Несмотря на невероятную собачью интуицию, нюх и сверхъестественные способности в чтении человеческих мыслей, ему нужна была точка, с которой можно было стартовать. Возможно, Кот слегка нервничал перед встречей, и мы с ним сейчас кружили один вокруг другого, порыкивая и принюхиваясь, друг к другу. Пучок делал свои выводы, чтобы впоследствии угадать по спаду агрессивности, когда Кот расслабится, получив хорошую карту, и, напротив, проявит еще большую нервозность, не получив ничего путного при очередной сдаче.
– Можно монетку? – обратился Кот к бармену.
– С собаками не обслуживаем, – твердо заявил тот.
– Это не я с собакой, а он, – сказал Кот, – и я не прошу меня обслуживать, только одолжить на время монету.
– Ничего я вам не одолжу, – ответил бармен. – Это против правил.
Вот тут я и разлюбил Англию, мне как-то расхотелось быть англичанином и жить в стране, где прелестная таверна при железной дороге превращается в грязный промасленный гараж, а вам пытаются преподнести это как прогрессивное достижение в области сервиса. Я не хочу быть лицом с высоким доходом в стране с упадочной экономикой, мне не нужны никакие привилегии, но места, где посетителям указывают, можно находиться здесь с собаками или нельзя, мне совершенно не нравятся.
И тут нечто сдвинулось, пришло в движение в мертвом воздухе, в тухлой атмосфере бара, и я почувствовал, что понял, чего хочу. Это явно находилось вне пределов досягаемости, но в то же время где-то рядом.
– Может, вы хотя бы укажете нам человека в этом пабе, который подбросит нам монетку? – обратился я к нему.
– Нет, – отрезал бармен.
– Почему?
– Я здесь не для этого приставлен. Я только наливаю.
Тут мне пришло в голову, что в сравнении с собакой он просто бездушное существо, автомат для розлива напитков и сбора чаевых.
Не знаю, откуда брались все эти мысли. Долгие годы я занимался тем же, что и остальные: с грехом пополам дружил, с грехом пополам добивался счастья и с грехом пополам искал смысл в жизни. Пес, однако, заставил меня поверить, что в жизни существует нечто большее, чем поиски своего смысла в ней и достижения какого-то эфемерного счастья и благополучия. Что можно быть в ней сумасбродом и любить как сумасброд, быть богатым, не имея ни пенни, и вести насыщенную, ни на что не похожую жизнь, для чего совсем необязательно раскатывать на скейтборде и называть всех «корешами».
– Могу я чем-нибудь помочь? – подошел охранник, потрепав Пучка по загривку.
– Вот этот джентльмен с собакой отказывается выходить, – наябедничал бармен.
– О, попрошу вас, – распахнула руки охрана, гостеприимно кивая в сторону двери.
– Если вы подбросите нам монету.
– Идет, – ответил он, достал 50 центов и подбросил. Пятидесятипенсовик завертелся в воздухе.
– Орел, – сказал Кот.
– Решка! – завилял хвостом пес. Выпала решка, и мы направились в арт-клуб.
Игра началась.
Кот, как я и ожидал, привел с собой пару костоломов. Мартин стал запанибрата обращаться к ним, называя обоих морячками, что несколько смутило меня. Парни из Сити были при деньгах – во всяком случае, при своих чековых книжках.
Присутствие Мартина и Майлса вселяло в меня уверенность. Майлс был моим сейфом, а Мартин – выставленным возле него охранником, так что я и забот не знал. Всегда приятно видеть на своей стороне парня, голыми руками убившего несколько человек.
В качестве наблюдателя, не участвующего в игре, Майлсу разрешено было сидеть рядом со мной за столом, но стоять у меня за спиной или у кого-либо из других игроков он не мог по вполне очевидным причинам.
Само собой, для раздачи карт были наняты профессиональные дилеры, двое моих, двое кошачьих. Они собирались сдавать по очереди: в то время как мой сдает, кошачий наблюдает за всеми его манипуляциями, и наоборот.
Многие закурили, и вскоре воздух посинел от дыма и непечатных выражений, изрыгая которые мы демонстрировали друг другу, какие мы крутые.
Меня всегда удивляло, как Пучку удается что-то чувствовать в такой атмосфере, где с десяток мужчин пыхтят сигаретами и сигарами, потея, галдя и производя прочие резкие и малоприятные звуки.
Пучок устроился под моим стулом, куда была поставлена миска с водой. Ему, как дегустатору, постоянно приходилось освежать небо и язык, смывая различные послевкусия. Там он работал, точно хорошо настроенный детектор лжи.
«Не верю!» – в любой момент мог сказать он, точно опытный режиссер, которому не нужны были фальшивые атрибуты вроде именного парусинового кресла, фамилии Хичкок, моцартовского гусиного пера или сигары, как у Черчилля, – того, чем некоторые пытаются компенсировать свою бесталанность.
Лежа под моим стулом, он не видел остальных игроков, но это даже и к лучшему, меньше подозрений. Он распознавал их по запаху, этого было вполне достаточно.
И вот, наконец, я по-настоящему осмотрелся за столом, впервые за это время.
Кот, например. Мог ли я смотреть на него спокойно, чтобы угадать, какие им сейчас управляют чувства, когда мне просто хотелось разорвать его в клочки? Но я знал, что должен отбросить все эмоции и влезть в его шкуру.
Трудно не прибегнуть к классификации, когда пытаешься понять другое человеческое существо. Насмотревшись глупых телепрограмм и начитавшись газетных советов, мы смело расклеиваем ярлыки: тот мерзавец, у этой золотое сердце, вот этому нужно самоутвердиться, а у той никогда не будет уверенности в себе.
Каким его сейчас видит пес? В том-то и дело, что Пучок его не видит, а обоняет. Лосьон после бритья – что-то слишком много он на себя вылил. Мокрая шерсть в сухой день и желание обладать миром, изменить его. Эти странные ассоциации подсказали мне, что Кот на самом деле где-то внутри совсем не доволен собой. Возможно, поэтому он и сидел сейчас за игорным столом, где причина и следствие так резко отделены друг от друга.
– Вы в игре или как?
Я и не заметил, что игра началась. Погруженный в раздумья, я пропустил начало раздачи.
Но мы быстро освоились. Пес раскрыл два ранних блефа и отвел меня от хитроумной ловушки.
Карты замелькали на столе: острые пики протыкали алые червы, бубны вспыхивали звездами, и расцветали трефы, похожие на гроздья черного винограда.
Мальчики из Сити сели не за тот стол: здесь им было играть не по силам, у них даже не хватало соображения понять это и выйти из игры. Они праздно переговаривались, а скоро отправятся восвояси – им это неинтересно, они зарабатывают деньги по-другому.
Кот и прочие «бумажники» куда больше понимали в том, что творилось за столом. Они хранили порох сухим, но не слишком. И даже против нас с Пучком они оставались грозными противниками, я понимал, что деньги не достанутся нам даром.
С крупной «кассой» легче играть. Минимальная ставка доходила до 500 фунтов. Будь у меня, например, всего 10 000, мне бы этого катастрофически не хватало.
Вот двое спасовали, а одному пришлось занимать у председателя клуба.
– Скоро будем ужинать? – спросил Пучок, догладывая куриную ножку, которую я бросил ему под стол.
– А сейчас ты что делаешь?
– Ну да, – сказал он, – но у тебя же должны быть планы на будущее.
Наконец передо мной замаячил выход, возвращение к реальности из мира покера. Что же я стану делать дальше? Не знаю, но если со мной будут Пучок и Люси, то, что бы со мной ни случилось в будущем, я все равно буду счастлив.
– Хороший мальчик, – сказал я, почесав его под подбородком.
– О, еще бы, – разнежился пес.
– У нас все получится.
– Само собой, – отвечал пес. – От ваших рук исходит тепло.
Я же чувствовал только холодный взгляд Кота, смотревшего на меня, как на канарейку. А ведь он лично проиграл мне не так уж много, всего каких-нибудь пятьдесят тысяч. И располагал куда более серьезной суммой, чем я.
– Что уставился? – развязно, как и принято за покерным столом, спросил я. Получилось даже несколько агрессивнее, чем хотелось.
– Не знаю, не знаю, – пробормотал Кот, переводя глаза с меня на собаку. – Честно скажу, не знаю.
Вторая партия началась не так удачно – Кот стал делать попытки выбить меня из колеи.
– Ну и как поживает Линдси? – поинтересовался он.
– Откуда я знаю, как она поживает? – задал я встречный вопрос.
– Хор-рошая девушка, могу тебе сказать, – осклабился он.
Ничего не ответив, я повысил ставку.
– Нет, правда, симпатичная, а? – не унимался Кот.
Я не ответил, только глянул на него исподлобья, мол, займись своими картами, придурок. От Пучка я уже знал, лучше не ругаться, даже если ты в самом деле хочешь выглядеть очень крутым и уверенным в себе.
Вот он отвлек меня, и я проиграл. Кот заметил, что, беря со стола еще одну черву, я слегка раскраснелся, и сделал правильные выводы – собрал комбинацию из карт одной масти по порядку. Что за болван.
Кот понял, что добился своего. Он пытался вывести меня из равновесия, заставляя поверить, будто он спит с Линдси. Однако, думаю, будь это на самом деле правдой, он не стал бы делать никаких намеков.
Невозможно предугадать реакцию соперника, которому намекаешь, что трахаешь его подружку. Подружки становятся «бывшими» где-то через полгода после расставания, если роман длился хотя бы столько, сколько у меня с Линдси. Скорее всего, со стороны Кота это была чистая провокация.
– Только не раздражайся, – советовал пес из-под стола. – Плюнь на нее, Люси намного красивее. Что за радость прозябать с теткой, которая никогда не угостит печеньем.
Я потянулся погладить Пучка. Он уже вылез из-под стула и положил свои лапы мне на колени, словно бы заглядывая мне в карты. Со стороны такой жест – рука игрока, то и дело исчезающая под столом, – мог выглядеть подозрительным, но мне это и в голову не приходило.
– Похоже, ты остался совсем один, – подал голос Кот еще через десять раздач.
– С лимоном в кармане я не скучаю, – ответил я, показывая на груду фишек.
Мне оставалось набрать всего 200 000 – и я был свободен и чист. Я не забыл про слепых сирот: их 100 000 входили в мои расчеты.
Начался поединок между нами двумя. Говорят, что в покере не бывает удачных раскладов, только удачные ситуации. Даже от четырех тузов нет проку, если у остальных нет ничего. Вот если у тебя четверка тузов, а у партнера четыре короля, – это уже другая история.
У меня на руках был «стрит» от девятки до короля. Очень неплохая комбинация. Насколько я мог видеть, ни у кого не было шанса побить меня. Нет, шанс, конечно, был, он всегда есть, но один из пятисот.
Кот смотрел сквозь меня, словно набираясь вдохновения из эфира.
– Он уверен, – забеспокоился пес.
– Великолепно, – пробормотал я, как будто разговаривая сам с собой.
– Ты считаешь, это хорошо?
– Ситуация просто превосходная.
Полисмен, мой сосед, закатил глаза, подчеркивая, что ему дела нет до моих карт, как бы я там ни блефовал. Ведь все, сказанное вслух во время игры, относится к блефу.
– Он очень, очень уверен в себе, – заклинал меня пес. – Запах самодовольства так и прет из него, причем сильнее, чем из тебя. – Пучок умоляюще заглянул мне в глаза, точно Скарлетт из «Унесенных ветром» Ретту Батлеру, и сказал: – Ты ведь очень счастлив сейчас, не правда ли?
Секунду я раскидывал мозгами, много это или мало – один шанс из полутысячи – и стоит ли мне рискнуть.
– Парень, он уверен в себе! – предупредил Пучок. – Как кот, который сторожит хромого голубя. Я еще в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь пах так самодовольно.
Еще секунду я колебался. Один из пятисот. Он может и выпасть. Но вероятность провала все-таки ничтожно мала, не так ли? Что, если Кот блефует.
Я взглянул на Майлса и улыбнулся. Скоро мы отправимся по домам.
И тут, в самый патетический момент, Кот отступил, сбросил карты. Мой выигрыш составлял ничтожную горсть фишек, почти ничего. Уж во всяком случае не то, что я ожидал от игры.
– Ты же сказал, что он был уверен, – шепнул я псу, почти не разжимая губ. Впрочем, у собак чуткие уши, способные уловить самый тихий шепот.
– Он в самом деле уверен, сэр, – возразил пес. – Он и сейчас уверен.
Мы продолжали играть, но я так и оставался при своих, не выигрывая и не проигрывая. Два часа спустя в моей горке фишек по-прежнему недоставало одной сотни тысяч. Мы снова сделали перерыв.
Закусив канапе, я отвлекся на беседу с Майлсом. Мартин оставался в соседней комнате, в игорную пускали только тех, кто ставит на игрока. Те, кто ставит на играющих, могут добавить денег, когда ты проигрываешь, а костоломы в таком случае не могут принести ничего, кроме увечий.
Майлс чуть не прыгал от восторга, как ребенок, в своей гавайской рубашонке, к тому же он был заметно навеселе: официанты бесперебойно разносили напитки, которые игроки почти не употребляли, а наблюдателям больше нечем было развлечься.
– Получается! – восторгался он.
– Да, – спокойно отвечал я.
– Что-то вы не радуетесь победе, – заметил он подозрительно. – Что-то не так?
– Это покер, – ответил я. – Здесь принято проявлять противоположные эмоции. Здесь делают вид, что радуются, когда положение хуже некуда, и наоборот.
Сполоснув рот апельсиновым соком, я решил, что все не так уж плохо, хотя особенно радоваться нечему.
В поведении Кота что-то изменилось. Он явно задумал какую-то пакость. Этот сброс карт в одной из последних игр выглядел крайне подозрительно. Если пес говорит, что человек уверен в себе, то, как правило, так и есть. А Кот бросил игру.
В это время он как раз стоял со своими клевретами в стороне, что-то обсуждая. Впрочем, кто мог ему это запретить?
Должен признаться, Кот мне не очень-то нравился не из-за того, чем он занимался, а из-за того, каким он был. Меня раздражало, как вальяжно он разваливался за столом, как поигрывал пальцами, унизанными перстнями, отгибал манжеты с видом концертирующего пианиста, собирающегося сбацать Дворжака на рояле. Хотя на самом деле эти отогнутые манжеты наводили на мысль, что он собирается ухватиться за вымя.
Еще мне жутко не нравилось, как он щелкает языком, размышляя. Мне был отвратителен запах его лосьона, блеск дорогих, но совершенно безвкусных побрякушек, которыми он украшал себя. Мне был ненавистен он весь, как таковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52