Женя, словно поддерживая меня, засмеялась: какой-какой валютой, милочка?..
К моему облегчению, сборщик налогов с восторженных отечественных дур продефилировал в сторонке от нас, будто подозревая, что кроме «деревянных» ему здесь ничего не обломится.
Я перевела дух — что-то нас ждет впереди?
Ждало нас появление на сцене нового действующего лица. Это был невероятно рыжий малый с пунцовым лицом, будто его обжарили в соседней пиццерии. По истеричным криком публики нетрудно было догадаться, что перед нами Джек, прискакавший к нам из горячих чужих прерий. Нельзя сказать, что его «скачки» отличались чем-то принципиальным от «скачек» Джо: те же поршневые движения телом туда-сюда, та же мимика самовлюбленного самца, та же реакция экзальтированного бабье-макакного племени…
Я заскучала. И задала себе естественный вопрос: почему оказалась здесь в первый же день? Что за шутка судьбы? Или Евгения решила сразу кинуть глупенькую провинциалку в сточные воды мегаполиса, чтобы та не тешила себя пустыми иллюзиями? Или, быть может, сестры Миненковы собирались на это зрелище три месяца и отменить его было также трудно, как старт ракеты к мерцающим сардоническим звездам?
Как известно, путь к звездам проходит через тернии. Так и мой путь к подиуму, кажется, намечается через эти тернии?
— Нравится, Мария? — интересуется моя двоюродная сестричка.
— Как в зоопарке, — бурчу я.
— В зоопарке гармоничнее, — смеется Евгения. — А здесь обезьянник.
Тогда что мы тут делаем, хочу задать вопрос и не успеваю: появляется третье действующее лицо — тот самый Атлет, который имел наглость на дороге нахамить дамам в нашем лице. Так-так, этого ещё не хватало для полного счастья, хмыкаю я.
— Великолепный Дюк! — сообщает истеричный голос ведущего.
Прелестно-прелестно, хлопаю в ладоши, «великолепный Дюк»! Ну-ну, чем же он отличен от других?
— А мы его не видели, — сообщают поерзывающие от терпения сестры Миненковы.
Дальнейшие события походили на дурной сон — кошмарный сон. Такие сны мне иногда снились, но я знала, что это сны и терпела их ужасы, правда, иногда крича и тем самым пугая близких.
А тут — жизнь. Реальная, как унитаз.
Если бы я сама… собственными глазами… не поверила бы никогда!..
Поначалу красавчик, тоже облеченный в ковбойские кожи, принялся стаскивать их с себя, улыбаясь полутемному интимному залу фарфоровыми резцами, потом, оголившись до самых до бордельеро, сбежал со сцены. Как выяснилось через минуту, зря это сделал. Ой, зря!
Изображая необузданную машину «любви», атлетический Дюк приблизился к одному из столиков, где змеилась клубком некая компания расфуфыренных фурий.
— Дюк, ты душка! — вопили они, и я обратила внимание на некое несоответствие, скажем так, между их формами и голосами.
Формы были чересчур выпукло-искусственные, а голоса — чересчур хриповатые. Сама одежда и прически выглядели настолько вульгарно, что создавалось впечатление — на столь вычурное представление прибыли привокзальные шлюшки.
Вдохновленный Дюк бедрами принялся выделывать перед ними всевозможные «па», доказывая свою физическую состоятельность. Войдя в раж, не обратил внимание на светленькую барышню, опечаленную некой мыслью. Да, и кто бы проявил интерес в таком праздничном угаре на подобную чистоплюйку?
Потом произошло такое… Мне показалось, что это сон — кошмарный, повторю, сон. Ан, нет! Это была явь!
Ломкая барышня, повизгивая тонким фальцетом, вскинулась в полный свой рост и совершила неуклюжее движение рукой, будто выплескивая нечто из своего фужера. Впрочем, в руках у ломаки находился не фужер, а некий флакон; именно из него и плеснула она на стриптизера с истерической неряшливостью.
После чего началось такое!.. Я никогда не подозревала, что мужчина может так визжать. Не своим голосом визжал мужественный Дюк, извивающийся от боли, словно с него живьем содрали кожу. Что такое? И через несколько секунд стало понятно, что приключилось с беднягой, потерявшим бдительность.
Серная кислота, право, заставит, кого угодно потерять лицо. Тем более, когда катастрофически теряешь то, что прячется под ниточкой бодельеро. Ошпаренный кислотой Дюк извивался, не буду оригинальной, как уж на сковороде. Изысканная дамская публика тоже визжала в панике. Охрана клуба накинулась на светленькую барышню и через миг выяснилось, что это вовсе не барышня… а совсем наоборот. Оказывается, за столиком отдыхали гремучие транссексуалы — общее смятение и агрессия секьюрити сорвала с них парики и часть одежды, оголив, так сказать, их истинную гаденькую суть.
Более омерзительного зрелища трудно было придумать: манерные, с раскрашенными рожами мужланы в рюшечках и оборочках. С волосатыми руками и кривыми ногами, обутыми в тесные туфельки-лодочки, с декольте, откуда вылезали куски поролона. Честное слово, представление на любителя таких экстремальных и столь фривольных ситуаций.
Пока приходила в себя атлетического Дюка, пострадавшего от ревнивого любовника, утащили за кулисы. Рыдающего агрессора повязали и увели для профилактического ремонта. А дамский коллектив, галдя, начал обсуждать ЧП.
Праздник, кажется, удался. О чем я и сказала Евгении. Та усмехнулась праздник всегда с нами, детка. И на этом мы решаем покинуть заведение, где так плохо была поставлена служба охраны. Мало того, что запустили в нежный женский коллектив топорных мужланов, да ещё не приметили едкого химического соединения, способного обинвалидить кого угодного на всю оставшуюся жизнь.
На улице гуляла теплая травматологическая ночь, мы перевели дух, сели в «жигули» и помчались по столице. Сестры Миненковы веселились, смакуя происшествие в «Полуночном ковбое». Я поглядывала на них и думала, что надо сделать все, чтобы потом не превратиться в пустую хихикающую дуру, для которой главная радость — посещение кислотных (в широком смысле этого слова) заведений.
— Погуляли, девки, — сказала Женя, когда мы с ней остались одни у парадного подъезда, а сестры Миненковы умчались в малолитражке продолжать праздник. — Какие впечатления?
— Смутные, — зевнула. — И зачем мы к «ковбоям» этим ездили?
— Так надо было, — непонятно ответила сестра. Потом, словно спохватившись, добавила: — А чтобы у тебя не было иллюзий. Это Москва город контрастов.
— Спасибо, — сказала. — Это я уже поняла. Но за меня не бойся.
— Почему?
— Потому, что я — море.
— Море?
— «Нужно быть морем, чтобы остаться чистым от грязных потоков жизни», — процитировала фразу, которую однажды вычитала и которая мне очень понравилась.
— Какая умненькая девочка, — проговорила двоюродная сестра, открывая ключом входную дверь квартиры. — Тс-с, мои уже спят. Если что, мы были в библиотеке, — пошутила.
Мы на цыпочках прошли по коридору, освещенному неживым желтым светом светильника. Я улыбнулась: взрослые такие девки, а ведем себя как маленькие.
В комнате лежала приятная ночная свежесть, проникшая через форточку. Я потянулась от удовольствия: спать-спать-спать, завтра — новый день; надеюсь, он будет для меня, куда интереснее и плодотворнее? И без кислотных брызг?
И приснился мне сон: далекий шум, напоминающий волновые накаты моря, я сижу в гримерной комнате — сижу перед огромным зеркальным полотном, отражающим провинциальную девочку. На её лице — грубоватый макияж, подчеркивающий взрослое её состояние и некую стервозность души. Это её первый выход на подиум. Испытывает ли она страх? Ничуть. Лишь легкий озноб гуляет по телу — озноб нетерпения и счастья. Счастья?
Дверь в гримуборную открывается — тепло-сочный свет бьет в глаза. Из-за этого света не видно того, кто говорит:
— Графиня, просыпайтесь. Вас ждут великие дела!
И я открываю глаза — и щурюсь от яркого солнечного света. Ба! Утро — и солнце в окно, и двоюродная сестра, и предчувствие успеха и удачи!
Все будет хорошо, Маша, говорю себе, все будет даже лучше, о чем ты мечтаешь. Москва — Париж — Лондон — Нью-Йорк… и так далее. Все эти населенные пункты падут к твоим ногам тридцать восьмого размера… Ур-р-ра!
Босиком шлепаю в ванную комнату. На мне коротенькая маечка с мордочкой усатого «микки-мауса» и трусики-«ниточки». Увлекалась мечтами и забыла, что нахожусь не дома.
Пробегая мимо кухни, на секунду задерживаюсь и пищу: «Ой, здрастье!». Я очень воспитанная девочка, не так ли? В кухоньке завтракают дядя Олег и его жена, с которой я ещё незнакома, но нетрудно догадаться, что это она. Мне кажется, что люди, долго живущие вместе, становятся друг на друга похожи. Тетя Оля дородна, добродушна, с мягким лицом ответственной домохозяйки.
— Ой, здрастье! — пищу я ещё раз и делаю книксен.
— Здр-р-р!.. — отвечает Олег Павлович и давится бутербродом.
Такое впечатление, что он то ли увидел обезьяну с баяном, то ли заморскую зверюху с веселым флажком. Или это моя полунагая простота его довела до такого состояния?
Жена начинает дубасить по спине мужа кулаком, будто по старому пыльному ковру, а я убегаю в ванную комнату.
Прекрасное начало дня — родного дядю чуть не довела до могилы, улыбаюсь своему отражению. Странные эти существа — мужчины. Иногда кажется, что они все без возраста. Малолетки восторженно гогочут в спину и орут всякие глупости, а старики пускают слюни и бесстыдно глазеют плаксивыми глазами. Куда глазеют? Да на красоту мою!
Я вздыхаю — оценит ли меня город городов Москва? Как бы не получить пинка от всяких разных кутюрье. Боюсь, что таких легко воспламеняемых дурочек, как я… М-да!
Холодный душ бодрит меня — никаких сомнений, Маша, вперед, и только вперед! Безверие порождает поражение. Единственная твоя задача — верить в себя как в молитву.
Решив не испытывать судьбу, закутываюсь в банное полотенце и легким балетным бегом мчусь мимо кухни.
— Девочки, завтракать, — слышу крик тети Оли. — И, желательно, в одежде.
Евгения не понимает требований мамы, и я рассказываю, в чем дело. Папа, это святое, смеется сестра, но советует мне ходить по дому в зимнем пальто и валенках.
В хорошем настроение появляется на кухне. Там я наконец знакомлюсь с Ольгой Васильевной. Правда, она торопится на работу — в проектно-архитектурный институт, и говорит дежурными фразами: вести себя хорошо и не болтаться по столице допоздна.
— Ну, ма, — отвечает Женя, — мы за себя можем постоять. В крайнем случае, вызовем Максима на помощь.
— Кстати, он тебе звонил, — вспоминает Ольга Васильевна. — В полночь.
— Накажу, — говорит сестра. — Ишь, ревнивый, как Отелло.
— Выходила бы ты за «Отелло» замуж, — вздыхает тетя Оля. — А то морочишь голову, и ему, и себе. И мне. И отцу.
— Мама, давай не будем! — категорически заявляет Женя. — Разберемся.
Обычная семейная сценка, которая происходит буквально в каждой нормальной семье, где есть дочь на выданье. Хорошо, что я сбежала от таких разговоров, и теперь принадлежу только самой себе. Что может быть приятнее свободы?! Ни-че-го! Не так ли?
Когда мы с Евгенией остаемся одни, сестра предлагает такой план действий на день: первое — посетить «салон красоты», чтобы привести себя в умопомрачительное состояние, второе — посетить Неделю прет-а-порте (одежды, готовой к носке), третье — поучаствовать в кастинге, то бишь испытать счастье в смотре топ-модельных сил.
Я выказываю восхищение: какая велась серьезная предварительная подготовка для того, чтобы подсадить меня на подиум. Отмахиваясь, Евгения признается, что в свое время предпринимала попытки к штурму высот Высокой моды. И хорошо, что вовремя поняла — это не её дело шагать по закоулкам закульсья инпошива и бесконечных интриг.
Тебя, родная, там никто не ждет, твердила двоюродная сестра, а если ждут, то с единственной целью заработать на тебе бабло, то есть деньги. Много денег. Или попользоваться тобой, как резиновой куклой для любовных развлечений. Впрочем, последнее сомнительно, поскольку Высокая мода пронизана цветом голубым, как море и небеса над ним. Мужиков там нет, утверждала Женя, там одни бабы, даже те, кто номинально носит штаны. Угроза в другом — в тех, кто делает бизнес на девочках. Любителей попользоваться красивым телом валом, а спрос, как известно, порождает предложения.
— Я уже боюсь, — пошутила. — И что теперь? Сидеть клушей и ждать у моря погоды?
— Там всегда погода хреновая, — сказала сестра и посоветовала принять все вышесказанное к сведению.
Я передернула плечами — обо всем этом не трудно было догадаться самой: мы живем в стране, где за малеванными лаком декорациями, изображающими яркую и праздничную жизнь, всегда можно обнаружить ржавый каркас тщеславия, мусорные холмы бессмысленности, кучи душевных испражнений. Когда ты неосторожно или сознательно переступаешь невидимую черту, разделяющую мир лакированного праздника и мир прозаической жизни, то всегда есть опасность вляпаться в дерьмо по самые по доверчивые уши.
— Ничего, — ответила сестре. — Я знаю приемчики. И потом — твой Максим нам поможем.
— Поможет, если сможет, — задумчиво проговорила Евгения.
И на этом наш завтрак закончился — нас ждали дела. Глупые с точки зрения серьезных людей, которые прежде чем действовать изучают предмет досконально. Мои знания о «предмете» были приблизительны, и тем не менее верила, что этого достаточно — достаточно, чтобы покорить первую вершину Высокой моды.
… На частнике подъезжаем к новоарбатскому «Салону красоты». На витринах рекламные плакатики с идеальными женскими личиками и прическами. Жители и гости столицы равнодушно проходят мимо, не обращая на них никакого внимания. Может, поэтому вокруг так мало привлекательных лиц, рассуждаю я, всем глубоко наплевать на свой внешний вид. Наша национальная черта — жить содержательной внутренней жизнью, а на все остальное начхать.
Впрочем, у каждого своим проблемы: кто-то мажется по утрам отечественным цинковым суриком, кто-то принимает полезные молочно-кефирные ванны в заморской джакузи, а кто-то предпочитает ходить к мастеру.
По уверению Евгении, нас ждут. Ждет её личный мастер — Цветкова, золотые руки, которая часа за два-три сделает из меня «звездную» топ-модель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41