— Как интересно? — радуюсь. — Можно послушать.
— А зачем?
— Как это зачем? Я главная героиня и вообще… мы работаем вместе? Или уже не работаем?
— Не передергивай, Маруся.
— Мы в одной связке, — вредничаю, — боевой? Или не в одной?
— Ишь ты, шустрая девочка, — возмущенно сопит охотник на людей. Послушаешь, но только после, как мы запись переведем в цивилизованный формат.
— Как это?
— Господа хорошие употребляли много… э-э-э… грязных слов.
— Грязных слов?
— Нецензурных, — морщится Алекс. — Я же говорю: высокая мода с низкими пороками.
— А что, есть пороки высокие?
— Не об этом речь, Маша.
— И что они говорили — про меня?
— Послушаешь — узнаешь.
— Представляю, что… — вздыхаю. — На самом деле, какая их цель?
— Самая банальная, — отвечает Алекс. — Заработать бабок немерено. В том числе и на тебе.
— Это понятно, а что конкретно хотят?
— Об этом позже. Давай-ка поработаем с нашим «маньяком», — предлагает. — То, что он имеет отношение к модельному бизнесу, это без всяких сомнений. Значит, надо перетряхнуть весь этот курятник.
— Саша, — укоризненно останавливаю. — Это мой курятник тоже.
— Цыц, птенчик.
— А если действует его пособник? Наш «маньяк» не так прост. И даже знает, что я пытаюсь защититься.
— Есть правда, есть, — соглашается менхантер. — Вот ещё геморрой, ой, прости, пожалуйста.
— Пожалуйста, — передергиваю плечами. — Но самое главное вот что… и запинаюсь.
Почему? А вот как рассказать мужчине о моем «совершенстве», хотя он и знает о нем, подслушав мои телефонные переговоры с этим сатанинским «поклонником»?
— Ты о чем, Маша?
— Есть ключевая фраза, — мнусь. — «Маньяк» проговорился. Он знает то, что не знает никто.
— Что-что? — вытягивается лицом Стахов. — Что он знает?
— Ну это самое…
— Маша, — не выдерживает мой собеседник. — Мы говорим на великом и могучем языке, будь добра, найти слова, чтобы выразить мысль.
— А ты, прости, туповат, — хамлю, — как лопата.
— А ты намекни толком.
— Намекаю: я — девственница!
— М-да-а-а, — держится Алекс. — И что?
— А то: «маньяк» знает об этом.
— И что?
— Нет, ты не лопата. Ты — совок.
— А зачем нам лопата и совок? Чтобы закопать маньяка, — и неожиданно обнимает меня за плечи. — Ну понял-понял я.
— Что понял?
— Все!
— И что?
— Надо найти того, кто мог ему рассказать об этом факте из твоей жизни. Кто это может быть?
Я отвечаю на этот вопрос: мама или Танечка. Мама вне всяких подозрений, стало быть, осталась Танечка Морозова. С ней мы подружились, а потом поссорились. Сегодня Морозова на занятиях отсутствовала. По какой причине — не знаю. Надеюсь, ничего плохо не случилось?
Охотник на людей заметно настораживается и просит, чтобы я поподробнее рассказала об этой фигуре. Я вспоминаю, как мы познакомились с Танечкой во время первого топ-модельного тура, как подписали договора, как потом сидели на бульваре и лакали пиво, как Морозова шокировала меня признанием о своей «первой любви» близ мусоропровода, как приглашала посетить некий спортивный зал в Марьино, где она, кажется, и обитает.
— Из Саранска она? — переспрашивает Алекс. — Значит, столичного адреса в договоре быть не может.
— И я написала свой, дивноморский, — вспоминаю. — Там графа: «постоянное место жительства». Правда, номер телефона оставила московский.
Поразмыслив, Стахов принимает решение: я — сижу, он — идет. Куда? В цитадель порока. Зачем? Проверить договор Морозовой, а вдруг там и адрес, и телефон. Шанс маленький но он есть.
— Я быстро, — убеждает. — Одна нога там, другая здесь. Если что, указывает на бардачок, — там «Стечкин», стреляй без предупреждения.
— «Стечкин» — это пистолет?
— Пушка, — выбирается в жаркий день. — Все будет хорошо, Маша, — и удаляется в сторону Центра мода энергичной и деловой походкой менеджера по холодильным установкам.
Еще пристрелит какого-нибудь зайченко или кроликова, грустно шучу, Бог мой, столько событий, что я не успеваю понять, в каком мире нахожусь.
Впрочем, сейчас мне хорошо и комфортно. Приятно сидеть в надежной машине и быть защищенной. Надо уметь себя защищать, вспоминаю слова двоюродной сестры и протягиваю руку к бардачку. Открываю его — ба! Пистолетище! Он массивен, как сейф. Ничего себе игрушка для взрослых людей. Беру в руку, с трудом ворочаю. С такой пушечкой никакой маньяк не страшен.
Вдруг чувствую за стеклом машины тень — такое впечатление, что человек глянул в авто и, перепугавшись красотки с убойной штучкой, кинулся вон. Я выворачиваю голову — и ничего подозрительного не замечаю: психопаты, конечно, на каждом шагу, но не до такой же степени, Маша.
Появление Стахова отвлекает меня от призраков. Охотник на реальных людей не потерял уверенности и хватки. Садится за руль, отрицательно качает головой: нет результата. Увидев пистолет в моих руках, спрашивает:
— Не стреляла?
— Пока ещё нет.
— Лучше не надо, — прячет «Стечкина» в бардачок. — К плохому быстро привыкаешь.
— Как и к хорошему.
— Вот именно: все у нас будет хорошо, — повторяет, включая мотор. Поехали в Марьино. В это колдовское место.
— Чем же оно такое колдовское?
— Раньше там были поля с отходами человеческой жизнедеятельности…
— Саша, не говори красиво, — прерываю. — С дерьмом, что ли?
— Маша, ты красивая девочка, а выражаешься…
— Зато правда жизни, — и вспоминаю, что Танечка угрожала, мол, с Платовой разберутся её спортивные мальчики.
— Мальчики-с-пальчики, — улыбается Стахов и по мобильному телефону наводит справки о спортзалах в районе на «отходах человеческой жизнедеятельности».
Скоро наш боевой джип вовсю мчится по загазованным и размякшим улицам и проспектам. Как я понимаю, дело приобретает некую нешуточность. Я спрашиваю об этом Стахова, он пожимает плечами:
— Разберемся…
Я вздыхаю: одна надежда, что эта палящая дневная явь не превратится в удушливый кошмар ночи.
… Новый район под романтическим названием Марьино встречал огромными многоэтажными домами, похожими на океанские титаники, петлистой рекой в бетонных берегах, множеством прудов болотистого цвета с тихими рыбаками у воды, рынками, магазинами и провинциальными жителями, гомозящихся везде и всюду, как муравьи у своей кучи под сосной.
На весь микрорайон оказалось шесть спортивных залов. Действовал Алекс Стахов быстро и убедительно. Его ратный напор ставил любого на место и подавлял любую попытку к сопротивлению.
Многие не хотели отвечать на конкретный вопрос о девочке Танечки Морозовой, а делали попытку выяснить, кто мы сами такие? Менхантеру приходилось «объясняться». Впрочем, воздействия Стахова на дураков не выходили за рамки закона и, если он пользовался силой, то этого я не видела.
Пятый зал находился на улице со странным названием Перерва, именно он оказался «нашим». Это был небольшой подвальный зальчик с тренажерами, шведскими стенками и матами. Удары в металлическую дверь пробудили двух молодых «спортсменов», и они с раздражением открыли нам клуб по интересам. Поначалу тоже стали валять дурака: какая Танечка, не знаем никакой Морозовой? Однако опыт общения с подобными личностями у Стахова был большой, и он тотчас же почувствовал ложь.
— Так, пацаны, — сказал он. — Или говорите правду, или я за себя не отвечаю. — И добавил, снимая летнюю курточку. — Что-то жарко нынче? А?
Это производит впечатление на тех, кто укреплял мышцы штангами и тренажерами. Почему? Причина проста: кобура с пистолетом. «Спортсмены» признаются: Танечка иногда к ним заходила и даже оставалась на ночь.
— Вы, наверное, вместе с ней читали «Парус» Лермонтова, — шутит (неудачно, на мой взгляд) менхантер.
Молодые люди стесняются и продолжают отвечать на следующие вопросы. Наконец, звучит самый главный: когда они видели Морозову последний раз?
Следует признание, что Танечка занималась легкой проституцией в машинах клиентов, и, что вчера вечером сюда заезжал какой-то папик. На «жигулях», не новых, номера областные. Танечка убыла с ним. После этого она здесь не появлялась. А что случилось? Стахов не отвечает, а сам задает новые вопросы: какой клиент, как выглядел, что держал в руках, как себя вел, какие имел характерные признаки? Ответы общие: папик сидел за рулем, лет ему сорок-сорок пять, внешность серая, как пыль, солнцезащитные очки.
— Чувствую, что мы идем правильной дорогой, — сообщает Алекс, когда мы, выбравшись из спортподвала, садимся в джип. — Думаю, надо ехать в часть?
— В часть? Какую часть?
— В отделение милиции.
— Зачем?
— Надо проверить версии, — задумчиво отвечает, словно просчитывая всевозможные варианты.
— Плохие дела?
— Пока ничего хорошего, — соглашается.
— Прости, — говорю. — А «легкая» проституция в машинах — это что?
— Маша, тебе это надо?
— Надо.
— Догадайся сама. Он, она и автомобиль, чаще всего, наш, отечественный. Представь?
— М-да, чего уж там представлять, черт, — бормочу.
И самые скверные предчувствия о Танечке, как серная кислота, плеснувшая в хлопковую коробочку души…
Отделение милиции располагалось в здании, схожим на школу: — заборчик из бетонных решеток, заставленный авто с проблесковыми маячками двор, парадный вход с большим выразительным козырьком, широкие коридоры. Впрочем, это и была школа. Очевидно, катил такой вал преступлений, что власть была вынуждена занимать классы и аудитории, предназначенные для будущего России.
Наше появление не произвело должного впечатления. Рядовой и офицерский состав занимался невыразительными «земными» проблемами и был далек от проблем коварной Высокой моды. Крепкий запах кирзы, ваксы, казенщины, мата, перегара витал в коридорах, как знак настоящего времени.
Начальник отделения полковник Яковчук, эдакий запорожский казак, уяснив вопрос, нас интересующий, вызвал майора Бодрова, который, узнав в чем дело, передал нас капитану Журавкиной, которая в свою очередь…
Проще говоря, молоденький лейтенант Андрей Кудря, заявил нам, что сегодня утром рыбаками на одном из прудов было обнаружено расчлененное тело молодой девушки. Оно было аккуратно упаковано в холщовый мешок из-под сахара. Убийца действовал с педантичной чистоплотностью: тулово — отдельно, конечности — отдельно, голова — отдельно.
Весь этот ужас лейтенант излагал с хладнокровной улыбкой, словно говорил о последних веяниях отечественной моды. Выборочный опрос населения, проживающего в домах у пруда, не дал должного результата.
— Висяк, — заключил спокойный Кудря, добавив, что рад нас видеть: вдруг жертва нам известна. — Она сейчас в морге «семьдесят четвертой». Если «ваша», позвоните…
— Голова, говоришь, там есть? — уточнил Стахов без видимых душевных усилий.
— Все там есть, — зевнул лейтенант.
— Это хорошо, — услышала я. — Маше будет легко узнать, если…
Я почувствовала, как кофе и булочка, которые я успела заглотить во время исторической встречи с известными гг., лезут из меня, как люди из горящего дома. Еще меня заштормило от мысли, что этот чудовищный кошмар наяву никогда не закончится.
— Плохо, — посочувствовал Алекс мне уже в маишне. — Боюсь, это только цветочки.
— Прекрати, — заорала. — Нельзя же так… говорить?!.
— Как?
— Бездушно, черт подери!
— Нормально говорим, — передернул плечом. — Работа такая, Маша. Привыкай.
— Не буду привыкать, — истерила. — Не буду и не хочу! Как к такому можно привыкнуть?
— Привычка — вторая натура, — последовал спокойный ответ. — Твоя истерика понятна, но малопродуктивна. Возьми себя в руки. Нам надо ещё опознать труп.
Здесь происходит то, что происходит. Я воплю — останови машину! Водитель быстро и трезво выполняет эту просьбу. Я открываю дверцу и выпадаю на пыльную и палящую обочину. Меня выворачивает горькой желчью ужаса и страха — желчью нескончаемых событий, на каковых я не могу повлиять. Но почему? Почему? Почему? И не нахожу ответа.
— Нормальная реакция нормального человека, — слышу голос менхантера. У меня подобное было. Правда, очень давно. Так давно, что, кажется, живу лет триста.
— Я не хочу туда, — говорю, сдерживая слезы. — Я и так знаю, это Танечка.
— Прости, надо, — отвечает, объясняя, что маньяка надо искать резво, потому что у нас много другой работы.
— Какой работы?
— Оперативно-боевой.
Удивилась ли я? Почти нет. Хочу или нет, однако обстоятельства моей новой жизни складываются так, что скоро не буду принадлежать самой себе. А кому тогда? Не знаю.
Мечтала о праздничном чистом мире, а он оборачивается ко мне изнаночной стороной, и теперь мне видны грубые нитки интриг и разодранные швы зависти и ненависти. Мечтала быть красивой и счастливой, а меня рвет горькой желчью ужаса. Хотела чувствовать запахи солнечных духов, а вдыхаю испарения трупных разложений.
Мир оказался куда жестче и неприятнее, чем я могла только предположить. Разве можно быть счастливой в стране, где такое понятие, как счастье, выжгли каленным железом. Жить успешно среди неуспешных? Жить счастливо среди несчастных? Жить вечно среди мертвецов? Жить и понимать, что обречен на постоянный бой с больным обществом. Жить и знать, что раньше или позже тебя победят. Тогда как жить и зачем жить?
— Подъезжаем, — голос Стахова. — Ты как, Маша?
— Прекрасно, лучше не бывает, — огрызаюсь и вижу бесконечный бетонный забор, выкрашенный в неприятный цвет мочевины.
За этим забором — громадные казенные здания, обшарпанные, с множеством окон-ячеек, где замечаются безликие живые манекены.
Узрев некий пропуск на лобовом стекле джипа, охранник пропускает машину на территорию. Мы катим по дорожке, следуя указателям.
Небольшое одноэтажное кирпичное здание среди деревьев — это морг. Даже в такой жаркий день от него истекает холод — мертвый холод прошлого. Я же ежусь от будущего. Я не хочу такого стылого и страшного будущего. Однако оно наступает — оно есть, это проклятое будущее, превращаясь в немилосердное настоящее.
Видимо, в каждом из нас существует некий НЗ — неприкосновенный запас сил. Кажется, все, вымотан и смертельно устал, и нет никакой возможности жить дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41