– Я спросил Строта.
– Что ты сделал?
– Я спросил у него, почему встреча с Марион Холланд привела его в такое волнение. Тысяча сто фунтов – достаточная сумма, чтобы взволновать любого.
– Но он подумает…
– У него все равно остались подозрения.
– Мне жаль, что так случилось…
– Не переживай.
Машина впереди нас исчезла. Несколько миль мы проехали в молчании. Потом Марк вновь заговорил.
– Я должен знать все, здесь и сейчас, все факты. Помочь тебе, может, и вообще не удастся, но делать это вслепую – совершенно бесполезно.
– Получается, что я тебя обманывала. Но ты же знаешь, я никогда не хотела, чтобы ты…
– Могу поверить.
– Позволь мне закончить. Я не хотела, чтобы ты знал, потому что чувствовала – ты в меня веришь, а если я расскажу больше, неизвестно что будет. Тебе, может быть, кажется, что мне на тебя наплевать… – мой голос сорвался.
– Что бы ещё сегодня ни случилось, – тихо сказал Марк, – ради Бога, не лей крокодиловых слез.
Мы свернули во двор.
– Помнишь, – спросила я, – когда ты меня разыскал и привез сюда, мы с тобой ужинали, и я сказала, что я воровка? Сказала совершенно откровенно. И предложила – прости меня и отпусти. Не раз я тебе это говорила, но ты не захотел.
– Значит, виноват только я?
– Я этого не говорю.
– Но я тоже должен отвечать? Ну что же, и это верно.
Марк заглушил мотор, и минуту мы сидели в темноте. Я промокнула платком глаза. Слышно было, как в саду между голых стволов шумит ветер.
– Все верно, – сказал Марк. – Я хотел верить тебе. Кое-что я проверил, остальному поверил. Ведь я любил тебя, и хотел доверять. Нет, я боялся копнуть слишком глубоко, вдруг действительно что-то в твоем рассказе окажется неправдой. Но что кончено, то копчено. Мы любим друг друга – и с этого можно начать. Если ты меня обманывала, то я и сам охотно обманывался, сам соглашался быть жертвой. Поэтому ты в общем-то права.
– Марк…
– Но что толку это обсуждать? Что было, то прошло. Теперь мне все равно придется разобраться с твоей прежней жизнью, Марни.
– Я расскажу все, что могу…
– Расскажешь все, чего нельзя не рассказать? Боюсь, так не получится. Нам придется копнуть поглубже.
Я открыла дверцу машины, чтобы выйти.
– Марни, – начал он.
– Все в порядке.
– Нет, на этот раз ты так просто не отделаешься. Я теперь не тот человек, за которого ты выходим замуж. С твоей помощью я лишился иллюзий. Поэтому, хоть я по-прежнему хочу тебе помочь, клянусь, если поймаю тебя хоть на единой лжи, пойду к мистеру Артуру Строту и сознаюсь ему, что соврал. Тогда ничто уже не спасет тебя от полиции. Имей это в виду, ясно?
В ту ночь мы не спали. Марк вполне сошел бы за инквизитора. Он был неутомим, только лицо становилось все бледнее и бледнее. Сущий дьявол! Иногда я начинала плакать, иногда кричать, но он не унимался.
И я рассказала ему все о Бирмингеме, все о Манчестере, все о Ньюкасле. Под утро я так измучилась, что не стояла на ногах. И возненавидела его, как никогда. Все, чего он добился, заступившись за меня у Ньютон-Смитов, пошло прахом.
Но про маму я ничего не сказала. Он думал, что выжал меня до капли, но не тут-то было.
Впрочем, все равно я никогда не думала, что кто-то сможет заставить меня выложить так много. Я слышала, что если удавалось развязать военнопленному язык на допросе, то из него уже можно было вытянуть все до конца.
В пять утра Марк заварил чай, мы пили его вместе. Все это время мы сидели на кухне, потому что там было теплее. Окна запотели, будто на них осел пар наших жарких споров.
За чаем Марк сказал:
– И все же я не понимаю, зачем ты это делала. Что заставило тебя заняться воровством?
– Если сейчас ты меня ещё о чем-нибудь спросишь, я просто грохнусь в обморок.
– Нет, после того, как ты напилась горячего чаю, нет… Но все же, думаю, на сегодня хватит. Ты уверена, что ничего не забыла?
Я только покачала головой.
Он положил себе ещё сахара.
– Вопрос, что теперь делать.
Я пожала плечами.
– Понимаешь, любимая, нельзя оставить все так, как есть, – продолжал Марк.
– Почему?
Он не ответил, и я добавила:
– Зачем ты лгал ради меня, если не хочешь оставить все как есть?
– Я лгал, чтобы спасти тебя и выиграть время. Но это не может длиться вечно. Нельзя нормально жить, когда тебя ищет полиция трех разных городов.
– Меня не ищет…
– Конечно, ищут не Марни Элмер и не миссис Ротлэнд. Но ты не знаешь, что тебя ждет в любой момент. В следующий раз меня может не оказаться рядом. И ты не отделаешься так легко.
Меня трясло, словно от простуды.
– Позволь мне лечь в постель.
– Наверное, есть какой-то выход, но я его не знаю. Нельзя прожить всю жизнь в бегах.
– Давай подумаем об этом утром.
Он поставил чашку на стол.
– Так ты и жила всегда, предлагая подумать утром, когда возникали трудности? И так свыклась с этой манерой, что опасность перестала пугать. Ну, а мне она кажется очень серьезной.
– Подумай только – каждый раз, входя в чей-то дом, встречая новых людей, мы будем ждать и бояться; потом наспех лгать, и так всегда, но в один прекрасный день это не поможет, и тебя разоблачат.
– Другого выхода нет.
– Но ведь и я несу ответственность как соучастник, укрыватель преступления. Я не хочу садиться в тюрьму, Марни.
– Отпусти меня – и все.
– Отпустить в тюрьму?
– Нет, просто дай уйти. Я тихо исчезну. Люди скоро все забудут.
– Сомневаюсь. Твое бегство ничего не решит… А может, это и выход… Подумаем завтра на свежую голову.
15
Но и завтра, и послезавтра, и после послезавтра яснее не стало. Мы перестали говорить на эту тему, но я видела, что Марк продолжает думать.
Но что тут можно было сделать? Марк мог либо выдать меня полиции, либо не выдать. Я не перила, что он когда-нибудь действительно предаст меня, – а ведь каждый день только усугублял его собственную вину, все больше вовлекал его в уголовное дело. Во всяком случае, он по-прежнему любил меня. А то, как он защитил меня у Ньютон – Смитов, меня просто потрясло.
Зато последующих несколько недель, пока все висело в воздухе, я целиком и полностью зависела от его доброй воли, и я жалела, что так многое уже растеряла. Нужно было снова заслужить его симпатию или, по крайней мере, не давать поводов для недовольства. Конечно, если бы пойти ему навстречу, как все, было бы гораздо проще…
Примерно через неделю Марк сообщил, это ему опять звонил Роумэн, интересовался, решила ли я отказаться от лечения навсегда, и я сразу увидела, что если чем и могу порадовать Марка, лучшего не придумаешь. Поэтому пообещала потерпеть ещё несколько недель. Марк согласился, и я отправилась к Роумэну, чувствуя, что Марк воспринимает это как единственно возможное решение.
Так что у меня просто не было времени раздумывать, есть ли какой-то выход из положения, возникшего на том ужасном ужине у Ньютон-Смитов, сохранились ли у Марка какие-то отношения с Холбруками и убедил ли «Гластбери Траст» Рекса продать свою долю акций; но я не могла не заметить, что Марк очень занят и возвращается домой позднее обычного. Я всегда могла определить, думает он обо мне или о другом, и была рада, что ему есть о чем беспокоиться; у него оставалось меньше времени думать обо мне.
В конце второй недели он сообщил, что должен уехать. Уикэнд они с матерью провели у каких-то людей, имени которых я не помню; Марк сказал, что это его троюродный брат, или что-то в этом роде, и спросил, не буду ли я против, если он поедет один, потому что там будут решать какие-то семейные дела.
Я, конечно, не возражала. И в тот же вечер поехала к Терри.
Скорее всего, я сама напрашивалась на неприятности, но мне ужасно нужны были деньги.
Гостей там оказалось пятеро, кроме меня, и шла игра без ограничения на повышение ставок. Некоторое время все шло хорошо, а потом я стала проигрывать. В ту ночь суммы проигрывались крупные, и мне дважды пришлось брать в долг у Терри, а потом я провела ужасную партию с Алистером Макдональдом, когда все остальные как-то быстро вышли из игры а я осталась с полным набором карт на руках. Судя по сброшенным картам, я полагала, что у него остались тройки, и мы с ним ставили и ставили друг против друга, пока он не накрыл меня – у него оказались четыре семерки.
В ту ночь я проиграла сорок семь фунтов. Все, это в последний раз, решила я. И никогда больше, с меня довольно. Когда мы закончили играть, ко мне подошел режиссер-еврей и сказал:
– Знаете, я ещё не встречал женщины, которая лучше вас играла бы в покер.
– Вы смеетесь?
– Вовсе нет. Только одно вам мешает.
– Что?
– В картах вам чутья не занимать, но недостает совсем другого: вы не чувствуете, на чьей стороне счастье. Когда я играю, я знаю. Если ветер благоприятный, я знаю, что при хороших картах выиграю, при отличных крупно выиграю. Если дует против меня, то я решаю, как обойтись малой кровью. Ведь даже если мне выпадет хорошая карта, кто-то другой, вопреки всем правилам, сыграет лучше.
– Ну что же, – вставил Терри, – зато ей должно везти в любви.
– Я отдам долг на следующей неделе, Терри, – сказала я. – Или вышлю чек по почте.
– Сэкономишь на домашнем хозяйстве? Марк дает тебе столько денег?
– Не могу пожаловаться.
– Интересный вечер поучился у Рекса, верно? – заметил Терри, когда режиссер пошел собирать свой выигрыш.
– Да?
– Во всяком случае, мне так показалось. И вся история с каким-то мужчиной из твоего прошлого. Как это воспринял Марк?
– Он не из моего прошлого, – ответила я. – Все было ясно с самого начала.
– Ну, моя милая, с самого начала ясно было, что у тебя в прошлом был какой-то мужчина. Осталось только непонятным, Строт это или Марк. Оба явно отстаивали свою кандидатуру.
– Послушай, Терри, это глупо.
– А как на вас смотрела жена Строта! Забавнейшая ситуация. А твой первый муж? Я надеюсь, что ты все мне честно расскажешь.
– Рассказывать особо нечего. Я познакомилась с Марком. Мы были с ним друзьями. Когда в фирме Ротлэндов появилась вакансия, он написал мне.
– Господи! Это же надо! – воскликнул Терри и схватил меня за руку. Глаза его стали липкими. – Зачем ты сюда приходишь, Марни?
Я посмотрела на него, но ничего не ответила.
– Марк бы не позволил тебе прийти. Отношения между нами сейчас очень натянутые. Хочешь, скажу, почему ты сюда ходишь? Потому что я больше подхожу тебе, чем Марк. И здесь ты дышишь свободнее. Тебя ничто не ограничивает, ничто не заставляет вести себя как надо. Нет флотской дисциплины. Тебя не заставляют вытягиваться в струнку, когда мимо проходит начальство. Зачем себя обманывать и притворяться? Признайся, дорогая.
Все остальные уже разошлись, кроме Макдональдов. Меня удивила страсть в голосе Терри; в ней не было никакого притворства.
– Ведь ты обманщица, милая. Ты что-то скрываешь и выдаешь себя не за ту, кто ты есть. Но что ты скрываешь, меня не интересует, я не стану докапываться, даже если бы мог. Зачем? Меня не волнует, кем ты была и что ты делала. Хоть отрави своего первого мужа, мне-то что? Так даже интереснее. Заруби это себе на носу.
Он рывком притянул меня к себе прежде, чем я успела его остановить; но я бы могла помешать ему поцеловать меня, если бы захотела. А я позволила. Я восприняла это, пожалуй, как проценты, которые нужно заранее выплатить за мой долг. Но если честно, мне хотелось проверить, не изменилась ли я хоть немного за это время. В последние несколько месяцев со мной столько всего произошло, что я с любопытством ждала, не появилось ли чего-нибудь нового в моих чувствах к Терри. И вообще к мужчинам.
Нет, ничего не изменилось. Я отодвинулась.
Теперь Терри улыбался.
– Не приходи сюда больше, если не хочешь; но и не обходи стороной только потому, что Марк не разрешает. Пойми, нет ничего правильного или неправильного, плохого или хорошего; есть только жизнь. Ты живая. Именно это мне в тебе и нравится.
Вернувшись к Роумэну, я старалась играть с ним честно. Ведь я зависела от доброго отношения Марка. Пришлось насиловать себя. Ведь Роумэн непременно даст знать Марку, если я не пойду ему навстречу. Я словно снова стала школьницей, которая, получив замечание за плохое поведение, не может позволить себе ещё раз проштрафиться, пока все не забудется.
Поэтому у нас с Роумэном выдался настоящий медовый месяц, и две недели я стремилась ему угодить, а он не пытался узнать слишком много. Я зашла так далеко, что рассказала ему, как однажды стянула деньги и мучилась, что не могла их вернуть, но это, по всей видимости, его мало волновало и не очень впечатляло.
Но постепенно я разговорилась, хотя он и не слишком нажимал. Многие вещи стали вдруг всплывать не только в моих рассказах, но и в моей памяти. Я вспоминала всякие мелочи, обрывки событий, казалось, совершенно между собой не связанные. Вспомнила, как смотрела в окно кухни в Сангерфорде на дождь, на водосточную трубу, которая прохудилась, и струя воды из неё била в подоконник. Во рту появился вкус пряника, значит я его тогда жевала. А в ушах стоял тяжелый гул товарных поездов – наши окна выходили на пути, которыми пользовались не чаще двух раз в день. В кухне какой-то мужчина беседовал с мамой, а та была с ним крайне холодна. Он убеждал её что-то сделать, подписать бумагу, а она не хотела и только повторяла: «Расстаться с ней? Ни за что на свете!» Я совершенно отчетливо слышала её голос, но не могла вспомнить, о чем её просили.
А в другой раз кто-то там дрался; я помню тяжелые удары кулаков и громкое сопение мужчин. А ещё мне ясно вспоминалась женщина лет сорока. Она, вероятно, была нянькой, судя по одежде, но я её боялась. Светлые волосы её давно выцвели, верхняя губа высохла, и вся она пропиталась запахом несвежего крахмала.
Однажды, когда разговор у нас увял, доктор Роумэн вдруг спросил:
– Давайте выясним, кто из ваших родителей жив. Один или оба?
– Что вы имеете в виду? Вы прекрасно знаете, что оба умерли.
– Прошу прощения.
– Вы уже думаете о следующем пациенте, а не обо мне.
– Нет, – возразил он, – именно о вас.
– Значит, вы не верите моим рассказам? Совсем не верите?
– Верю, и очень многому… – Он помолчал.
– Договаривайте!
– Нет, это вы договаривайте, миссис Ротлэнд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33