Перед рассветом один из них и пробудил ее. Фейлис проснулась задыхаясь, покрытая холодным потом. За окнами было светло, светлее, чем в полнолуние… свет и тени лежали на ковре. Было прохладно, тихо, она даже слышала, как скрипит старый дом всеми своими сочленениями. Ее ночная свеча догорела.
Она не смогла заставить себя заснуть, лежала в одиночестве и ждала, когда служанка принесет утренний шоколад. "Хорошо бы выйти, – подумала она. – Почему бы не пройтись? – Фейлис помедлила в нерешительности. – Ах, эти террористы. Но пока ничего плохого они не сделали; ну, побили нескольких солдат и поломали кое-какие машины. Ни один человек в Домене не станет набрасываться на женщину из политических соображений.
Плохо с ней еще никто не обходился, ее просто избегали, а когда от разговора нельзя было отказаться, держались корректно. Наружу. Надо выйти на природу. В мир, который дарит Гея". Фейлис быстро оделась – простое платье и плащ с капюшоном, чтобы скрыть лицо от случайных прохожих, фонариком осветила себе дорогу по лестнице, открыла наружный подъезд и вышла.
Лестница у ног, мостовая, стены и крыши напротив отражали свет, излучаемый колоссальным диском Скайгольма. Далекие газовые фонари тонули в его нереальном свете. На беззвездном небе белыми хлопьями бежали облака. Улица была пуста, мимо проскочил кот, пугливо глянувший на нее опаловым глазом. Она ступила на тротуар и пошла прочь от дома.
Шаги ее отдавались в молчании. Дыхание курилось парком.
"По-моему… да, надо спуститься к реке. – Фейлис ускорила шаг.
Движение изгнало воспоминание о кошмарах и чуточку освежило. – Жизнь у меня не окончилась. Да, кругом трудности, одни несправедливости, и это вечное отсутствие сострадания у всех… они так больно ранят меня, но я оправлюсь от ран. Я достигну Единства, и тогда еще повстречаю мужчину, которого жду.
Если же нет…"
Она вышла на набережную. Деревья, балюстрады, статуи, к которым прикоснулось время. За ними мерцала Лу, а за ней тянулся ровный склон, поднимавшийся с садами и фермами к гребню, который занимал Консватуар.
На таком удалении шпили его казались миниатюрами из слоновой кости, но под ними обитали мудрость, красота и покой столетий. Восток розовел, приветствуя солнце, колокольный перезвон донесся от Башни Ученых, как это делалось в течение половины тысячелетия. Она не понимала, слышит ли далекие звуки ушами или же сердцем. «Да, – подумала она, – мое место именно там».
Она обратила свой взор к Скайгольму. Светящийся и священный, еще несколько минут он будет в одиночестве править на небе. На лике его мерцало больше огоньков, чем обычно. И что это такое задвигалось по краям?
«Что? Нет, нет, нет!»
Колокольный звон смолк. Фейлис визжала, не понимая, сумеет ли когда-нибудь остановиться. Скайгольм медленно тронулся, уходя на север, набирая, набирая скорость… наконец он исчез из виду, и небо обрело неведомый людям облик.

Глава 25
1
«Орион-2» обогнул Луну, перед ним встала Земля. Солнце теперь было за их спиной, и Иерну с Роникой родная планета казалась амулетом из белого мрамора и сапфира, с краю обрызганным ночью. Свет ее прогонял звезды, но совсем рядом Галактика раскинула свою искрящуюся бриллиантовым инеем дорогу.
Пепельные кратеры оставались позади и внизу. Резкие дневные черты Луны смягчились, растворялись в тенях и тайне. Там, где на Земле уходил день, люди видели, что старая Луна сменяется новой. Роника и Иерн плавали возле окна пилота. Слезы блестели в женских глазах.
– С каждым разом она все прекрасней и прекрасней, – выдохнула Роника.
Он молча кивнул. – Здесь я увидела то, что прежде не понимала, – сказала она в безмолвии, что наполнило корабль. – Геанцы правы: жизнь едина. Земля жива. Как одинока она и как бесконечно драгоценна. Мы не можем позволить, чтобы Землю убили. Кроме нее, нет ничего.
Он ответил задумчиво:
– Но когда-нибудь люди будут жить в космосе и, быть может, даже за пределами Солнечной системы.
– Я тоже надеюсь на это, но Земля всегда останется нашей матерью.
«Катан, Розенн! – внезапно кольнуло. – Как вы там?»
– Конечно, и Луна прекрасна на свой призрачный лад, – продолжала Роника. – Мне бы хотелось вернуться, походить по ней… по Морю Спокойствия… поклониться тому, что осталось от «Орла»
.
– Неужели ты полагаешь, что эта цель достойна нового полета?
– Конечно, и этот был просто великолепным.
– И я так думаю, правда, досуга у меня было немного.
– И у меня тоже; всякие дела, теснота, запашок, неподходящая еда, горе с туалетами, все недостатки невесомости – но все равно чудесно.
По-моему, мы хорошо справились с делом… И точно рассчитали орбиту.
Но обратный полет должен пройти куда легче.
– Именно. Возможно, нам потребуется небольшая коррекция курса или две, но, по-моему, нас ждут три выходных дня. Правда, придется решать, что делать дальше и куда садиться.
– У тебя есть на этот счет соображения?
– Боюсь, что нет. Нам нужна страна, в которой мы не будем считаться преступниками и где у нас не конфискуют корабль. Мейка? Оккайдо?
– Они слишком податливы – если маураи надавят… я же тебе говорила. А что ты думаешь о каких-нибудь отсталых районах где-нибудь в глубине континента?
– Я подумывал об этом, – нерешительно сказал Иерн, – но чем более я овладеваю управлением, тем более убеждаюсь, что мы не сумеем сесть без помощи с Земли. Полный экипаж наверняка мог бы спокойно приземлиться в азиатской степи или в африканской саванне, хотя я бы не стал рисковать – даже при всем своем безрассудстве. Мы с тобой не вправе идти на риск. Одному мне не хватит информации, я также не могу передавать тебе указания в достаточно быстром темпе… словом, с двигателем без экипажа не справиться. Ну а в атмосфера даже самые важные параметры я смогу только прикидывать на глаз. А наш космический корабль, как самолет – с точки зрения аэродинамики более всего напоминает кирпич.
Словом, будет превосходно, если мы сумеем нормально опуститься на самое лучшее и самое освещенное посадочное поле в мире.
Роника вздохнула.
– Угу… Эй, не надо кривить рот, иначе я буду крутиться вокруг, пока ты не улыбнешься. В худшем случае сдадимся маураям. Уж они будут обращаться с нами прекрасно, учитывая все, что мы сделали для них.
Судя потому, что я слыхала, Океания – вовсе неплохое место для жизни.
Быть может, мы даже сможем уговорить их построить собственный «Орион».
Или-кто знает? – быть может, когда мы вернемся к Земле и установим радиоконтакт, то сумеем найти страну, которая будет рада принять нас на наших собственных условиях.
– Быть может… Но скорее всего их биологи вырастят гигантского мотылька, который сумеет летать между планетами. – Иерн вздрогнул. Его ногти, бледнея, впились в спинку сиденья, за которое он держался.
Роника потянулась к нему.
– Эй, милый! Что с тобой?
Не видя Земли, он выдавил, глядя перед собой:
– Да. Сперва я был слишком утомлен, захвачен всем пережитым… и только сейчас понял: мы вполне можем разбиться или сгореть при спуске… ты погибнешь.
– О-о-о! – Она взлохматила его волосы. – Давай-ка покончим с этим франсейским благородством! Я знала, что делаю, и никогда даже на миг не желала ничего другого. Нет, конечно, я не стремилась умереть до срока – пока мы с тобой не состарились и не одряхлели. Если же нам не дано – лучше быстро, крак! – и навеки вместе. Мы псе на целые световые годы прожили лучшую жизнь, чем большая часть людей способна даже представить. Так что не жалей меня.
– Ну… – Он поцеловал ее. Они оторвались от кресел я поплыли обнимаясь. – Роника, знаешь, ты у меня – самое величайшее чудо во Вселенной.
В лунном свете, затопившем потемневшую кабину, он увидел, как опустились ее веки, как раздулись ноздри, как приоткрылись губы.
– В таком случае, – произнесла она с придыханием, – отправляемся в грузовую секцию, там больше места. Я придумала, как можно любить в невесомости.
2
Восемь сотен лет оставался на месте Скайгольм, лишь сдерживая напор стратосферных ветров; короткие испытательные полеты производились после замены маршевых двигателей; но никто из живущих не помнил подобного события. И перелет аэростата над ледяной короной планеты сделался песней отваги, изобретательности и воли. Сам Джовейн с трудностями сталкивался редко… и лишь выслушивал рассказы утомленных людей, устало тянувших слова. Так он узнал, что неопытный рабочий Эймей Роверто Авелар оступился при неожиданном порыве ветра, пока бригада его меняла сдутую панель оболочки, и не сумел распутать стропы парашюта; знал, что неопытная летчица Катарина Папетоай, возвращаясь из разведки, промахнулась мимо посадочного фланца и попала в турбулентный вихрь, сбросивший ее небольшой реактивный самолет под извергавшее горячий воздух отверстие. Знал и Джовейн, что погибших тут же сменили добровольцы, что инженеры-электронщики и рабочие лихорадочно чинили системы, перенапрягавшиеся более чем положено; что пилоты сражались просто с чудовищными силами, учитывая масштаб объекта; что навигаторы, бормоча под нос ругательства, корпели над приблизительными и неточными картами; что священники проповедовали, а горстка мужественных актеров-любителей увеселяла общество и поддерживала в нем моральный дух. Зная обо всем этом, он, со своей стороны, издавал приказы, раздавал поощрения и отличия; но ничто не было для него реально, он словно затерялся в аэростате. Континент, за ним удивительно зеленый Англеланн, и еще блеклая земля Скотоланн, потом море, бурное и сумрачное, там, где оно не было диким и зеленым; серо-синие скалы, стиснувшие фиорды, внутренние ледники, не знаваше конца и края. Потом Землю затянули облака, а после наступления темноты на небе среди высыпавших звезд, не соответствовавших времени года, дрожало северное сияние, но его, как всегда, подгоняла цель; ожидало свершение, а Скайгольм плыл навстречу своей судьбе.
Но настало время наконец остановиться и ему.
– Общая проверка, – приказал Джовейн. – Боевые расчеты по местам.
Дежурить по трехвахтенной схеме. – Джовейн не ощущал возбуждения и был полон решимости, невзирая на всю усталость. Под Скайгольмом внизу лишь облака от края до края мира. Навигаторы могли только заключить, что аэростат находится примерно над целью с отклонением плюс-минус пятьдесят километров. Солнце застыло на сине-черном небе.
Неважно. Клубящаяся внизу белизна должна когда-нибудь разорваться, и он сумеет увидеть цель. Но сам он – как всегда – неуязвим и всемогущ.
Субарктический день в это время года короче, чем дни на остальной части планеты; но он будет удлиняться, становиться дольше, чем летние дни в Домене, и наконец он сможет поддержать огонь все двадцать четыре часа. Джовейн не рассчитывал пробыть здесь так долго. К наступлению солнцестояния он намеревался выжечь и разрушить всю область расположения Ориона. Врагу придется сдаться задолго до этого.
Джовейн направился в центральный пункт управления. Маттас сопровождал его. Реви Сирайо был уже там – представитель правительства, которому помогал Скайгольм в этой войне. Втроем они стояли в центре округлого помещения посреди пультов с приборами и инструментами, за которыми следили внимательные техники. На экранах – внизу, по бокам, сверху – застыли изображения мира. Слышался легкий шелест, слабый запах озона наполнял атмосферу, палуба слегка вибрировала под ногой.
– Начинайте, если готовы. – Огромная значимость этих слов отозвалась в мозгу Джовейна.
Ударили рукотворные перуны – ярче молний, рожденных природой; возмущенный воздух метнулся назад, разряжаясь.
Главный техник снял наушники и повернул кресло.
– Режим удовлетворительный, сэр, – доложил он, – радароскопы зафиксировали у Земли достаточную плотность потока.
– Хорошо, – сказал .Джовейн. – Ожидайте. – И от неприятных загогулин на экранах осциллографов он отправился в свой привычный кабинета жалея, что Маттас и Реви последовали за ним. "Зачем они явились сюда?
Ради любопытства? Чтобы как-то поучаствовать? Или из страха? Почему это сделал я сам?"
Прибыв в кабинет, он приказал подготовить радиоразговор с Землей и связать его по интеркому с директором Ориона. Потом поглядел через стол – тот, что из Высокой Миди – на всех остальных.
– Ну, – проговорил Джовейн. Его знобило, по коже бегали мурашки. Он почувствовал влагу под рукавами своего мундира. «Фейлис, – подумал он, – но она осталась где-то в бесконечной дали».
Однако решимость, что отправила Джовейна в это предприятие, не оставила его. «Я сделаю это ради нее, человечества, Геи, ради славы (нет, лучше не думать об этом), ради здравого рассудка и справедливости. Время ужасное, и наши действия должны вселять ужас».
– Ну, – повторил он.
– Вы хотите, чтобы я предъявил им ультиматум? – предложил Реви.
– Нет, – возразил Джовейн, – благодарю вас, но… Капитан здесь я.
Конечно, если вы захотите добарить что-нибудь…
– Как я сообщал вам ранее, сир, любое промедление может восприниматься ими как свидетельство нашей нерешительности, – сказал невозмутимый маурай. – Я надеюсь, что вы не будете колебаться.
– Пусть это будет нелегко, – согласился Маттас, качая головой на каждом слове. – Вам придется производить массовые разрушения. Но не забудьте, это рана от хирургического ножа. Гея все исцелит.
«И мы вернемся к нашей прежней жизни? – подумал Джовейн. – Нет, Гея никогда не оживляет мертвых. Она порождает новые жизни. Сколь зловещими, наверное, казались млекопитающие динозаврам?»
Зажужжал интерком. Джовейн ответил, нажав кнопку. Раздался голос женщины на не правильном англее с акцентом:
– Ваше Достоинство, вас слушает Эйгар Дренг, директор Ориона, представитель Ложи Волка в Северо-западном Союзе. Доктор Дренг, с вами разговаривает Капитан Скайгольма, Таленс Джовейн Орилак.
На лицах Маттаса и Реви проступила та же самая напряженность, которую Джовейн ощутил собственным животом. Мускулы на его груди напряглись.
«Это не по-геански. Ox, не по-геански. Расслабься, как положено тигру».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77