– Не всегда терпелива. И не всегда нежна. – Видимо, в нем тоже взыграло выпитое.
Я старалась справиться с охватившим меня ужасом. С тринадцати лет меня ничто по-настоящему не пугало; я не боялась практически никого, даже полиции. Но теперь я чувствовала, что была неправа с самого начала. Трудно было сказать, поверил ли он мне, но даже если поверил, результат может оказаться прямо противоположным тому, на какой я рассчитывала. И хотя было уже поздно, я попыталась исправить положение:
– Марк, мы оба несем такой вздор! Мы слишком много выпили. У меня в голове все плывет. Давай поговорим об этом утром.
– Хорошо, – спокойно кивнул он и так же спокойно принялся расстегивать пуговицы у меня на платье.
Через миг я вырвалась и бросилась к окну; но оно было высоко от земли, внизу острые камни, а другого выхода из комнаты не было. Когда я повернулась, Марк схватил меня за руку.
– Марни!
– Оставь меня в покое! Ты не понимаешь, когда говорят «нет»? Пусти меня!
Он вцепился в другую руку, платье соскользнуло, меня охватило ужасное чувство, в нем смешивались смятение и отвращение, меня трясло от ярости. На миг я решила, что уступлю ему, пусть резвится, а сама останусь холодной статуей, мертвой, неподвижной и недоступной ни одному чувству, кроме ненависти. Посмотрим, как ему это понравится! Но в следующий миг я уже готова была бороться, царапаясь и кусаясь, как кошка, когда к ней подбирается кот, который ей не нужен.
Марк увлек меня к кровати и сорвал остатки одежды. Когда на мне не осталось ничего, он выключил люстру и теперь в комнату пробивался лишь слабый свет из ванной. Поэтому, наверное, он не увидел слез, покатившихся по моим щекам. И в полутьме он старался продемонстрировать мне, что такое любовь, только я застыла от ужаса и отвращения, и когда он наконец овладел мной, с губ моих сорвался стон поражения, не имевший никакого отношения к физической боли.
В окно лился дневной свет; я открыла глаза и увидела, что Марк сидит на стуле возле кровати. Должно быть, он смотрел на меня, и сразу понял, что я проснулась.
– С тобой все в порядке?
Я чуть заметное качнула головой.
– Вряд ли тебе было приятно, – шепнул он. – Прости.
Я воздела глаза к потолку.
– Мне тоже, – продолжал он. – Ни один мужчина не хочет, чтобы все происходило так, даже если думает, что хочет.
Я облизала губы.
– Ты, наверное, даже не понимаешь, что ты мне сказала… Это был удар ниже пояса. Ты швырнула мне в лицо всю мою любовь. Для тебя она ничего не значила, правда? Гроша ломаного не стоила. Так ты сказала.
Марк подождал, но я молчала, не собираясь отрицать.
– Тебя удивляет, что мне не понравилось? – заговорил он вновь. – И до сих пор не нравится. Я все ещё пытаюсь проглотить твои слова. И если это правда…
Я снова облизнула губы. Наступила продолжительная пауза.
– Сигарету? – наконец спросил он.
Я покачала головой.
– Выпьешь?
– Нет.
Марк старался вызвать во мне чувство вины, но я её не испытывала. Наконец он буркнул:
– Шесть часов. Постарайся опять уснуть.
Я продолжала смотреть в потолок. В голове моей было совершенно пусто, словно все, что было до этой ночи, стерлось в памяти. Я почти не видела Марка, только рукав его пижамы на краю постели. Я наблюдала за игрой света на потолке, – отражения поверхности воды за окном. Но я следила за ней так, будто крылся там для меня какой-то особый смысл.
Прошло не меньше часа, прежде чем я снова задремала, а когда опять проснулась, уже совсем рассвело. Марк заснул в кресле у кровати.
Я чуть повернула голову и взглянула на него. Он спал, уронив голову на грудь, и казался юным и хрупким, как никогда. Я перевела взгляд на его запястья, на плечи; ничто не говорило о той силе, которая в них скрывалась. Я вспомнила, как груб и жесток он был со мной ночью. В нем было что-то… кошачье, потому что его сила, как сила тигра, не бросалась в глаза. Я опять подумала о том, что случилось, почти безразлично, как под действием наркотика; но внезапно очнулась и воспоминания хлынули в мое сознание, заполняя его, словно стервятники, захлопавшие крыльями в пустой клетке.
Ужас и ярость – и больше всего ярость – подкатили к самому горлу. До сих пор глухая враждебность, которую я испытывала к Марку, походила на ту, которую чувствуют к перехитрившему тебя человеку. Это были раздражение и отчаяние – и ничего больше. В некотором роде он мне даже нравился. Но теперь все изменилось; словно какая-то зараза заставляла вскипать кровь. Если бы я могла, в ту минуту я бы его убила.
Мы вернулись в Пальма и на следующий день отправились в Камп-де-Мар. Это был самый теплый день из всех, что мы там провели, но нас уже сковал такой холод, словно мы оказались на Аляске посреди зимы. Море в песчаной бухте было похоже на жидкое и тягучее зеленое бутылочное стекло. Марк предложил искупаться. Я ответила, что мне все равно, и, переодевшись, долго ещё стояла у кромки воды, обхватив себя руками, боясь окунуться. В копне концов Марк взял меня за руку, и я вошла в море.
Вода оказалась чудесной и совсем не холодной; через некоторое время мы выбрались на волнолом и улеглись на солнце. Я свесила голову через край, смотрела в воду и видела дно со всякими морскими ежами и мидиями, живущими там под защитой волнолома. Я не хотела, чтобы Марк испортил мне настроение, чтобы заговорил, и он даже не пытался, просто сидел, щурясь на солнце и обхватив колено руками.
Потом я соскользнула с волнолома и поплыла назад к песчаному пляжу. И все было так замечательно, что, хоть я и не слишком хорошо плаваю, я повернула и двинулась вдоль берега к скалам у края бухты.
Через несколько минут я легла на спину и закачалась на волнах. Я видела, что Марк все так же сидит там, где я его оставила. Меня охватила какая-то апатия. Я чувствовала, что во мне больше нет той силы, которая вызывала ненависть к нему; я просто ощущала, что в моем существовании нет никакого смысла. Пожалуй, его никогда и не было, но, по крайней мере, какое-то время я помогала маме и старушке Люси. А теперь моя жизнь зашла в тупик этого дурацкого замужества, и ничего от неё не осталось. Так стоит ли её продолжать?
Но я знала, что мне никогда не хватит духу, чтобы вот сейчас пустить пузыри и добровольно уйти на дно. Стоит хлебнуть соленой воды, задохнуться, и ты начинаешь бороться за жизнь. Это бессмысленно, но это так. Значит нужно заплыть так далеко, чтобы не выбраться, даже если захочешь. Я перевернулась и поплыла от берега.
Приняв решение, я сразу поняла, что поступаю правильно. Марк станет вдовцом во второй раз на двадцать девятом году жизни и сможет найти себе женщину до вкусу, которая будет разделять его глупые идеи насчет секса. Мама переживет, должна будет как-то пережить…
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я заметила, что Марк плывет за мной. Сначала я увидела, что его нет на волноломе. Потом заметила в воде далеко позади. Ну уж нет, на этот раз он опоздает!
Я поплыла быстрее, наметив некую точку вдали. До неё мне, конечно, не добраться. Усталость уже давала себя знать.
Когда первая волна меня захлестнула, я испытала был жуткий шок. У морской воды отвратительный вкус, и когда её наглотаешься, хочется тут же все вывернуть обратно. Но скоро все кончится. Я просто боялась первого глотка, всех этих судорожных попыток глотнуть воздуха, позывов рвоты. Но долго это не протянется.
А потом я услышала, как Марк что-то кричит, он был уже недалеко. И весь мой страх как рукой сняло, я просто перестала работать руками и пошла под воду.
Но как я ни старалась, оказалось, что все равно задерживаю дыхание как тогда, когда девочкой ныряла с пирса. Я пыталась заставить себя расстаться с жизнью, но опять, как пробка, вынырнула на поверхность, давясь и кашляя. И тут Марк настиг меня.
– Дура! – крикнул он. – Ты же утонешь! – и вцепился в руку.
Я вырвалась.
– Отпусти меня!
Я пыталась нырнуть, но не так-то легко это сделать, и пока я барахталась, Марк поймал меня за ногу, а потом обхватил за талию. Несколько секунд мы боролись, и я почти вырвалась, но тут он закатил мне такую пощечину, что я почувствовала вкус крови во рту. Я вскрикнула и вцепилась ногтями ему в руку; тогда он сжал кулак и двинул меня в челюсть. Помню, как лязгнули мои зубы – и все.
Когда я пришла в себя, то обнаружила, что лежу в воде лицом кверху. Руки Марка поддерживали мою голову, а сам он плыл к берегу на спине, работая одними ногами. Я хотела освободить голову, но шевельнулась, он сжал её крепче, и так мы добрались до песчаного пляжа.
Мы лежали рядом, совершенно обессиленные. К счастью, никто больше не купался, только вдали две женщины-испанки собирали водоросли; они ничего не видели.
Едва отдышавшись, Марк принялся за меня. Большинство его слов можно было слышать разве только в порту среди грузчиков. Кажется, ничто из того, что я делала раньше, не возмутило его так, как моя попытка утопиться. Полагаю, это последнее оскорбление переполнило чашу.
Некоторое время я терпела, потом вдруг зашлась в истерическом хохоте.
Он спросил:
– Ты чего?
– Не знала, что ты можешь так говорить с женщиной.
Тут я отвернулась и меня стошнило. Когда мне стало лучше, он сказал:
– А я не знал, что есть такие женщины. Теперь знаю.
– Приятное разнообразие, правда? Думаю, Этель никогда не вела себя так.
– Нет, дурочка ты чертова. Она очень хотела жить, но не могла.
– А я хочу умереть и не могу.
Есть ли слова ужаснее для двадцатитрехлетней женщины?
Мы тихо лежали, набираясь сил. Потом он сказал:
– Надо идти, а то посинеем. Пошли, я помогу тебе вернуться в отель.
– Спасибо, справлюсь как-нибудь сама, – ответила я и поднялась на ноги.
Так мы и шли на расстоянии друг от друга: сначала я, потом он на пару шагов позади, словно тюремщик, от которого едва не ускользнул его пленник.
10
Садовника звали Ричардс. Он приходил трижды в неделю – по понедельникам, средам и пятницам. Тихий маленький человечек с больной женой и тремя бледными детишками с забавным восторгом и старательностью относился к саду, чего я понять не могла, потому что сад ему не принадлежал. Меня он полюбил, всегда именовал «миледи», словно я была благородной особой. «Там у нас замечательные тюльпаны, миледи; через неделю-другую они зацветут, я не сомневаюсь»; «Сегодня утром, миледи, я приведу в порядок тропинки, и они станут красивыми и аккуратными.» Он явно получал удовольствие от своей работы. Не думаю, что жизнь его баловала; жена вечно лежала с бронхитом, и приходя домой, он, промокший и продрогший, должен был ещё заботиться о детях. Ричардс говорил, что дочки просили подарить к Рождеству библию с иллюстрациями, и мистер Марк устроил ему такую по себестоимости. Я подумала, почему бы Марку не подарить им пяток таких книг, но когда спросила его, он возразил:
– Ричардс ни за что бы не взял. Он счел бы это милостыней.
Я не поняла.
Сад вокруг дома занимал около акра земли. В конце, за площадкой для гольфа, разместились старый сарай, гараж и небольшой выгон для лошадей. Туда вела дорожка, с обеих сторон усаженная, как я думала, стеной тиссовых кустов, но Ричардс вежливо поправил меня: «Это самшит, миледи. Я выращиваю его и в своем саду тоже. Ему можно придавать любую форму. У меня есть красивый куст, подстриженный в форме церкви. Надеюсь, вы когда-нибудь зайдете посмотреть на него».
И я сходила, посмотрела. Познакомилась с миссис Ричардс и с детьми. Сначала не знала, как поступить, но потом рискнула, купила немного конфет, напекла сдобных булочек и взяла с собой. По-моему, их это нисколько не оскорбило.
Все беды Ричардса, как я вскоре поняла, происходили из-за того, что он был слишком честным и порядочным. Какой толк в порядочности, если она заставляет человека торчать под дождем, когда легко можно сделать вид, будто есть дела в теплице? Мы с миссис Ленард стали придумывать предлоги, чтобы в ненастные дни заманить его под крышу, якобы для работы по дому.
Мне как-то удавалось уживаться с Марком. Когда мы вернулись, он выделил мне отдельную спальню, и хотя комнаты соединялись дверью, почти не входил ко мне, а если и заглядывал, то предварительно стучал. Ко мне больше ни разу не прикоснулся. Полагаю, я отбила у него охоту, во всяком случае, пока. Мы были достаточно любезны друг с другом, как в самые последние ужасные дни нашего медового месяца. Приходя вечером домой, он рассказывал мне, как дела на фирме. Раз – другой мы ездили в Лондон в театр, но Марк ни разу не предложил мне отправиться на скачки, и я не просила. Я никогда не знала, о чем он думает.
К счастью, мы поладили с миссис Ленард. Я сразу призналась ей, что мне никогда не приходилось вести домашнее хозяйство и что умею готовить я только самые простые блюда, и она была, видимо, очень довольна, что в доме сохранился прежний порядок. К тому же я умела с ней разговаривать, могла её понять. Может и нужно было себя поставить, но я не стала, и вскоре она уже называла меня «милая», а не «миссис Ротлэнд».
Странный это был дом. И жить в нем было странно. То и дело я натыкалась на вещи Этель. Тапочки в шкафу, старые блузки, новые колготки в целлофановом пакете, книги, записная книжка, календарь. И, конечно, фотографии – в гостиной и в спальне Марка. Могу представить, как ревнуют мужей вторые жены. Впрочем, ко мне это не относится. Я была только рада, если бы Этель могла вернуться и потребовать своего мужа обратно. Потому что я вообще ни секунды не чувствовала себя замужем за Марком. Может, замужем себя вообще не чувствуют, этим живут, дышат, это нравится. Ну, так я этим не жила, и мне это не нравилось.
В гараже я обнаружила старенький двухместный автомобиль. Он принадлежал Этель, она на нем ездила на раскопки. Марк сказал, что я могу пользоваться машиной, если хочу, и как-то раза два днем я прокатилась на ней, просто так, без всякой цели.
Прошло несколько недель, Марк по-прежнему хранил дистанцию, и я стала понемногу осваиваться, чувствовать себя свободнее и раскованное. Пока никакой возможности уйти от него не было, разве что так, как я пыталась в Камп-де-Мар, но такого больше не повторится, приходилось извлекать пользу из сложившегося положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33