Ты знаешь, какая печень у молоденьких девочек? У-у-у, пальчики оближешь. И у тебя, Машенька, печень хороша. Ты же не пьешь, не куришь? А?
— Все равно подохнешь от старости. Будешь немощным и никому не нужным. Тебя будут бить молодые и красивые…
— Говори-говори, сука. Вся в маму. Та всю жизнь мне испортила — теперь ты портишь кровь и удовольствие.
— При чем тут моя мама? — не понимаю.
— А при том, — сварливо и по-старчески проговорил, — я за ней три года ухаживал. Я её любил так, как никто. Ты знаешь, что такое любовь? Нет, ты не знаешь. Ты слишком глупа и красива. А я её любил всем сердцем, всей душой. Она плюнула в мою душу. Плюнула и вышла замуж за этого бравого морячка… Погналась за красивой формой. Почему? Зачем? Я её спрашивал, а она смеялась в лицо и говорила, что внешний вид мой… А какой вид у него?
— О моем отце речь?
— О ком еще? Он пришел и взял мою Викторию, мою девочку Вику, мою единственную радость… — и заплакал. И плакал искренне и по-настоящему. Если бы кто мог знать, какие чувства я испытывал на свадьбе. Я терпел! Терпел! Терпел! Я сделал вид, что все хорошо. Они были счастливы. У них был медовый месяц, а я… я хотел уйти из жизни. Ты, Машенька, не знаешь, что такое смерть. А я знаю, — указал на свою шею. — Думаешь, что это за бороздка? Э-э-э, это от веревки. Да-с, пытался повесится, дурак. Хорошо, что веревочка попала трухлявой… Повезло, — недобро ухмыльнулся. Придушил себя малость, а так — порядок! Даже понял, что надо делать. Нужно время. Что может быть прекраснее выношенной мести. Я её лелеял долгие годы — и вот моя месть, — поднялся с табуретки, ушел в темный угол. Вынес оттуда на мутный свет небольшую кинокамеру на треноге. — Будем снимать картину о тебе, Машенька. Ты ведь девочка послушная на самом деле, — вспомнил. — Вот не сняла трусики, а теперь расплачиваешься. Я тебя предупреждал по телефону…
— А почему голос не узнавала? — задала вопрос, давно меня мучивший.
— А очень просто, — вытащил из кармана брюк аппаратик, похожий на бритвенный прибор. — Искажает голос. Очень удобная игрушка для умных людей.
— Умных людей?
— Да, я умный, Машенька, и в этом ты скоро убедишься, — настраивал кинокамеру. — Если будешь вести себя пристойно, я дам тебе шанс на жизнь, если нет — прости…
— Шанс?
— Конечно. Я всем девочкам дарил шанс. К сожалению, ни одна…
— А зачем убивал?
— Как это зачем? Я тренировался, — ответил с открытой улыбкой. — Не мог же без репетиции? Даже актеры репетируют, прежде чем заснять сцену. Я же не мясник, я — интеллектуал, и хочу сделать все красиво. Картинка должна быть красивой. Например, отрубить руку одним махом — это ремесло, а вот пальчик за пальчиком, пальчик за пальчиком — это высокое искусство. Ты, Машенька, ничего не имеешь против высокого искусства? — Заглянул в видоискатель кинокамеры. — Кажется, вот так хорошо?
Бог мой, кто мог предположить, что в дивном Дивноморске выращивается такое монстровидное чудовище? Вероятно, попытка самоудушения нарушила его функции головного мозга. И теперь у меня никаких шансов. Никаких. Раньше или позже буду разрублена на куски мяса и подвешена на крюки, которые я, наконец, заметила в углу гаража.
— Ну-с приступим, — говорит маньяк и продолжает весьма обстоятельно: Первое условие, не называй моего имени-отчества. Веди себя, Машенька, красиво. Умирать надо достойно, правильно? Второе условие: снимаешь кофточку, потом джинсики, потом трусики… Сняв трусики, становишься, как собачка, раздвинув широко ноги… И начинаешь лаять… Вот такая будет наша мизансцена на сегодня…
Выслушав такое основательное напутствие, неожиданно начинаю смеяться в голос — видимо, защитная реакция организма. Смеясь, произношу ключевые фразы:
— Ха-ха, старый импотент! Ты всегда был импотентом. Это все женщины чувствуют. Ха-ха! И мама это почувствовала. Ха-ха. Ты что-то хочешь сделать, ха-ха? У тебя, импотент, ничего не получится, импотент! Ты обречен, импотент. У тебя много денег, а силу стручка купить не можешь, ха-ха! Стручок, небось, ма-а-аленький… и не удаленький, ха-ха!..
— Говори-говори, — сверлит ненавидящими глазами. — Ты сражаешься за свою жизнь. Это хорошо. Не люблю иметь дело с размазнями.
— Импотент!
— Все, хватит! — делает резкий жест в сторону и — в его правой руке оказывается кухонный резак. — Еще это слово — и отрублю палец. Еще слово и ещё палец…
— Импотент! — вскакиваю; под руку попадает металлическая миска и я тотчас же швыряю её в безумца.
Пытаясь увернуться, тот задевает треногу — видеокамера заваливается и обрушивается на бетонный пол.
Я торжествую — пусть проиграю битву за жизнь, но временная победа за мной.
— Сука, — ругается, ползая по полу на карачках. — За все заплатишь. Будешь умирать долго-долго-долго. Это я тебе обещаю. Ты будешь молить меня о смерти…
Взяв битую видеокамеру и бормоча проклятия, удаляется вон из гаража. Я перевожу дыхание. Думай, Маша, думай. Выход есть. Его не может не быть.
Рассматриваю держатели — вижу внутренние замочки. Они просты: отщелкнул — и свобода! Требуется остренький предмет. Что у меня есть? Ничего нет? Есть! Есть! Есть — уговариваю. Думай, Маша, бью себя кулаком по лбу и… вдруг… прическа? Конечно же, в этой прическе должны остаться заколки, которые крепили теле-радио… Боже мой! Господи, дай мне последний шанс!..
Дрожащими пальцами обыскиваю свои волосы. Меня бьет нервная дрожь. Ну же!.. Все будет хорошо — буду любить весь мир… Лишь… Есть! Да, она! Такого чувства победы не испытывала никогда, даже на подиуме. Никакая блестящая виктория в конкурсе красоты не заменит мне эту заколку!
Так, теперь аккуратно вклинить этот «ключик» в замочек. Поворот, ещё один поворот. Спокойно, не торопись. Ну, пожалуйста!.. Откройся…
На уровне подсознания слышу хруст металла о металл — и… рука свободна. Моя правая рука свободна! Господи, ТЫ есть, я тебя люблю, и люблю мир, тобой созданный однажды. Теперь капкан на левой руке. Так спокойно-спокойно. Поворот. И я вдруг слышу далекий гул самолета. Если все закончится моей победой — улечу… Есть! Я свободна! Свободна?
Успокойся, прошу себя. Ты свободна и теперь твои действия должны быть идеальными. Нельзя допустить ошибки. Бежать? Куда? Тяжелые ворота гаража закрыты на засов и амбарный замок.
На цыпочках приближаюсь к оцинкованной двери. Замечаю среди валяющихся инструментов ломик, знакомый по кошмарным сновидениям.
Беру его в руки. Решено: без смертельного боя не сдамся. Или я — или он. Всматриваюсь в тусклый свет, который освещает небольшую лестницу, ведущую наверх. Семь ступенек — тихо поднимаюсь по ним. Низенькая конурочная дверь. Что там за ней? С напряжением прислушиваюсь к тишине дома.
Нужно рисковать, Маша, нужно рисковать.
Решаю подождать самолетного гула. Проходит минута — как вечность. Наконец надвигающийся небесный шум позволяет толкнуть дверь. Она приоткрывается — жилая комната, плохо освещенная.
Делаю шаг вперед, выдвинув перед собой ломик. Запах старого дома пахнет коврами, книгами, картинами, пылью, пережаренным мясом. Тишина и покой, только где-то в полутьме тикают ходики.
В зарешеченных окнах плавает полная мертвая луна. От напряжения мне кажется, что вижу на этом небесном желтке высушенные моря и океаны, по которому ходят рукотворные луноходики…
Где этот сумасшедший маньяк, который потерял все человеческие ориентиры?
Медленно продвигаюсь по частному дому, защищенному от посторонних взглядов огромным металлическим забором. Наверное, наша страна занимала первое место по производству этих заборов. Хоть какое-то достижение, не так ли?
Потом замечаю полоску яркого света, она выбивается из-под двери. Приближаюсь к ней, чуть приоткрываю и… ломик с грохотом вываливается из моих рук…
Почему? В центре комнаты стоял маньяк. Был абсолютно гол, если не считать маску зайца на лице. Находился перед работающей видеокамерой. Его левая рука держала у лица-маски мои трусики, выкраденные из Центра моды, а правая, скажем так, работала в качестве помпы по добыче счастья. Но главное: на том, жалком, что теребилось замечались мои серебряные часики. Именно эти искрящиеся часики доконали меня окончательно.
Уронив ломик и вскричав истерично, захлопнула дверь и завертела хлипкий замок. Черт-черт-черт! Этот кошмар никогда не закончится!
— Машенька! — услышала дребезжащий голосок. — Ну, прости меня, пошутил я. А будешь ходить без трусиков — уйду навсегда из твоей жизни. Я ведь люблю тебя. С трех твоих лет. С той минуты, когда подбросил к елке. Помнишь? Ты так смеялась. Давай вместе посмеемся и все забудем. Я заплачу за моральные издержки. Я продал весь своей бизнес и теперь у меня много денег. Миллион долларов, Маша. Мне ничего от тебя не нужно — только нужны трусики. Я когда их нюхаю, то чувствую победу. Ты понимаешь, о какой победе речь… Считаю до трех! Или мы договариваемся, или…
И резкий удар по двери — наверное, кухонным резаком? Самолетный гул гасит звуки беспорядочных ударов. Дверь трещит у замка. Я отступаю — я снова в западне. Куда бежать? Окна в решетках? Там, за этими решетками, уже сереет рассвет. Серенький миленький рассвет, даже в такой бледненький и неживой рассвет не хочется погибать…
Спустившись в гараж, хватаю короб с болтами и гайками. Разбрасываю их по лестнице. Может, это поможет в моей бесконечной битве с монстром?
Среди инструментов нахожу гаечный ключ, похожий на лопатку. Сейчас не до спортивных приемов — меня не учили сражаться с психопатом, вооруженным кухонным топориком. Да, и не восстановилась я полностью после отравления какой-то гадостью.
Выключаю настольную лампу и становлюсь у оцинкованной двери. Не учитываю того, что есть ещё «верхний» свет.
Наконец услышала голос, ещё больше дребезжащий от ненависти и вселенской злобы:
— Машенька, я устал играть с тобой. Хватит. Все равно разрублю. Ничего тебя не спасет! Черт! Та-а-ак, включим свет… А-а-а!
Мой враг скатывается по лестнице и я, не рассчитав траекторию его хаотичного движения, промахиваюсь. Вернее, наношу гаечным ключом скользящий удар по спине.
Взвыв, успевает цапнуть меня за ногу. Падая, бью ключом по жилистой руке.
— Ах ты!.. — и вижу опускающийся в меня кухонный резак.
Из последних сил уворачиваюсь — искры от соприкосновения металла о бетон.
Только моя спортивная сноровка позволяет избегать увечий от резака. Лицо врага искаженно фанатичной яростью рассечь меня. И эта ярость придает ему силы. Мои же силы — в желании жить… жить… жить…
К моему счастью, резак вырывается из рук маньяка, но и я остаюсь без оружия. Теперь мы катаемся по полу, хрипим, рвем друг другу лица… Я царапаюсь и кусаюсь… Липкая кровь на моих губах — то ли моя, то ли чужая…
— Ну, сука, молись, — и чувствую железные пальцы, сжимающие мою шею, чувствую, как силы иссякают, чувствую, смердящий запах смерти…
Вот и все, мелькает мысль, все? И кажется, что на меня обрушивается самолет… Он с тяжелым гулом приближается, он все ближе и ближе… И… вдруг: пальцы врага прекращают свой смертельный захват. Сквозь слезы вижу лицо нависло надо мной… оно странно, такое впечатление, что враг задумался о чем-то постороннем или потустороннем… Потом вижу, как с этого быстро мертвеющего лица… кровавая капель… на меня… Не понимаю, что происходит?.. Я толкаю изувера и он заваливается на бок… И я вижу его череп, вернее то, что от него осталась… Окровавленная чаша… Как завороженная, смотрю… смотрю…смотрю… Пока не слышу голос — этот голос мне хорошо знаком:
— Маша, это я? Я. Спокойно-спокойно, все будет хорошо.
— Хорошо? — переспрашиваю.
— Да-да, — обнимает меня. — Я вовремя.
— Почему так долго?
— Искали, Маша, — помогает подняться на ноги. — Кровь?
— Это не моя.
Охотник на людей берет меня на руки и выносит из проклятого гаража, потом — из дома. И я слышу ясный гул самолетов, и понимаю, что все кошмары закончились. И теперь я буду жить и жить, жить и жить, жить и жить.
После умываюсь холодной колодезной водой. И пью-пью-пью воду, словно желая напиться на всю жизнь вперед. Потом сажусь на крыльцо и смотрю на дальний лес, розовеющий от восходящего солнца. Розовый лес, говорю я Алексу. Да-да, кивает и продолжает вызывать по телефону службы, необходимые в подобных случаях.
Затем обнимает меня и рассказывает о том, как меня искали. Работа была проведена колоссальная, вплоть до того, что Евгения летала в Дивноморск.
— А зачем?
— Узнали, что некто Фишер Роберт Робертович убыл в Москву в тот же день, что и ты? Решили проверить. И вот результат.
— А маме, что сказали?
Стахов отвечает: мама моя в порядке, она сильный человек, она подробно рассказала о своем бывшем кавалере Роберте, который так её любил, что хотел даже покончить жизнью самоубийством.
После этого — поиск пошел в нужном русле. Этот дом принадлежал его двоюродному брату Волоссу, исчезнувшему несколько дней назад. А когда прошла информация о том, что в Центре моды видели старые «жигули» с номерами, принадлежавшими…
— А что Бирюков?
— Они были знакомы, Фишер и Бирюков, — ответил менхантер. — Первый решил отыграть сложную игру и выбросил в окно второго. У меня, кстати, были сомнения…
— Ты — молодец, — снисходительно молвила я.
— Ну, ты сама… молодец. Зачем сбежала?
— Вы слишком долго возились с этим Жопиным, — позволила себе резкость. — Надеюсь, не зря мы?..
— Не зря, — и рассказывает, что Картель разрушен до основания: господину Николсону грозит двести восемьдесят девять лет тюремного заключения, а нашему вышеупомянутому гражданину почетная дипломатическая ссылка в страну третьего мира, скажем, Нигерию.
— Какие разные законы, — говорю я. — Бедные нигерийцы, — жалею.
— Почему?
— А «Шурик» невкусный.
— Шутки у тебя, Маша.
— Почему? Из меня тоже хотели похлебку…
— Все-все, успокойся, — прижимает к себе. — Поплачь-поплачь, будет легче.
И я плачу — и плачу так, как, наверное, никогда не буду больше плакать в этой жизни. И эти слезы помогают мне вернуться к самой себе, прежней, светлой и чистой, как бегущая морская волна.
По возвращению в «московский» дом — по телефону поговорила с мамой, а затем сутки спала, и снилось мне только море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41