комнате. – Подвинься-ка.
Она легла рядом с Сильви и натянула одеяло им на головы.
– Будем дружить, – объявила Каролин.
Она обняла Сильви, погладила ее по волосам, и постепенно слезы высохли. Тело Каролин было теплым, руки легли на грудь Сильви. Потом одна из них спустилась ниже.
Сильви затаила дыхание. У нее сладко защемило в низу живота. Это было знакомое ощущение – иногда она испытывала его, когда слушала чудесную музыку. И еще это происходило всякий раз, когда она подглядывала в окошко за егерем и его женой. Каролин дышала чаще, чем раньше, прижималась к Сильви, гладила ее тело руками. Девочке стало очень легко, беззаботно. На прощание Каролин легко поцеловала ее в лоб и вернулась в свою кровать.
И вот годы спустя Сильви сама пришла к подруге, легла рядом, и ее пальцы стали гладить упругое, крепкое тело Каролин. Та проснулась и возмущенно запротестовала:
– Нет! Я тебе сказала, что с этим покончено. Мы теперь слишком взрослые.
– Но почему? Только из-за того, что мы закончили школу? Ты думаешь, если мы перестали молиться каждый день, наши грехи останутся непрощенными?
Сильви ехидно засмеялась. Она знала, что Каролин относилась к молитвам серьезно, словно этот обряд и мелкие епитимьи, которые она накладывала на себя, снимали с нее ночной грех. Дело в том, что после первой ночи их игры постепенно становились все более сложными и откровенными. Девочки знали, когда дежурная монахиня совершает ночной обход, поэтому попались лишь полгода спустя – одна из монахинь вдруг почему-то решила нарушить заведенный распорядок. После этого грешниц сурово наказали и расселили по разным спальням. Теперь они предавались своей забаве по выходным – реже, но зато еще бесстыднее.
Никто из взрослых не подозревал о природе их отношений. Эзары были счастливы, что Сильви наконец обзавелась подругой, да еще такой серьезной, ответственной девочкой, как Каролин Берже. А тем временем, уединившись в одной из комнат, девочки предавались все более и более мудреным играм. Сильви была смелее, больше любила приключения и обычно брала инициативу на себя. Однажды ночью, когда Каролин не пожелала идти ей навстречу, Сильви пригрозила, что найдет себе мужчину. Сказала, что такое с ней уже случалось. Целых три недели разобиженная и ревнующая Каролин отказывалась с ней разговаривать. Лишь когда Сильви поклялась, что любит свою подругу больше, чем всех мужчин на свете, их отношения возобновились. Затем Сильви решила придать пикантности их любви и с этой целью стала предпринимать небольшие вылазки в мир мужчин. Она одевалась вызывающе, отправлялась в какой-нибудь дансинг и танцевала там до упаду с незнакомыми мужчинами. Если их приставания становились слишком назойливыми, Сильви просто убегала. Раза два она попала в опасную и неприятную ситуацию. А однажды вольности случайного кавалера зашли слишком далеко.
Зато рассказы, которыми Сильви развлекала свою подругу, наполняли их тайные свидания еще большей страстью. Так продолжалось до тех пор, пока Сильви не познакомила Каролин с Жакобом. Тут Каролин объявила, что с детскими глупостями покончено.
– Кончено! – решительно хлопнула она в ладоши. – А если нет – ты меня больше вообще не увидишь.
Пришлось согласиться. Так или иначе, после встречи с Жакобом девичьи игры перестали казаться Сильви такими уж занимательными. Однако сегодня ночью ей неудержимо захотелось вновь ощутить ласку и внимание подруги.
– Я же сказала тебе – с этим покончено, – сердито заявила Каролин. – Одевайся и перестань вести себя как шлюха.
Слово «шлюха» пользовалось у подружек особенной популярностью – они часто пользовались им во время своих тайных игр.
– Я шлюха? – скорчила гримасу Сильви. – А кто первой соблазнил бедную невинную девочку? Может быть, тебя привлекло вот это? – Она подняла золотистую ножку. – Или это? – Обхватила руками свои груди. – Или это? – показала Каролин заостренный язычок.
Все эти жесты были не более, чем игрой, правила которой подруги усовершенствовали в течение нескольких лет.
Но именно в это время мимо комнаты проходил Жакоб, возвращаясь к себе в спальню. Заинтересованный звуком голосов, он остановился и против воли прислушался. Откуда ему было знать, что Сильви произносит слова ритуала, давно уже утратившего всякий смысл. Жардин чуть не задохнулся, почувствовав, что черная туча, нависшая над ним в последние недели, окутывает его со всех сторон. Так, значит, интерес Сильви к нему был не более, чем минутной прихотью? Жакоб не слишком удивился, узнав об отношениях Сильви с Каролин – он подозревал нечто в этом роде. Но одно дело – подозревать, а другое услышать наяву, да еще представлять себе, как это выглядит… Образ Сильви окутался в его глазах еще большей тайной, усугубленной привкусом отчаяния. Лицо Жакоба исказилось от боли.
Примерно с таким же выражением лица Каролин наблюдала за дикими выходками Сильви, которая и в самом деле выглядела очень соблазнительно.
– Перестань, Сильви. Хватит. Уходи!
Каролин отвернулась от своей подруги и стала смотреть в окно.
– Ладно, я ухожу.
Смирившись, Сильви выскользнула за дверь.
Жакоб, находившийся в дальнем конце коридора, возле своей комнаты, обернулся, и ему показалось, что Сильви взглянула прямо на него.
На следующий день за обедом Жюли Эзар слегка дрожащим голосом объявила гостям, что Сильви исчезла.
– Как так исчезла? – растерянно переспросил Жерар. – Она мне не говорила, что уезжает.
– Таковы женщины, сын мой, – важным тоном заявил Эмиль Талейран. – Они никогда нас не предупреждают о своих поступках. Поживешь – узнаешь.
Он с довольным видом похлопал себя по животу.
Жерар вспыхнул, а его отец как ни в чем не бывало продолжил:
– Недавно одна из моих газет напечатала статью о женщине, которая в самый разгар званого ужина, перед десертом, вдруг вышла из комнаты, а обратно вернулась через три года, тоже во время десерта. – Он громко хохотнул, оглядывая лица соседей. – Но это, конечно, всего лишь газетная история… – спохватившись, пробормотал он.
– Сильви сказала, куда она отправилась? – спросила Каролин, стараясь не показать своего волнения. Она чувствовала себя виноватой, и на ее честном лице появилось глубоко несчастное выражение.
– Скорее всего, в Париж, – неуверенно предположила Жюли Эзар.
Она обернулась к Жакобу и оправдывающимся тоном сказала:
– Сильви говорила, что не хотела сюда приезжать. Там должен состояться какой-то концерт, на котором она собиралась присутствовать…
Поль Эзар успокаивающе положил жене руку на плечо:
– После обеда позвоним в Париж. Я уверен, что она дома.
– Я уже звонила, – негромко сказала Жюли. – Ее там нет. Слуги ее не видели.
– Наверно, отправилась к какой-нибудь подруге, – спокойно заметила принцесса Матильда.
Она не могла подавить в себе радость – отсутствие Сильви будет как нельзя более кстати.
Но, взглянув на лицо Жакоба, Матильда поняла, что это ничего не изменит.
Сильви очень хорошо знала, куда едет. Она сидела в купе, загипнотизированная ритмичным покачиванием вагона. Все на свете утратило смысл, остались только стук колес да сельский пейзаж за окном: зеленые поля, обожженная солнцем земля, голые скалы. Еще за окном выплывали апельсиновые и грушевые сады; ветви сгибались под тяжестью плодов. Спустились сумерки, на смену им пришла темная южная ночь. Сильви смежила веки. Свободна! Никто не знает, куда она отправилась. Ни один человек. Душу девушки переполнял такой же восторг, как в детстве, когда она убегала в лес, спасаясь от шлепков и злых криков слишком строгой гувернантки, вырываясь на волю из удушающей атмосферы послеобеденной скуки.
Сильви сошла с поезда в Апте, на маленькой станции. На платформе не было никого, кроме контролера, и девушке вдруг стало страшно.
– Мне нужно в Руссильон, – сказала она контролеру.
Тот подозрительно уставился на нее, насупив мохнатые брови, и указал на единственное такси. Шофер дремал за рулем. Постучав в окошко, Сильви назвала адрес.
– Ну нет, сейчас уже слишком поздно, – ответил шофер. – Завтра.
– Что же мне делать? – в отчаянии спросила Сильви.
– Вон там гостиница. – Он показал направление. – Может, хозяева еще не спят.
Сильви увидела в отдалении мрачное двухэтажное здание с ржавой вывеской «Отель путников».
Она мысленно прикинула, сколько остается денег. Если провести ночь в гостинице да потом еще потратиться на такси, кошелек совсем опустеет. Сильви поникла головой.
– Я подожду здесь. – Она показала на деревянную скамью. – Когда будете готовы к поездке, позовите меня.
Шофер с изумлением наблюдал, как она устраивается на скамье.
– Ох уж эти парижане, – довольно громко пробормотал он, качая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45