Каждый день с десяти до двенадцати она сочиняла, вплетая в повествование рассказы и истории, услышанные от знакомых. В результате получались небольшие едко-ироничные новеллы о жизни «высшего света». Когда таких новелл набралось двенадцать, Матильда, прикрывшись псевдонимом, послала их в одно издательство. Ожидая ответа, она волновалась почти так же, как накануне первой брачной ночи. И ответ не заставил себя ждать. Издатель поздравил господина Ролана Дюби (такой псевдоним выбрала себе Матильда) с блестящим дебютом. «Эдисьон де Блэ» с восторгом напечатает сборник рассказов начинающего писателя.
Прочтя письмо, Матильда захлопала в ладоши. Новое тайное существование доставляло ей невыразимое наслаждение. Светский Париж чуть не лопался от любопытства, тщетно пытаясь угадать, кто такой Ролан Дюби, столь досконально осведомленный о потайной жизни столичных салонов. Загадка так и осталась неразгаданной. Только одному человеку на свете Матильда призналась в своем авторстве.
Примерно в это же время здоровье ее отца стало резко ухудшаться. Первый удар Альбер де Полиньеско перенес незадолго до того, как Матильда решила перебраться в Париж. Князь почти выздоровел, но затем начались осложнения, и князь постепенно стал утрачивать контакт с реальностью. В дневное время он лежал в шезлонге в оранжерее под присмотром двух медсестер. Вечером, уложив детей спать, Матильда садилась к изголовью больного. Иногда она читала ему вслух, и ее голос, казалось, облегчал его страдания. Временами ей даже удавалось с ним побеседовать. Было ясно, что отец не хочет с ней расставаться, и вскоре Матильда поставила в углу спальни маленькую койку.
Эта непривычная близость подействовала на принцессу странным образом. Никогда еще она не находилась рядом с отцом в течение столь долгого времени. В годы своего одинокого детства она стремилась завоевать его любовь, одобрение, хотя бы просто внимание, но все ее усилия оставались напрасны. Теперь же старый князь зависел от нее целиком и полностью; это давало Матильде ощущение власти над ним – чувство недостойное, но не лишенное приятности. В течение долгих лет отец находился где-то на недосягаемой высоте, и вот теперь Матильда получила возможность узнать этого небожителя лучше; но тот, по кому она когда-то тосковала, превратился в жалкого старика.
Как-то ночью легкий сон принцессы был потревожен громким криком. Вскочив с койки, Матильда бросилась к отцу. Глаза его были открыты, но он явно ее не видел. На ее вопрос старик не ответил ни слова. Он продолжал выкрикивать хриплым, пронизанным ненавистью голосом страшные ругательства – никогда еще Матильда не слышала от него таких слов.
– Грязная шлюха! Ты опять за свое! Я же говорил тебе, что я с тобой сделаю, если это повторится! – Князь потряс иссохшим кулачком. – Иди сюда, Клэр, ко мне, наглая ты чертовка. – Голос его внезапно переменился, стал заискивающим, молящим. – Ну посмотри же на меня. Правда, у меня больше, чем у него? Как-никак я ведь князь! Погладь его, возьми в рот.
В уголках рта больного выступила слюна. Матильда затрепетала. Она почувствовала, что к горлу подступает тошнота. Клэр! Так звали английскую гувернантку, которую князь нанял для дочери, когда той исполнилось восемь лет. Клэр продержалась в доме дольше, чем остальные воспитательницы.
Отец закрыл глаза, утих. Матильда долго смотрела на него, она была в полном смятении.
На следующую ночь все повторилось опять. Но на сей раз больной бредил уже не о Клэр. Он звал другую женщину, представлял, что находится рядом с ней в постели.
– Это прекрасно! Просто чудесно! Твое лоно восхитительно! Оно живет собственной жизнью. – Его лицо исказилось от отвращения. – Не то что у моей жены – холодная, сморщенная дырка.
Он смотрел прямо на Матильду, невидящие глаза горели огнем.
Принцесса отшатнулась. Она больше не желала слушать эти мерзости. Легла, натянула одеяло на голову.
Наутро, как и накануне, отец не помнил о ночном бреде. Он снова был пассивен, рассеян, преисполнен благодарности.
Но Матильду его невольные признания привели в состояние шока. Как кошмарно отозвался он о ее матери! Должно быть, их брак был поистине ужасен. Матильда стала думать о собственном замужестве. Наверно, она такая же, как мать. Называет ли ее Фредерик теми же словами? И чем были так чудесны женщины, которых вспоминал отец? Ни о чем другом Матильда думать не могла. Она страшилась новых ужасных открытий и в то же время жаждала их. В конце концов она решила остаться у ложа больного. Во-первых, у отца не должно было создаться впечатление, что она от него отдаляется, а во-вторых, ни к чему медсестрам слушать этот непристойный бред.
Целую неделю Матильда просидела у изголовья отца, узнала много нового, вдоволь наплакалась – и о своей несчастной матери, и об отце. Окончательно запутавшись в своих чувствах, она решила поговорить с лечащим врачом.
– Понимаете, по ночам он бредит, – сгорая от стыда, начала Матильда. – Он все время говорит, меня не узнает.
Доктор Пикар погладил ее по руке.
– В его состоянии это неудивительно.
– Но то, о чем он бредит…
Матильда не могла заставить себя продолжать. Доктора Пикара она знала с раннего детства.
– Человеческий разум – очень странный механизм, и не всегда благородный, – ответил задумчиво доктор, принимая у горничной чашку чая. – Вы слишком устали. Пожалуй, лучше пригласить ночную сестру.
Матильда энергично замотала головой.
– Вы ведь понимаете, конец близок, – мягко сказал врач.
– Нет, я должна во всем разобраться…
Матильда снова запнулась. В чем, собственно, она хотела разобраться? В том, о чем бредил отец? Или в том, почему он прожил свою жизнь именно так? Заглянув в собственную душу, Матильда поняла, что ей нужен ответ на оба эти вопроса. Она собрала все свое мужество и заявила:
– Я хочу понять, почему он говорит только о своей половой жизни. – Теперь, когда самое страшное было сказано, она смогла закончить свою мысль. – И еще я хочу выяснить, почему эти видения одолевают его именно сейчас.
Старый доктор пожал плечами.
– Я не философ, новомодным психоанализом не увлекаюсь. Но если вам нужен профессиональный совет, обратитесь вот к этим людям.
Он написал на листке бумаги два имени.
Матильда поблагодарила, но в глубине души она знала, что ни доктора, ни философы ей не помогут. И все же листок с именами она оставила. Одно из них, хоть и не напрямую, а косвенно, изменило всю ее жизнь.
5
– Мой отец перед смертью говорил очень странные вещи…
– Странные вещи? – переспросил принц Фредерик, отхлебнул из бокала ароматного вина, насладился букетом и лишь затем взглянул на жену.
Стояло раннее лето. Золотистые лучи заходящего солнца мягко освещали террасу особняка в Нейи. Дурманяще благоухали розы, обвивавшие кружево узорных перил.
– Да, – кивнула Матильда и замолчала, поглаживая по голове любимую борзую отца – собака следовала за ней повсюду. – Очень странные, – прошептала принцесса.
Старый князь умер месяц назад. Все это время Матильда хотела поговорить с мужем, рассказать ему о своих страхах, задать мучающие ее вопросы. Это желание превратилось в подобие навязчивой идеи. Но в суете приготовлений к похоронной церемонии, затеянной помпезно и с размахом, в толпе знатных родственников и официальных лиц, являвшихся с соболезнованиями, поговорить наедине не удавалось. Через два дня семья должна была вернуться в Данию, и Матильда знала, что там у нее тем более не будет такой возможности.
– В предсмертном бреду он говорил о моей матери и о всяких интимных… вещах. – Матильда никак не могла найти нужных слов.
Она взглянула Фредерику в глаза и увидела, что он выжидательно на нее смотрит.
– Он, кажется, говорил про то, что у матери были какие-то… дефекты в ее… женской анатомии.
Кое-как проговорив эти слова, Матильда почувствовала, что Фредерику не по себе. Лицо его приняло замкнутое выражение, он отвернулся.
– Фредерик, а вам хорошо со мной… в этом смысле? – поспешно продолжила Матильда. – Со мной там все в порядке?
Принц резко поднялся, чуть не опрокинув бокал.
– Матильда, я не могу говорить с вами на подобные темы.
Его лицо утратило всегдашнюю багровость и побелело. Фредерик выглядел одновременно разгневанным и беспомощным.
– Я, знаете ли, не француз какой-нибудь, – бросил он на прощание, коротко кивнул и удалился.
Глядя вслед поспешно ретирующейся фигуре мужа, Матильда испытывала к нему жалость. Но это не избавляло от чувства растерянности. Она знала, что Фредерик сейчас уединится со своим любимым секретарем, пухлым молодым человеком, обожавшим кожаные плащи и высокие сапоги, и они вдвоем несколько часов подряд будут обсуждать запланированную на следующую неделю рыбную ловлю.
Если бы принцесса Матильда родилась на полвека позже, женские журналы во всех подробностях объяснили бы ей, как, почему и с какой целью ее психология и физиология устроены именно так, а не иначе. В колонке полезных советов она смогла бы прочитать рекомендации о том, как беседовать на интимные темы с супругом. Однако эпоха, социальные ограничения, отсутствие опыта, наконец, элементарное неумение говорить о сексуальности – все это, вместе взятое, породило в Матильде комплекс вины. Она чувствовала себя неполноценной – такой же, как мать. В течение последующих месяцев этот подспудный страх терзал и мучил принцессу, и даже бурная общественная деятельность не помогала от него избавиться. А вдруг с ней действительно что-то не так? Что, если она, сама того не подозревая, родилась на свет уродиной? К страху примешивалось смутное томление. Несмотря на новые увлечения, несмотря на то, что дети росли сильными и здоровыми, принцесса мучилась от сознания своего несовершенства, была недовольна собой и окружающим миром. Именно тогда, тайком от мужа, она записалась слушательницей на курс психиатрии к профессору де Клерамбо. Матильда надеялась, что эти лекции помогут ей излечиться от страхов и от невежества.
Перед самым концом первой в этом семестре лекции Гаэтана де Клерамбо принцесса Матильда незаметно выскользнула из аудитории. В мрачном, тускло освещенном коридоре она остановилась. Почему бы, собственно, и нет? Жакоб Жардин не воспользовался ее приглашением и не посетил ни одной из ее сред, но сегодня он приветствовал ее легким поклоном. Было бы невежливо исчезнуть, не перекинувшись с ним парой слов. Матильда отошла подальше в темный угол, чтобы не попадаться на глаза молодым докторам, и, когда в дверях появился Жакоб, окончательно решилась.
– Не будете ли вы столь любезны проводить меня до дома? Мне хотелось бы обсудить с вами некоторые положения сегодняшней лекции господина де Клерамбо.
Жакоб обернулся к ней, чувствуя спиной любопытствующие взгляды друзей. Он заколебался. После первой встречи с принцессой – а с тех пор минуло уже четыре недели – он ни разу ее не видел. Приглашением Жакоб не воспользовался, и они с Жаком из-за этого даже поссорились.
– Я не собираюсь выступать в роли салонного фигляра, – бушевал Жардин, – развлекая великосветскую публику историями из жизни сумасшедших. Терпеть не могу, когда потешаются или сокрушаются из-за чужих несчастий!
Принцесса Матильда по-прежнему оставалась у него на подозрении, но отказать этой женщине, смотревшей ему прямо в глаза и улыбавшейся своей очаровательной улыбкой, у Жакоба не хватило сил – она была необычайно хороша в элегантном сером костюме, столь мало похожем на роскошное, осыпанное драгоценностями платье, в котором он видел принцессу на новогоднем балу. К тому же других дел в тот вечер у Жакоба не было.
Он сдержанно кивнул. Вскоре Жакоб пожалел об этом – это произошло, когда шофер в ливрее распахнул перед ним дверцу серебристого «даймлера» и склонился в низком поклоне. Но рабочий кабинет Матильды Жакобу понравился – удобный, с высокими светлыми окнами, по всем стенам книги. В этой обстановке Жардин почувствовал себя гораздо уютнее. Ему пришлась по душе ненавязчивая элегантность этой комнаты. Понравилось ему и то, как принцесса просто, без церемоний опустилась в глубокое кресло, скрестила длинные, стройные ноги и без всякого кокетства посмотрела ему в лицо своим серьезным, испытующим взглядом.
Она стала расспрашивать его о работе, о том, почему он занялся психиатрией, и Жакоб, к собственному удивлению, обнаружил, что может разговаривать с этой женщиной так же естественно, как с Жаком и другими своими приятелями. Очевидно, все дело было в том, как Матильда слушала – брови удивленно приподняты, лицо то и дело озаряется умной, иронической улыбкой. По ответным репликам Жардин чувствовал, что принцесса отлично понимает каждое сказанное слово и даже то, что оставалось непроизнесенным.
После второй чашки кофе, когда принцесса и ее гость перешли к вину, Матильда спросила:
– А месье де Клерамбо? Что вы думаете о нем?
Жакоб усмехнулся.
– Старик еще больший псих, чем пациенты, которым он ставит диагноз. Свихнулся на страсти к систематизации. Типичный подглядыватель в замочные скважины. Он вообще не слушает, что ему говорят больные. Просто вперяется в них своим орлиным взором, моментально запихивает в одну из своих категорий согласно строго регламентированной классификации, после чего бедняге пациенту уже никогда оттуда не выбраться. Ведь если верить профессору, психическое заболевание является врожденным, а стало быть, с ним ничего не поделаешь.
Посерьезнев, Жакоб неодобрительно покачал головой.
– Значит, вы нашли учителей, которые вам больше по вкусу? – с интересом выспрашивала принцесса. – Как вам, например, Анри Клод?
Жакоб поморщился:
– Только поймите меня правильно. Я считаю, что Клерамбо – гений. При всех своих недостатках он отлично понимает важность эротизма.
Глаза принцессы потемнели. Она на миг отвела взгляд, поправила юбку.
Жакоб заметил ее смущение.
– Но почему все эти материи заинтересовали вас? – спросил он, проникнувшись искренним любопытством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45