Я настолько обтекаемо повествую о последней деликатной, скажем так, теме, что тугодумный Максим меня совершенно не понимает.
— Что он делает с нижним бельем?
— Ну это… — не нахожу слов.
Их находит Евгения — прямой текст приводит её жениха в меланхоличную задумчивость.
— Да, таких надо отстреливать, — делает неутешительное заключение. Если он такой больной на голову, то дальше — больше… Ладно, — извлекает пистолет из-под куртки, — проведем практические занятия на незнакомой местности.
Я удивляюсь: не многовато ли на одного психопата кухонный нож и боевой пистолет? Павлов отвечает: это стартовый, Маша, будем пугать врага и так, чтобы он немедля стартовал в Бутырку, где ему быстро вправят мозговые извилины.
Мы с Евгенией не верим, что это стартовый пистолет, и Максим признается, что боевой, но патронов нет.
— Как нет? — возмущаемся мы с Евгенией. — А если маньяк вооружен?
— Чем, — вопрошает Павлов, — женскими трусиками?
— Очень смешно, — хмурюсь я, потом понимаю, что глупо обижаться на тех, кто вынужден болтаться в механической бензиновой коробке вместо того, чтобы, находясь в плюшевом театральном партере, восторгаться премьерным спектаклем „Чисто английское убийство“
— Мария, прекрати, — реагирует на мои страдания Павлов. — При чем тут ты? Не было бы тебя, была бы другая. И в данном случае: лучше ты…
— Почему?
— Потому, что есть мы…
— … охотники на маньяка, — дополняет Женя, и я вижу её летящий на фоне ночи, заостренный кинжальный анфас, и понимаю, что самоуверенному „поклоннику“ моей юной красоты будет совсем худо — после возможной нашей встречи жить ему вечным скопцом.
… Подмосковный городок встречал героев напряженным самолетным гулом и теплой ночкой, где тускнели огни мелкособственнических домиков, главной улицей имени, кажется, В.И. Ленина, застроенным саморазрушающимися жилыми башнями, и мазутно-навозным запахами провинциального местечка, в котором выращивают червивый королевский картофельный плод и над которым в неизведанное никуда улетают стремительные лайнеры.
Бездомные граждане мира на привокзальной площади указали нам путь к улице Коммунистической. Я готовилась к самым решительным действиям в доме № 24, однако, когда мы приблизились к этому адресу…
Нас встретило полуразрушенное, двухэтажное здание, похожее на заводское, и окруженное старым, из металлической, ржавой сетки забором.
Евгения выключила мотор, и мы посидели во временной тишине, насыщенной нехорошими предчувствиями. Потом Максим заметил, что нечто подобное он ожидал: рассчитывать на легковерного сексуального дурака слишком наивно.
— И что будем делать? — спросила Евгения.
— Разберемся, — ответил Павлов. — Мы с другом пойдем на разведку, а вы, девочки, посидите.
— С каким другом? — удивились мы.
— С этим, — Максим продемонстрировал нам пистолет.
— Э, нет, — запротестовала Женя. — Нам страшно одним. Да, Машенька?
Я пискнула, что страшно, аж жуть, и мы тоже пойдем в логово, чтобы защищать нашего товарища и его друга с тыла. Не надо меня защищать, нервничал Павлов. Надо, настаивала Евгения, зажимая в руке нож.
Короче говоря, после недолгих препирательств наша троица отправилась к зданию, хотя никаких признаков жизни там не наблюдалось. Но как не проверить? А вдруг там действительно тайное подвальное местечко, где маньяк пытает свои простодушные молодые жертвы, как это часто происходит в импортных дрянненьких фильмах?
Наша российская ночь была осветлена нашими же простенькими, как свечи, звездами, и глаза быстро привыкли к комфортным потемкам. Под ногами хрустело так, что я не могла не обратить внимания на валяющие предметы. Оказалось — кирпичи. Белые. Силикатные, уточнил Максим, специалист по всем житейским дисциплинам.
Ломая каблуки, мы медленно продвигались к темнеющему зданию, похожему, как сказал Павлов, именно на заводик по производству силикатного кирпича. Все происходящее казалось глупой усмешкой моей юной судьбы. И это вместо того, чтобы красиво дефилировать по освещенному подиуму в обуви от Гучи и в одежде от Версаче, я некрасиво тащусь по кирпичным завалам и шанс свернуть шею увеличивается с каждым шагом.
— Тсс, — говорит Максим, когда я сползаю с кирпичной горки, как с ледяной.
Мы прислушиваемся: тишина — гнетущая, но нарушаемая приближающимся воем с небес. Евгения предлагает пальнуть из ТТ — для острастки бродячих собак, котов и самолетов. Максим неоригинально заявляет, что самое опасное животное — это человек, и мы продолжаем свой путь.
Для меня он заканчивается у разбитого окна — осторожно заглядываю в него и… И чувствую: внутри меня вновь разрастается мохнато-волосяной ком страха, уничтожающий волю. У меня нет даже сил закричать. Такое впечатление, что горло тоже забита волосяным кляпом.
— Что с тобой, Маша? — голос двоюродной сестры спасает от недостатка воздуха.
Усилием воли поднимаю руку и указываю на разбитое окно. Евгения тянется к нему:
— Что там такое?
— Висит, — слышу свой голос.
— Кто висит?
— Т-т-труп, — выдавливаю.
— Где труп? Какой труп? Маруся, ты бредишь? — говорит Женя. — Ничего не вижу. И никого.
— Висит труп там.
— Машка, — смеется моя сестра. — Это ведро. Ты меня понимаешь: ведро. На крючке.
— Не может быть? — не верю.
Пришлось поверить. Максим, узнав о моих страха, бесстрашно штурмует цитадель по производству силикатного кирпича, хрустя на всю округу.
Помятое и дырявое ведро, никому не нужное в его руках, как военный трофей.
Проклятье, говорю себе, Мария, возьми себя в руки, как Павлов ведро, в противном случае закончишь свои дни в казенном доме печали…
Между тем мужественный наш приятель продолжил прогулку по зданию, и скоро мы с Евгенией услышали его голос: сюда, девочки! Недовольно ворча, мы последовали на призыв „лазутчика“.
Он находился в небольшой комнате, освещенной тусклой лампочкой, пылящейся наверху. Разбитые столы и стулья грудились в углу. На дальней стене висел производственный график, указывающий, сколько кирпичей выпущено за трудовой квартал. Видно, раньше здесь была заводская дирекция.
— И что здесь интересного? — спросила Евгения.
— Смотрите, — указал на график, и я увидела поспешную неаккуратную надпись синим фломастером: „Маша, ходи без трусиков! Иначе…“, а чуть ниже „наскально-детский“ рисунок: две скрещенные косточки и череп.
— Во, придурок! — сказала Евгения.
— Звонил он отсюда, — присел у стены Максим. — Видишь, здесь телефонное гнездо…
— А зачем такие извращенные хитрости? — недоумевала Женя. — Лезть сюда, рисовать эту дрянь…
— Ты меня спрашиваешь? — рассматривал следы Павлов. — Если он крепко больной на голову… Местный, что ли? — Рассуждал вслух. — Если так, поймаем…
— Как? — спросила на одном выдохе.
— Ну это секрет фирмы, — поднимался на ноги. — Пошли, родные.
— Куда?
— К тем, кто бережет наш покой.
Мы не поняли Павлова — поняли позже, когда он попросил Евгению притормозить „Вольво“ у отделения милиции, о чем утверждала неоновая вывеска. Представляю, какие чувства испытали внуковские товарищи милиционеры, когда к ним в полночь заявилась наша странная группа. С пистолетом и кухонным ножом.
Впрочем, эти предметы были упрятаны, да наш общий сумбурный вид вызывал подозрения. Нас не повязали лишь потому, что Павлов предъявил бодрую, цвета бордо книжечку с золотистым двуглавым орлом и, должно быть, чудотворную. Сонный дежурный, похожий обвислыми усами на запорожского казака, тотчас же проснулся и принялся вызвать сослуживцев голосом и по телефону. Потом явился молоденький кинолог с овчаркой, которую я назвала про себя Арамисом II.
Словом, бесславный конец извращенцу приближался со скоростью невидимых ночных самолетов, гул которых то появлялся, то исчезал с некой плановой регулярностью.
Мы, девушки, хотели ехать с оперативной группой и Арамисом II, однако Максим проявил удивительную настойчивость, и пришлось остаться ждать результата в машине.
У меня были сомнения по поводу того, что передовому и доблестному отряду с опытной псиной удастся сразу выйти на след маньяка. Своими сомнениями поделилась с Евгенией. Та согласилась: да, слишком было бы просто. Если действует больной изощренный ум, то перед нами самые радужные перспективы.
— В каком смысле? — не поняла я.
— У него есть некая цель, — курила Женя. — И он её будет добиваться.
— Какая цель?
— Подозреваю, о приглашении в Третьяковскую галерею или в Большой театр речь не идет.
— Тогда о чем?
— Отстань, Машка. Сама догадайся.
— И что делать?
— Готовиться к затяжным боям, — ответила двоюродная сестра. — Максим уже идет по следу, сестры Миненковы готовы подключиться, — выбросила сигарету в напряженную от гула ночь. — В крайнем случае, обратимся к этому твоему…
— К кому? — поспешила.
— К Алексу Стахову.
— К охотнику на людей? — открыла рот.
— Именно к нему. А почему бы и нет? Это его профессия искать всякую мерзопакостную шушель.
— Шушель, — засмеялась я. — Это что ещё за „шушель“ такая?
Оказывается, бабуля Евгении так называла попрошаек, ходящих по квартирам: конечно, они люди, говорила старушка, но шушель. Я добавила, что по сравнению с нашей шушелью, прежние попрашайки — есть сама невинность. Женя развила эту мысль: нынче очень удобная питательная среда для всевозможной швали, и поэтому неудивительно, что всякий сексуальный гнус заполняет наши города.
— И что делать? — повторила я.
— Выжигать каленым железом, — ответила сестра. — Только сила остановит их, только сила.
Она это проговорила с некой потаенной душевной болью, что я вдруг осознала: у Евгении есть некая проблема, связанная с её первым неудачным опытом в отношениях с мужчинами? Словно догадавшись о моем вопросе, сестра закурила новую сигарету:
— Нет, Маша, это не было изнасилование, — сказала Евгения. — Эта была первая любовь. Мне шестнадцать, Мише двадцать два. Спортсмен, красавец, мастер спорта по водному полу. Познакомились на соревнованиях. Мы плавали, они играли, — выпустила из себя колечко дыма, — а мы за них ещё „болели“. Любовь с первого взгляда, знаешь, что это такое? — И, не дождавшись ответа, продолжила: — Потом они поехали на соревнование в Ригу. Через несколько дней Миша вызвал телеграммой: „Умираю без тебя. Приезжай“. И я, конечно, поехала. Зря. Если бы не поехала… — Помолчала. — Я поехала. А вечером в ресторане гостиницы… — Снова пустила колечком сигаретный дым. — Драка из-за меня. Трое пришлых джигитов предложили за ночь тысячу долларов. Сбросились, так сказать, на любовь. Миша успел двоих…а вот третий… в спину… финкой. Миша умер на моих руках. Не плачь, успел сказать, не плачь. И все, — вышвырнула из окна тающую пламенем сигарету. — Теперь я не плачу, теперь я только улыбаюсь, — и сделала это, и улыбка у неё была безжизненной.
— Прости, — сказала я.
— Все нормально, Маруся. Жизнь продолжается и… война тоже, — указала глазами на милицейский „уазик“, выезжающий к нам на плохо освещенную поселковую площадь.
Машина остановилась, из фургончика первым прыгнул Арамис II, за ним последовали люди в форме и без, среди коих находился и наш Павлов.
— Судя по виноватому виду собаки, — усмехнулась Евгения, — мы не имеем положительного результата. Что и требовалось доказать.
Она оказалась права: присоединившийся к нам Максим сказал, что пес, хорошо взяв след, привел оперативную группу до скоростной трассы, где все и закончилось.
— Отсутствие результата тоже результат, — вздохнул Павлов и сообщил, что славная милиция поселка Внуково будет работать по „своим“ клиентам, которые им хорошо известны, а мы катим в многомиллионную столицу и там начинаем искать маньяка.
— Как искать?
— По образцу его почерка, — и вытащил из куртки плотный кусок бумаги, вырванный из заводского „графика“. — Есть такая экспертиза графологическая. По ней можно установить характер человека, привычки, перспективы его развития, как личности…
— О какой личности речь? — фыркнула Евгения.
— Меня так учили, — заметно обиделся Павлов. — Будем искать козла по науке.
— А мы с Машей будем искать по интуиции, — сказала Женя и повернула ключ зажигания в замке. — Это самое действенное оружие против мерзавцев!
Интуиция? Моя интуиция находилась в полусонном состоянии, как и я сама — устала. Слишком много событий вокруг, не успеваю их осмыслить и толком понять. Все происходящее напоминает бег в мешке с закрытыми глазами по замысловатому лабиринту. Остается лишь надеяться на помощь тех, у кого есть профессиональный навык в поимке маниакально одержимых объектов.
Кто же у нас профессионал в подобных делах? Правильно — Стахов. И ловлю себя на мысли, что мне приятно вспоминать нашу встречу у стрельбища. И, вспомнив его открытое, скуластое и мужественное лицо, его глаза, его взгляд, говорю себе: все будет хорошо, Маша, все будет отлично, ничего и никого не бойся, у тебя есть надежная защита.
Когда мы во втором часу ночи вернулись домой, то я опять упала на кровать, как боец в окоп, и уснула мертвым сном.
Разбудил меня звук дребезжащего старенького будильника. Он был противен и настойчив, точно человек с дребезжащим голосом. У „поклонника“ именно такой голос — будто говорит он через какое-то устройство. И останавливаю себя: Маша, теперь все твои мысли будут об этом дураке? С самого раннего утра? Да провались он в тартарары!.. Мало мне своих забот.
Поднимаю полусонное тело и веду его в ванную комнату. Контрастный душ приводит меня в чувство и смывает прошлое, будто грязь. Возникает впечатление, что из моей памяти мгновенно стирается все плохое: так ластик уничтожает следы карандаша.
Выбегая из квартиры, уже не помнила ни о дохлой кошке, ни о порнографических журналах, ни о погибшем Мансуре, ни о ночных играх сумасшедшего. Все это, конечно, существовало, однако находилось где-то на периферии моего сознания.
Свежие улицы были пустынны по причине субботы. Все население отдыхало, включая сексуальных извращенцев и душегубов. В метро тоже было комфортно и удобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41