Наконец и я постигла, что столичная подземка — это красивый подземный дворец.
У Центра моды стоял огромный „Икарус“ с затемненными окнами. Возле него клубилась группка молоденьких манекенщиц, возглавляемая веселым и вездесущим арт-директором Хосе. Меня встретили радостными возгласами, словно после долгого расставания. Я обратила внимание на лица своих подружек, они были без макияжа и казались выцветшими, как старые фотографии.
— Девочки-девочки! Все на месте? По местам, вах! — хлопал в ладоши арт-директор. — У нас всегод два часа. В десять — класс госпожи Штайн.
Мы заходим в автобус, рассаживаемся по глубоким удобным креслам. Я смотрю в окно и вспоминаю детство, когда глазела на мир и солнце через стекло, закопченное на костре.
— Так, девочки, нашу походную, вах! — кричит Хосе и запевает визгливым фальцетом: — „Девушка в платье из ситца, каждую ночку мне снится!..“
Мы смеемся, некоторые поддерживают арт-директора; автобус важно выплывает на проспект, старые здания которых напоминают предгрозовые облака. От убаюкивающего шума мотора и движения у меня слипаются раковины век. Я улыбаюсь, слыша песенный речитатив о том, что некоторым каждую ночку грезится девушка в платье из ситца, а вот мне уже ничего не снится…
… и вижу себя, сидящей в кресле, похожим на зубоврачебное. В комнате влажный полумрак. Гул вентилятора убаюкивает. Я пытаюсь встать из кресла тщетно: руки привязаны к подлокотникам. В чем дело, нервничаю я и вижу, как в углу материализуется человеческая фигура. Она неприятна на вид: ломкая, потная, хихикающая и, главное, не имеет лица. Оно прячется за пластмассовой маской, изображающей жизнерадостного, скалящегося в улыбке зайца.
„Заяц“ приближается ко мне и шипит с ненавистью: „А я ведь предупреждал, чтобы ты ходила без трусиков. Теперь тебя надо наказать и серьезно наказать. Как? Я буду рвать тебе ноготки, а потом ломать твои пальчики, они такие хрупкие, такие красивые“. И я вижу в руках безумца страшные хирургические клещи. И пытаюсь закричать, и не могу этого сделать: горло передавлено вафельным полотенцем… И я задыхаюсь… задыхаюсь…
… и просыпаюсь от удушья. Краем глаза вижу мелькающий мир за темными окнами автобуса, молоденькие профили беспечных подружек, поющих дурацкую песенку.
Что происходит? Неужели маньяк проник в автобус и теперь пытается удавить меня. И слышу за спиной шипящий знакомый голосок:
— В следующий раз удушу, сучка, — и понимаю, что этот голос, насыщенный ненавистью, принадлежит Танечке, и чувствую, как удавка, сделанная из вафельного полотенца, освобождает мое горло.
Ощущаю слабость во всем теле — у меня нет сил дать отпор. Сейчас. Однако Танечка совершила ошибку, она решила доказать свою состоятельность и право на такие „пограничные“ поступки. Но перешла невидимую черту, поступив столь гнусно. И ответ мой будет равноценен, и я даже знаю, как расплачусь с бывшей подружке, которой не нравится, что я есть такая, какая есть.
Она хочет опустить меня до своего уровня — уровня мусоропровода. Я же опущу её ниже уровня моря…
Что и делаю в бассейне, когда наш прелестный девичий выводок начинает тренировку под руководством госпожи Крутиковой. Нинель Ивановна пытается нас организовать, да куда там — девочки от удовольствия визжат, будто впервые окунулись в хлорированную волну. Я же, плавающая черноморской рыбкой, ловлю момент и ныряю с одной целью: поймать за ноги Танечку. Подобные забавы мне хорошо знакомы по счастливому детству, и поэтому без труда цапаю врага за щиколотки и утягиваю его на дно.
В подобных случаях, тот, кто плох на воде, начинает паниковать, и очень даже паниковать. Желание лишь одно: заглотить кусок кислорода. Такое желание возникает и тогда, когда тебе передавливают горло вафельным полотенцем…
Побрыкавшись, Танечка с бледным и спокойным лицом утопленницы опускается на кафельное дно бассейна. Месть удалась. Что еще? Теперь надо спасать самонадеянную жертву — что и делаю: набрав в легкие воздуха, ещё раз ныряю…
Детские игры взрослых людей? Или взрослые игры детей? Трудно сказать. Никакого чувства вины не испытывала — не я первая начала.
А Танечку откачали быстро. Больше всех переживал арт-директор Хосе, он долго бегал вдоль бортика и кричал всем нам, чтобы мы прекратили топить друг друга в буквальном смысле этого слова. Он работал не один год в модельном бизнесе и, конечно же, понимал, что ничего случайного не происходит: как на воде, так и на подиуме.
Когда схлестываются амбиции красоток, то выход один: спасайся, кто может!
После всего этого я и Танечка столкнулись у автобуса, ощерились, как две любезные гремучие гюрзы в пустыне Кара-Кум, затем я услышала предупреждение:
— Следующий ход за мной, сучка!
— А я отвечу, сучка.
— Посмотрим!
— Посмотрим!
Право, странно: ведь мы сразу понравились друг друга, даже пили пиво красиво, и что же случилось? Быть может, две пустынные гадюки не могут находиться рядом? Я — гадюка? Мило-мило. Ничего подобного — лишь защищаю свое право быть самой собой.
Словом, новый денек начался весело и с песней, которую, напомню, запевал Хосе в автобусе. Правда, когда мы возвращались в Центр моды, арт-директор больше не пел, а ходил строго по проходу, как евнух в гареме.
Несмотря на субботу, в Центре наблюдалось оживление — мода не терпит выходных. Наша группа была сразуже отправлена в демонстрационный зал, где нас с нетерпением ждала милая старушка Штайн Динара Львовна. На сей раз она была одета в платье цвета увядшей сирени. Неизменная брошка блистала на нем, как звездочка пленительного счастья на сумрачном небосклоне.
— Итак, девочки, — начала преподавательница. — Подиумный шаг — это основа основ модельного бизнеса. Если Бог наградил вас чувством „подиумного шага“, тогда вы точно топ-модель высшего порядка. Если нет… — развела рыженькими и дряблыми лапками, — тогда вы тоже топ-модель, но… Сами понимаете… Это как сочинять стихи. Или дано свыше. Или можно, но лучше не надо. Сейчас я вам похожу настоящий подиумный шаг…
Все мы без исключения посмеивались над старушкой — чувствовали себя безобразно молодыми и безобразно здоровыми. Та же не без чужой помощи вскарабкалась на освещенный подиум, как каракатица на палубу затонувшего корабля. Переведя дух, г-жа Штайн начала инструктировать:
— Милые мои дети, главное — линия. Прямая линия, вы её чертите мысленно. Именно на неё вы должны ставить свои ножки — левую и правую. Не ходить, как утки. Не бежать, как курицы. Не ступать, как страусы. А четко на эту линию. При этом… показываю… амплитуда движения бедер должна быть, как можно больше. Чем больше амплитуда, тем успешнее топ-модель. Вы меня понимаете — амплитуда! Смотрите, дети, как надо. И раз! И два! — И великолепная вечная старуха, подобрав полы бархатного платья цвета увядшей, напомню, сирени, начинает вышагивать по подиуму. Туда — сюда, и обратно.
Признаться, мы покатывались от смеха, правда, стараясь скрыть свои радостные и праздничные чувства. Госпожа Штайн была смешна, как может быть смешной старая обезьянка с кривыми ножками на арене цирка.
Потом пришла очередь Динаре Львовне издеваться над нами, самонадеянными и глупыми. Ведь каждая из нас была уверена: она умеет ходить по подиуму, как царица. На самом деле…
Более жалкого зрелища было трудно придумать. Было такое впечатление, что мы передвигаемся на ходулях. Старушка же оказалась боевой и острой на язычок: многие из нас сами оказались „макаками“, „коровами“ и „ослихами“. Что было вполне справедливо: именно так мы все и передвигались, как вышеназванные животные.
После двух часов учебы г-жа Штайн сделала утешительное заключение, что толк, конечно, может из нас всех получится, но Бога она пока ни в одной не видит. Даже через лорнет. С этим и удалилась прочь. По прямой линии. Призывно качая бедрами, как молоденькая.
— Перерыв тридцать минут! — сообщил Хосе. — Потом психология, затем шейпинг! Веселее, девочки, веселее, вах! Кто не хочет быть Шифферой или Кэмпбелой, может отдыхать навсегда!..
Девочки кинулись в буфет, чтобы витаминизированными соками восстановить силы, а я отправилась на поиски Валечки Сорокина. Меня интересовал лишь один вопрос: чем занимался Мансур помимо официальной своей работы? Жить и делать вид, что ничего не происходит, это не в моих правилах.
Стилиста нахожу в гримуборной за работой над очередной покорительницей подиумных высот, похожей на Синди Кроуфорд. Увидев меня, он заметно бледнеет, будто я проступила тенью из загробного мира, и просит, чтобы его подождали.
Я открыто улыбаюсь в ответ, мол, вот что, значит, делать добро людям сделал, а теперь расплачивайся по полной культурно-развелкательной программе.
— Я ничего не знаю, ничего не знаю, — начал убеждать меня с болезненной горячностью, пугливо осматриваясь по сторонам. Модная бородка его при этом тряслась, как у козлика.
— Что не знаешь?
— За что чикнули Мансура? Не знаю.
— А почему предупреждал, чтобы я с ним не связывалась?
— Я предупреждал? — притворно удивляется. — Не помню.
— Валечка, прекрати делать из меня дуру, — топаю ногой.
— Давай забудем обо всем!
— Хорошее дело: забыть! Говори-говори.
— Да, тебе это зачем? — вскричал, едва не плача.
— Надо, — твердо проговорила. — Надо, чтобы выжить в предлагаемых условиях. Прости, за красивый слог.
После мучительных и „женских“ причитаний Сорокин таки признался, что Мансур занимался тем, что вовлекал топ-моделей в порнографический бизнес. Какой-какой бизнес? Ну, снимал на пленку девочек голенькими, потом предлагал фотографии богатеньким клиентам по Интернету. Вероятно, действовал Мансур не один, а находился в системе, занимающейся этим „выгодным“ делом.
— Можно вляпаться в такое… — проговорил Валечка. — Я сам толком ничего не знаю, но догадываюсь, что тут, — вновь осмотрелся по сторонам, как разведчик в тылу врага, — дело нечистое. Модельный бизнес, в целом, убыточный, но очень хорошее прикрытие для подобных делишек, как порно, как наркотики…
— Наркотики?
— Конечно, — пожал плечами. — Ты в каком мире живешь? У нас тут героин гуляет. Да, он по всему миру… — Махнул рукой обреченно и принялся рассуждать о том, что даже килограмм „герыча“ не поможет, если девчонка по природе своей не загадочна, не сексуальна. Если бы все было так просто понюхал „дряни“ и стал супермоделью! Но последних — единицы, а наркоманов миллионы.
— И кто заправляет всем этим — здесь? — простодушно спросила, выкатив глаза, как заговорщик.
Мой вопрос окончательно расстроил стилиста, он снова замахал руками, как птица крыльями, и, повторяя, что ничего не знает и знать не хочет, поскольку мечтает ещё пожить, быстрым шагом покинул мое общество.
Вот тебе, Маруська, и Высокая Мода во всей своей праздничной искрящейся кислотной красоте. Впрочем, всего этого можно было ожидать. Когда, например, занимаются красивым и дорогим „живым товаром“, почему бы его ни использовать по прямому назначению.
Высокая Мода — удобная ширма для дел серьезных и криминальных. Подозреваю, существует некий механизм по перековке глупеньких девочек в реальных женщин, приносящих хороший доход. Не является ли „мой“ сексуальный маньяк одним из звеньев этого механизма?
Представим, что некто, самый главный специалист по порно-бизнесу, замечает меня в Центре моды, а, заметив, делает калькуляцию моим внешним данным, после чего от него исходит добро на мою психологическую обработку. Ведь впервые почувствовала „тот“ цепляющий, как гвоздь, взгляд именно здесь, в этих стенах, а вечером раздался телефонный звонок… Возможно, мое имя внесли в некий списочек… И я уже обречена… Обречена?
Нет, это мы ещё посмотрим, кто кого? Конечно, одной не устоять… Евгения, Максим, сестры Миненковы, опять же охотник на людей — это уже боевой отряд, который, надеюсь, придет мне на выручку, если в том будет нужда.
Успокоив себя таким образом, отправляюсь в спортивный зал, где должен проходить очередной урок шейпинга. Там меня ждет сюрприз — неприятный, как выяснилось позже. Арт-директор Хосе сообщает, что госпожа Мунтян жаждет встретиться со мной для конфиденциальной беседы. Я поначалу радуюсь — не хотят ли меня направить сразу в какой-нибудь пленительный престижный город мира. Париж — вот моя мечта!
Находящийся в кабинете „моего“ модельера человек мне сразу не понравился. Был вульгарен в пестрой одежде, в мимике, в жестах, и это не утаивалось запахом дорогого парфюма. Маленькие глазки заплывали на жирновато-щетинистом лице, и казалось, что с тобой общается лесной вепрь, умеющий по-человечески изъясняться.
Я решила, что буду называть его „Вепрь“ для удобства и простоты. Про себя, конечно.
— Познакомься, Маша, — указала Карина Арменовна на коллегу, пригласив меня сесть в кресло. — Это Вениамин Леонидович Соловейчик… наш выдающийся…
— Нет-нет, — замахал руками Вепрь. — Я простой смертный портной. Работник, так сказать, иглы и нитки.
— Так вот, Маша, — продолжила госпожа Мунтян. — Мы тут посовещались и решили сделать тебе карьеру…
— Карьеру?..
— Да-да, — подпрыгнул в кресле господин Соловейчик. — Дело в том…
— Простите, Вениамин, — прервала его Карина Арменовна и принялась пространно объяснять в чем, собственно, дело.
Опыта во взрослой жизни у меня практически не было, но имелась, как утверждала двоюродная сестра, интуиция, и поэтому почувствовала: „моя“ кутюрье говорит так, будто ей все это было весьма неприятно. Главное, не смотрела в глаза, рисуя некие удивительные и потрясающие перспективы, которые откроются передо мной тут же, как приму верное решение.
А перспективы были самые невероятные: полугодовой тур по Соединенным Штатам Америки от фирмы „Русское видео-М“», рекламирующей наши отечественные товары в Новом Свете.
— Полгода в раю, Машенька, — вступил, закатывая глаза Вениамин Леонидович. — Гонорары за выступление, подарки от спонсоров. Разумеется, все расходы на проживание, питание за счет фирмы… Некоторые наши девочки хоромы строят после таких поездок, авто покупают…
— Вениамин Леонидович, — с укоризной проговорила педагог Мунтян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41