Конечно, о них не спорят, да лично мне эта бородка показалась смешной.
— А с нашим фотографом Мансуром познакомитесь завтра, — сказала Карина Арменовна. — Каждой сделаем порфолио. Надеюсь, вы знаете, что это такое?
Я знала: портфолио — набор фотографий, рекламирующих топ-модели. От портфолио многое зависит. Если модель фотогенична, то её будущее безоблачно. А если нет?..
— Фая, — обратилась кутюрье к помощнице. — И сколько у нас всего новых моделей?
— С сегодняшними — пятнадцать, — пискнула очкастенькая.
— Прекрасно. Пока они будут учиться, я закончу новую коллекцию «Московские вечера».
— А договора, Карина Арменовна, — напомнила Фая.
— Да-да, договора, — проговорила кутюрье. — Возьмете с собой, девочки. Прочитайте внимательно, изучите, посоветуйтесь с близкими. И уясните, что заключив с нами договор, на указанный в нем срок, вы не можете сотрудничать с прочими агенствами. Все переговоры с какими-то другими заинтересованными сторонами только через наш модельный дом «Парадиз». Повторю, бизнес этот очень сложный. Более того, иногда случаются неприятные истории, — недобро сдвинула мужские брови госпожа Мунтян. — Впрочем, если возникают проблемы мы их решаем, а вам, девочки, — только учиться и добросовестно трудиться, соблюдая все условия договора.
Слова кутюрье имели некий двойной смысл, который прекрасно понимали её коллеги, но не могла уяснить я. Ясно было лишь одно: в проблемной стране любое дело, даже самое безобидное, как, например, стрижка газонов или выпечка булочек, сопряжено высоким, скажу так, напряжением. Как там пишут на столбах электропередач: «Не влезай — убьет!» Однако кто у нас обращает внимания на подобные призывы?
Конечно, я могла отступить от «столба» Высокой моды и жить тихо, пыльно и мирно, освещая эту жизнь безопасным сальником или лучиной. Вот только зачем?
И, получив несколько страниц договора, я без лишних раздумий его подписываю. Это же делает и Танечка. А вот Ольга и Эльвира аккуратно скручивают странички и прячут их в сумочки, словно боясь прогадать судьбу. По этому поводу мы с Танечкой понимающе переглянулись, хмыкнули и поняли, что будем дружить.
По окончанию такого серьезного мероприятия мы вместе с ней выбрались на улицу. Настроение было радостно-приподнятое и беззаботное.
— Пойдем туда, — кивнула Танечка на соседний скверик, тянувшийся вдоль загазованного проспекта. — Там пивной бар есть. Отметим наш маленький успех.
— Пью, курю с трех лет, — пошутила я.
— Надо уметь получать удовольствие. И мы его получим, — засмеялась.
С этим было трудно не согласиться — и мы, перебежав дорогу, оказались в природном парадизе. Из «Парадиза» — в парадиз. По ухоженным дорожках гуляли молоденькие апатичные парочки. На лавочках сидели бодренькие старички и старушки. Со стороны «Старого» цирка бравурил веселый марш. Тени вечера прорастали в ветвях высоких лип. Под ними раскинул свой яркий шатер походной пивной бар с пластмассовыми столиками и стульями.
— Давай, — предложила Танечка, — по маленькой кружечке.
— Можно, — согласилась. — Главное, чтобы завтра быть в форме.
— Главное, чтобы было содержание, — постучала по своему лбу моя новая подружка. — И тогда праздник будет всегда с нами.
Правда, праздник нам хотели испортить. Толстый боров-бармен-бюргер, глянув на нас удивленным орлиным глазом, вопросил:
— А не рановато ли вам, девчонки?
— Наливай, дядя, — бесцеремонно проговорила Танечка. — Мы уже давно не дети. И вообще — мы сдали экзамены. В ветеринарную академию.
— Ишь ты, ветеринары, — ворчал бармен, но решил не связываться с юными коневодками — мало ли чего: а вдруг где-то рядом бродят лягающие жеребцы?
… Пиво пенилось в стеклянных кружках, по цвету оно было желто, как расплавленное в воде солнце. Я и Танечка медленно тянули в себя это «солнце» и говорили обо всем. Было странно хорошо и приятно чувствовать, что нами перейдена некая невидимая граница.
Многие из нас торопились перейти эту границу между юностью и взрослой жизнью. Порой казалось, что время остановилось — и ты будешь вечным ребенком. Ан нет! Наконец наступил этот долгожданный миг — ты имеешь полное право находиться среди незначительных и малоинтересные фигур взрослых и делать вид, что счастлив.
Нет-нет, я была счастлива тем обстоятельством, что сумела воплотить в жизнь свой первоначальный план.
Я — топ-модель. Я буду на неё учиться. У меня впереди потрясающая карьера, которая затмит карьеры многих мировых моделей. Я удачлива, красива, вечна и Бог меня любит.
Мы сидим с Танечкой, смакуем пиво и я слушаю всякие необыкновенные истории из жизни модельного бизнеса. Оказывается, у Танечки была подруга Элла, идеальная модель: ноги-руки и все остальное. За год она успела сделать умопомрачительную карьеру. И почему? Потому, что знала — счастье надо искать в Париже.
— В Париже? — восхищаюсь я.
— Ага. Только был у неё жених Степа, — смеется Танечка. — Шоферюга и простой, как колесо.
— И что?
— Вот с ним у неё были проблемы. Ревновал страшно, — и далее следует полуанекдотическая история о нашем доморощенном ваньке, который решил во что бы то ни стало «защитить» свою любимую от порочного мира моды и золотого тельца.
И пока Элла отбивалась от приехавшего из запыленной саранской тьмутаракани ревнивца, в столицу заявился знаменитый французский модельер по имени Жан.
Кутюрье оказался типичным представителем зажравшейся буржуазии: поджар, находчив и обходителен, как все портяшки. К доверчивым русским матрешкам. Нет, поведение импортного швеца отличалось безупречным поведением. До тех пор пока он не увидел Эллу на подиуме — увидел и потерял голову. Влюбился по-настоящему. Такое случается в прекрасных сказках. А, влюбившись, предложил Элле сумасшедший контракт со своей фирмой. Наша простая девушка была готова на все, даже без контракта. А тут — Степан, готовый придушить модного модельера голыми руками. Что делать? — вечный вопрос для русского человека.
Между тем случился легкий фуршетик, куда наш Степан проник, как в тыл врага. Гений же французской жакетки от чувств-с понес полную ахинею, мол, парфенис при бель-де-меф обиганы анграуз апланте ля фам, пытаясь поцеловать восторженную Эллочку в щечку. Потом, стараясь не привлекать общего внимания, тиснул в ручку юной ветреницы визитку, прошитую золотой ниткой.
И встреча состоялась — случайная, Степана и кутюрье. У входа в гостиницу «Метрополь». И не успела накрахмаленная французская манишка понять в чем дело, как оказалась в гостях — в русском и диком лесу. Как это случилось, недотепистый галл, толком так и не постигнул. Только что был людный сахарный дворик «Метрополя» с лейб-гвардейскими швейцарами, и вот никакого доброжелательного пра-здника, лишь шишка на лбу, да озверевшие комары.
Бесхитростный Степан допустил ошибку, решив, что после этого Жан и близко не подойдет к Эллочке. Увы, любовь портняшки оказалась сильнее комариных укусов. Более того, наш простой парень за хулиганство международного масштаба получил два года и убыл кормить гнус на красивые северные болота. А Эллочка — в вечный и прекрасный Париж.
— Ну за любовь! — смеемся мы с Танечкой. — Кому-то везет!..
Мне хорошо, пиво пьянит и такое впечатление, что я уже в Париже. Эх, Париж-Париж!
К сожалению, это продолжается недолго. Все портит Танечка. Она предлагает мчать в некий спортивный зал, находящийся у черта на куличках Марьино. Я удивляюсь: зачем? Танечка заговорщически подмигивает: там, в Марьино, у неё есть знакомые ребята, хорошие такие массажисты. «Массажисты» — она произносит таким скверным и вульгарным тоном, что даже я догадываюсь, о каком массаже идет речь.
— Нет, спасибо, — говорю. — Я не люблю «массаж».
— Ты что девочка? — удивляется подруга, признаваясь, что честь свою потеряла ещё в классе седьмом. — Ничего тогда не поняла, — смеется. Нажрались, попихались в подъезде, и больно не было.
— В подъезде?
— Ага. На последнем этаже. Ночью. Нормально. У мусоропровода. Там у нас культовое место. А чё?
Смотрю на подругу и понимаю, что по сравнению с ней я — святая. Мало того, что отгоняла мысли о подобных связях, так ещё решительно всего этого не хочу. Мне неинтересен «последний этаж» отношений…
— Ну ты, подруга, даешь, — говорит Танечка. — Ты где жила?
— У моря.
— Хорошо сохранилась, — качает головой. — Трудно тебе будет здесь.
— Почему?
— Тут моря нет.
«Я сама море», молчу.
Впрочем, хотя сейчас во мне безмятежность и покой, однако первые признаки надвигающей бури можно приметить опытным глазом. Я чувствую, что меня ждут большие волнения вплоть до девятибальных айвазовских штормов.
Я пока ещё не знаю, что по возвращению в столичную квартирку меня ждет странный неприятный телефонный звонок какого-то полубезумного ублюдка со странным дребезжащим голосом.
Я ещё верю, что мир вокруг меня красив. Как я сама.
2
И снится мне странный и страшный сон: я иду по школьному сумрачному коридору — мне лет двенадцать. Я в чистенькой выглаженной форме, в белых гетрах, на голове огромный бант, похожий на легкомысленную глупую бабочку. Я получила «пять» по химии и чувствую себя прекрасно, и даже счастливо. Я так старалась учить этот трудный предмет, чтобы не огорчать маму… Учитель химии был строг и справедлив, за это его никто не любил. Он ходил по школе один и во время обеда украдкой ел бутерброды с «докторской» колбасой. Был нескладным, с печальными глазами побитой лошадки. Ходил в стоптанных туфлях, в мешковатых брюках с пузырями на коленях.
Мои подружки шептались, что его бросила красивая жена, убежав с моряком, ходившим в загранплавание. Он мне нравился, учитель химии, мне было его жалко, мне хотелось, чтобы он не ел украдкой бутерброды и не смотрел на мир так грустно.
И тут я вспоминаю, что забыла ранец. Так обрадовалась, что получила наконец «отлично», что забыла все на свете. Не беда! Вприпрыжку возвращаюсь в кабинет химии, где осталась Верка Солодко, которая училась плохо и педагог оставил её на дополнительные занятия.
Дверь приоткрыта — я заглядываю в кабинет и удивляюсь: никого? Странно: когда уходила, Верка сидела за партой, а учитель ходил у школьной доски. Ах да, наверное, они ушли в лабораторию, находящуюся тут же, за мутно-стеклянной перегородкой.
Не знаю, но что-то заставляет меня встать на цыпочки и тихо пройтись к этой перегородке. Сначала слышу тихий звон стекла, догадываясь, что учитель колдует с пробирками, потом слышу сдавленный стон и не понимаю, кто его издает, наконец до меня доносится отчетливый и спокойный голос преподавателя:
— Я ведь предупреждал, что у меня учиться надо прилежно. Маша имеет отличные знания и теперь идет на море купаться. Ты тоже будешь купаться, но в кислоте. Прости, Вера, за все надо платить. Не бойся, умирать не страшно, страшно жить. Моя жена тоже плохо учила химию и мне пришлось её наказать. От неё ничего не осталось, даже зубов. У неё были золотые зубы, рассмеялся, — и от них тоже ничего не осталось, представляешь? Серная кислота самое действенное средство против таких, как вы… Не волнуйся, Маша тоже когда-нибудь провинится и будет плавать в кислоте. Нет идеальных людей — есть идеальная кислота. Ну-с, готово!..
Не чувствуя себя от ужаса и страха, заглядываю за перегородку и вижу: на столе лежит нагая Верка Солодко. Ее поростковое посеревшее тело опутано клейкой лентой, болтливый рот залеплен розоватым пластырем. В глазах животная жуть. Она из последних сил пытается вырваться на свободу — тщетно. Над ней склонился учитель химии — он в медицинском белом халате. В левой руке держит бутерброд, в правой — кухонный резак.
— Прости, Вера, — говорит он. — Емкость мала. Была бы большая — не рубил бы такое прекрасное и такое молодое тело. — Я вижу под столом ведро из стекла, в котором кашится страшная жидкость. — А вот для Маши приготовлю ванну. Она отличница и заслужила более доброго отношения. — И поднимает руку с рекзаком над своей головой.
И я кричу — и мой исступленный крик заставляет учителя химии оглянуться, и я вижу вместо лица — новогоднюю маску зайца с упитанными киноварными щеками.
— Ай-яя-яя, — говорит педагог. — Нехорошо подсматривать, Маша, но коль такое случилось, смотри… — И опусакает резак вниз с такой силой, что алые капли чужой крови окропляют мое лицо и прожигают его, как кислота…
О Боже! Откуда появляются такие кошмары?! Прочь! Прочь! Отгоняю дурное наваждение. Много волнений и новая обстановка — причина подобных ужасов. Только в этом! Надо успокоиться и все забыть! На самом деле, все прекрасно. За окном — солнце, облака, деревья. Впереди у меня — целая жизнь! Я смогу исполнить свою детскую мечту. У меня все получилось, черт подери! И это только начало — начало моих побед!..
Кто из нас не любит побеждать? Я, видимо, победительница по состоянию души. Если возникают признаки неудачи, то это лишь меня заводит. То есть через борьбу укрепляюсь, как прочнеет цемент от воды. Этого не знал тот, кто решил поиграть со мной в некую свою игру — дурную и грязную.
Когда все это началось, я вспомнила цепляющие, как гвозди, взгляды во время нашего с Евгенией посещения Недели моды. Я не ошиблась в своих чувствах — вот в чем дело. Редко ошибаюсь. И не ошиблась тогда.
А началась эта «игра» в первые минуты моего возвращения в «московский» дом родной, на кухне которого царил веселенький раскардаш. Оказывается, Максим сдал очередной экзамен по боевым искусствам и радовался, как ребенок. Будущая его «невеста» Женя и её родители всячески разделяли радость Павлова. На столе лежал огромный торт цвета розового слона и курились мини-везувиями цветные чашки…
— Виват, Мария! — приветствовали меня все. — Как успехи? Как дела? У тебя тоже был удачный день? Ур-р-ра! Ой, она пивом пахнет! Ай-я-я-я!..
Поделиться своей радостью и объясниться я не успела — затрещал телефон. Евгения умчалась в свою комнату и через несколько секунд я услышала удивленный голос двоюродной сестры:
— Машенька? Это тебя?
— Мама? — вопросила тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41