И кто ни разу в жизни не обманывал и не лгал?
– Да, но будь благоразумен. Мы знаем друг друга всего ничего. К чему спешить?
– Мы знакомы семь месяцев. Ты полагаешь, что ещё не уверена насчет себя?
– Не в этом дело, – буркнула я.
– Пойми, я люблю тебя с того дня, когда ты появилась на собеседовании, поэтому не вижу никакой надобности ждать.
– Не может быть. Не с собеседования.
– А вот и да. Тогда мы с Сэмом Уордом уже решили взять на работу девушку, которая приходила перед тобой. И он хотел сказать тебе об этом, но я остановил. С большим трудом я трудом убедил его поговорить с тобой.
– Какой ты мастер убеждать!
– И это я убедил его прислать тебя с программой в тот день, когда была гроза. Думаю, ты и сама догадалась.
– Нет, как я могла?
– Ну, обычно кассирам вовсе не положено выполнять обязанности посыльных, даже когда не хватает служащих.
Я чуть не подавилась.
– И встреча на выставке роз тоже была не случайной?
– Конечно.
– Какой же ты пережил удар в то утро, когда я исчезла.
– Так оно и было.
– Что ты делал? Я имею в виду, после того, как закончил с зарплатой?
Он явно наслаждался, меня поддразнивая.
– Решил отправиться на розыски.
– И знал, в какую сторону?
– Нет.
– Но как тогда?
– Об этом я расскажу во время медового месяца.
Я представляла миссис Ротлэнд высокой, величественной седой леди, каких рисуют в дамских журналах, где жизнь становится похожей на волшебную сказку. Но она оказалась низенькой, полной, подвижной женщиной в очках, с маленькими ручками и ножками. Не думаю, что когда-нибудь она была слишком привлекательной, но без труда угадывалась стройная прежде фигура, которая с возрастом изрядно раздобрела. Кожа сохранила молодую смуглость, волосы были темными и густыми, а глаза – темно-карими.
Не знаю, что она испытывала при встрече со мной, но могу точно сказать, что ощущала себя посаженный в клетку котом, вынужденным изображать робкую и скромную канарейку. Пожимая ей руку и улыбаясь, я пыталась представить, что бы она подумала, знай, что я влюблена в её сына не больше, чем в тюремщика.
Должна сказать, однако, что обе мы неплохо справились: она не пыталась меня опекать, не тужилась произвести впечатление и понравилась мне даже больше, чем Марк. Пожалуй, так получилось просто потому, что между нами не было ни борьбы, ни соперничества. Она разговаривала со мной так, словцо мы были знакомы всю жизнь, а я отвечала, улыбалась, смотрела на неё и по сторонам, любуясь прекрасным жилищем. Не нужно быть специалистом, чтобы оценить красоту мебели, восхититься сочным цветом красного дерева, изгибом спинок стульев, формой точеных ножек овального стола и диванов в стиле английского ампира.
За чаем мы говорили об их семье, а о моей она предусмотрительно не спрашивала, – из чего я сделала вывод, что Марк несколько подготовил её к нашей встрече, и это было по-своему приятно. Думаю, попади я к ним иначе, это знакомство мне доставило бы истинное удовольствие; они были именно такими людьми, каких я хотела видеть вокруг себя, будь у меня деньги.
Квартира в самом центре Лондона оказалась очень тихой; потолки были высокие, большие окна выходили в скверик, в котором только что опали листья, мы пили чай из чашек, сквозь стенки которых просвечивали очертания пальцев, а Марк наблюдал за нами, притворяясь, что не смотрит. После чая он бродил по комнате, пока мы разговаривали, и, случайно глянув ему в лицо, когда он склонился к матери, подавая зажигалку, я поняла: Боже мой, ведь он счастлив! И чуть не вскочила и не убежала.
Но в этой жизни нужно думать прежде всего о себе, в конце концов он сам виноват, сам хотел, никто не заставлял, и если будет страдать… Но не идти же мне из-за него в тюрьму! Так что я стерпела.
К тому же оставалось ещё целых три недели.
Я представила Фьюри, как он поднимает свою гордую, красивую, благородную голову и ждет прикосновения моих рук. Я всегда думала о нем, если мне было плохо.
Когда мы уходили, я первая пошла к машине, а Марк задержался с матерью. Наконец он распрощался, и мы поехали.
– Оказалось не так страшно, как я ожидала, – сказала я.
– Вообще не страшно. Я наблюдал за вами и полагаю, вы поладите.
– Я тоже так думаю, Марк. – Я подразумевала под этим, что мы действительно могли поладить, познакомься при других обстоятельствах. – Как она проводит время?
– Когда умер отец, мама продала дом за городом, сказала, что хочет ограничиться минимумом собственности. Она много занимается благотворительностью, заседает в различных комитетах.
– Мне показалось, у неё много дорогих, ценных вещей.
– А, да. Отец был заядлым коллекционером, и мама сохранила лучшее.
– Тебе не кажется, что ты её обманываешь, приводя меня в гости и выдавая за… за нормальную девушку?
– А ты не нормальная?
– Нет.
– Марни, зачем все время так себя терзать? Дай передышку совести.
– Тебе нужно рассказать ей правду, прежде чем мы поженимся.
– Ну, это мои проблемы, верно?
Я подумала, не поехать ли мне как-нибудь тайком к миссис Ротлэнд и не рассказать, кто я на самом деле, тогда она наверняка расстроит нашу свадьбу. Но это было слишком рискованно. Вдруг она настолько оскорбится, что упечет меня в тюрьму?
– О чем ты думаешь? – спросил Марк.
– Пытаюсь представить, что твоя мать должна чувствовать, принимая так скоро новую невестку.
– Главная трагедия каждой вдовы в том, что она не может стать женой собственного сына.
Я посмотрела на него и вдруг поняла, что он все видит гораздо глубже, чем я. Ведь то, что он сказал, предназначалось специально для меня.
– Ты никогда мне ничего не говорил о жене, – заметила я.
– А что ты хочешь знать?
– Мне кажется, она была совсем не такой, как я.
– Верно.
– Ты любил ее?
– Да.
– Если ты любил её, то и сейчас ещё любишь? А если так, то почему я? Как ты можешь настолько измениться?
– Я не менялся.
– Тогда ты любишь двух женщин одновременно?
– Да. По-разному. Как ни старайся, нельзя любить воспоминание, как живого человека. Я старался… – Он запнулся.
– И что?
– Ты первая, на кого я обратил внимание. Я знал, что если человек живет так, как я, возникает слишком большая опасность влюбиться в первую же хорошенькую мордашку… – Пальцы его зашевелились на руле. – Иногда мне кажется, что чувства человека заключены одно в другом, слоями, и один Бог знает, какое из них самое глубокое. Но все они со мной. Поэтому я так старался быть сдержанным по отношению к тебе.
– И это помогло?
– Нет, к сожалению. Пришлось признать, что ты единственная женщина, которая мне нужна. И все.
Он произнес это так тихо, что я была тронута и польщена. Господи, мне иногда бывало приятно, что он так безумно в меня влюблен. А иногда я ненавидела его всей душой или жалела, и глубоко сочувствовала, но была совершенно уверена: если я выйду за него замуж, это станет величайшей бедой для нас обоих, и мысль эта казалась невыносимой…
К тому времени Марк стал больше доверять мне, и даже не возражал, когда я сказала, что должна съездить в Плимут повидать адвоката, который улаживал дела с наследством Люси Пай. Я уже придумала для него превосходную историю со всяческими подробностями, которая должна была убедить его, что мне совершенно необходимо ехать, но она оказалась ненужной, и я даже огорчилась, что зря тратила время. Что-то подсказывало мне, что когда я предоставила Марку кое-какие доказательства, он счел своим долгом не требовать больших. Своего рода принцип «люблю – значит верю».
И все равно сразу в Торки я не поехала. Сначала добралась до Плимута, потом вернулась в Ньютон-Эббот, затем направилась в Кингсвир и, только пешком пройдясь по Катберт-авеню, окончательно убедилась, что слежки нет.
После переезда я появилась у своих впервые, и дорогая тетушка ждала меня на крыльце, чтобы я не ошиблась домом.
Последние две недели я ужасно переживала, не зная, что сказать маме. То есть я, конечно, могла бы вообще ничего не говорить; или выдать какой-нибудь отрывок из Евангелия от Марка в толковании Марни – хоть это, может быть, и неудачная шутка.
Конечно, я не собиралась всю жизнь остаться в секретаршах мистера Пембертона, Он и так уже порядком надоел. Если я сейчас сообщу, что собираюсь замуж за некоего мистера Ротлэнда, преуспевающего издателя, с которым недавно познакомилась, мама может воспринять это не так уж плохо.
А может и нет – о маме никогда нельзя точно сказать. Весь ужас в том, что вдруг она потребует познакомить её с Марком. Этого допустить нельзя, ибо как только они встретятся, мама непременно расскажет ему, какая я замечательная дочь, сколько денег я на неё истратила за последние три года, и тогда он снова примется задавать вопросы и тут же выяснит все про Манчестер, про Бирмингем, про Ньюкасл и так далее.
Вот я и раздумывала, можно ли рискнуть и рассказать ей про Марка, и одновременно застраховаться, что ни не встретятся.
Когда я вошла, мама дремала в гостиной, и я подумала, что во сне она кажется моложе. Очнувшись, она, видимому, пару минут не могла вспомнить, где находится.
Потом сказала:
– Марни, я велела Люси о тебе позаботится. Мы не стали ждать тебя и уже пили чай, но осталось немного превосходной ветчины, я всегда считала, что лавровый лист придает ей нужную прелесть; Люси, закрой дверь, этот дом холоднее, чем прежний.
У мамы есть одна особенность: даже если вы не виделись с ней полгода, она начинает разговор так, будто ты просто выходила на минутку. Сначала мне предстояло осмотреть дом. Он не шел ни в какое сравнение с прежним; гостиная выходила во двор, солнечная веранда, кухня и спальни, окрашенные в пастельные тона, с новыми бежевыми шторами. Туалет отделен от ванной комнаты, и ещё была мансарда с видом на Торки между трубами соседних домов.
Дом был очень мил, но я все время невольно сравнивала и не могла не видеть, как отличается он от жилья миссис Ротлэнд с люстрами и картинами, арочными альковами и шикарной обстановкой.
– Как тебе нравится? – спросила мама, разворачивая отрез ткани. – Я взяла его на летней распродаже, уценили до четырех гиней, как будто специально для меня, правда? Что-то ты похудела, Марни; живешь, наверное, на одних бутербродах? А вот прическа эта мне нравится, не сравнить с той, что была в прошлый раз.
– У меня все хорошо, – сказала я. – Просто прекрасно.
Мы совсем немного поговорили, и вдруг мама сама ответила почти на все мои вопросы, хотя я их и не задавала.
– На прошлой неделе сюда приезжала твоя двоюродная сестра Дорин. Впервые за два года. Я так ей и сказала: похоже, у неё будто вообще нет тети; учитывая, что у неё мать умерла, а отец в Гонконге, могла бы, кажется, иногда обо мне вспоминать. Но нет. Она работает медсестрой, ей повысили жалование, но знаешь, что она приехала сказать? Она собирается замуж. И не за кого-нибудь, а за врача. Мне пришлось, конечно, притвориться, говорить «Да, да, чудесно», но под конец я не выдержала и выложила напрямую; Марни, говорю, у меня никогда не думает о замужестве и вообще о мужчинах; Марни, говорю, для меня образцовая дочь, она в месяц зарабатывает больше, чем другие за год. И представляешь, что она мне ответила? Я, говорит, надеюсь, что это заработано честным трудом. Я чуть пощечину ей не влепила! И говорю: лучше не вороши того, что случилось тринадцать лет назад; Марни у меня чиста как стеклышко; многое Господь у меня отнял, но дал мне одно сокровище, – мою дочь!
– Ну уж, сокровище, – усомнилась я.
– Нет, Марни; ты настоящее сокровище, если они ещё встречаются на свете. – Мама промокнула глаза кружевным платочком.
– Как твой ревматизм? – спросила я, чтобы сменить тему.
– Не сказать, что лучше. Миссис Бердмор из двенадцатого дома порекомендовала мне кислое молоко. Боже правый, сказала я, уж если выбирать между моими опухолями и кислым молоком, то уж лучше опухоли. Конечно, тут погода неподходящая, и трубы вокруг дымят. А как мистер Пембертон?
– Нормально, мама…
Только что мамин взгляд был рассеян, но уловив нечто в моем голосе, она тут же навострила уши.
– Что такое?
– Ты сказала, что я никогда не думала о замужестве. Может, и так. Но что ты скажешь, если я когда-нибудь изменю свое мнение?
Мы поднимались в мансарду и уже дошли до площадки лестницы. Внизу гремела посудой Люси, готовившая ужин. Мама застегнула пуговицу на жакете.
– Тебя что, обстоятельства заставляют?
– К чему?
– Выходить замуж.
– Нет! Конечно, нет? С чего ты взяла?
– Скажи мне честно. Сейчас же скажи.
– Да ты что? – воскликнула я. – Я же сказала: нет.
– С женщинами часто так бывает, когда все начинается. Они худеют, как ты. Со мной так было. Я всегда боялась, что с тобой такое случится. Ты слишком хорошенькая. Мужчинам только дай волю. Они вокруг тебя должны так и вертеться.
– Что им, больше заняться нечем? – я уже начинала сердиться. – Я задала тебе простой вопрос и думала, что получу простой ответ. Ведь женщины когда-то выходят замуж, насколько тебе известно. Удивительно, но это так. Даже ты вышла. Не помнишь?
Вид у неё был ошарашенный.
– Марни! Мы с тобой не станем это обсуждать.
– Почему? – настаивала я. – Ты говоришь так, будто выйти замуж – это позор? Если ты так считаешь, я просто удивляюсь, откуда я взялась!
Она молчала все время, пока мы спускались с лестницы. Но я видела, как дрожит рука, которой она опирается за палку.
– Я не ведала, что творю, – наконец сказала она. – Моим долгом было подчиниться.
В тягостной тишине мы одолели ещё одни пролет. В кухне шипели сковороды. Мама прошла в гостиную.
– Новый телевизор что-то барахлит, – произнесла она сдавленным голосом, и я заметила, что она вся дрожит. – На экране просто снег идет. А покрутишь настройку, изображение начинает мелькать… Вчера вечером в одном из спектаклей показывали свадьбу. Все это обман, замужество не имеет с этим ничего общего. Настоящий брак совершается под простынями, когда тебя хватают, тискают, сопят и хрипят, и тебе не до смеха… Марни, ты не покинешь меня?
– Покину тебя? – повторила я, по-настоящему рассердившись, но держа её за иссохшую руку. – О чем ты говоришь? Кто тебя собирается покидать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33