Ура! Вот это да! – Сбросив полотенце, он стал метаться по комнате как ошалелый. – Я мокрый, я мокрый, до ниточки мокрый, – голосил он, едва не врезаясь в стены.
– С чего это ты так разошелся?
– Ну как же, – ответил пес, – на улице есть собаки, которым этого понять не дано.
Больше я на него не давил. Я обнаружил, что некоторые разделы собачьей логики лучше оставить неисследованными.
Теперь Пучок стоял в передней Кота, шерсть его лоснилась и переливалась, пушистая, высушенная феном и начесанная, и весь он сиял, как мальчик перед конфирмацией.
– Милости прошу, – сказал Кот.
Мне показалось, что присутствие собаки, пусть даже такой чистой и ухоженной, раздражает его. Покер, как таинство, к которому допускают только избранных, чужд всего постороннего. Поэтому не принято привносить в него что-то из личной жизни, не имеющее отношения к тому, что происходит за столом. Таковы неписаные правила.
– Эта дворняга немного похожа на вас, – заметил Кот, любезно скалясь на собаку. Улыбка явно давалась ему с трудом. – Говорят, собаки становятся похожими на своих хозяев, – добавил он, уводя меня в сторону тяжелой резной двери, – или наоборот?
– На самом деле оба – и хозяин, и собака – уподобляются друг другу, – сказал пес, довольный возможностью поделиться этим интересным наблюдением, – благодаря ионному обмену.
Я был озадачен. Пес, очевидно, почувствовал это, поскольку продолжал:
– Похлопывание по загривку, поглаживание и почесывание – неотъемлемые части и разновидности ионного обмена. Ионы, сиречь заряженные атомы, переходят с человеческой руки на собаку и наоборот. Происходит взаимозамещение тел на уровне элементарных частиц. Человек становится отчасти собакой, а собака – человеком. Это объясняет манеру старых леди с пекинесами набрасываться на людей.
– Перестань. Я начинаю терять ориентацию…
– Что? – удивился Кот. – Вы, простите, не гей?
– Да нет, что вы! – возмутился и одновременно смутился я.
Кот принял мое возражение, хотя, по-видимому, до конца оно его не убедило, да и меня самого, честно говоря, такое оправдание тоже не убедило бы. Не удовлетворило бы оно и никого другого, но, по счастью, наше объяснение произошло приватно. Да, но, если даже на такой конкретный вопрос ты не можешь ответить с уверенностью, что же говорить о такой скользкой теме, как карты?
Пес обнюхивал паркет.
– Здесь прошло много одиноких людей, – сказал он, выразительно протянув слово «о-оди-но-оких».
Дворецкий первым подоспел к двери и распахнул ее. Перед нами предстал карточный стол, окруженный выпивающими и беседующими мужчинами.
– Мистер Баркер и… – Тут дворецкий запнулся и взглянул на выжидательно ухмыляющегося Пучка. – И его пес! – С таким апломбом судья объявляет окончательный счет в матче, выдержав загадочную паузу: ««Королева Юга» – три, «Гамильтон Академический»… но-оль!!!»
Мы прошли в комнату, и Кот познакомил меня с собравшейся компанией, называя всякий раз имя и должность, видимо, для того, чтобы у меня создалось впечатление, что я играю с сильными мира сего. Ну а с меня это все как с гуся вода. Передо мной промелькнули какие-то расплывчатые очертания адвокатов, какой-то главный управляющий чем-то там, некто, кого я принял за известного гангстера.
Но за стол меня пока не приглашали.
– А мистер… – Я усиленно пытался вспомнить имя Косматого. – Мистер Бернс не присоединится к нам?
– Не в этот раз, – любезно ответил Кот. – Кажется, сегодня вечером он занят.
– Мистер Бернс не член «Бумажного Сообщества», – пробрюзжал круглолицый толстяк в розовой рубашке. – Он иногда посещает наш клуб, но это еще ничего не значит. Он не… – толстяк взмахнул рукой, словно пытаясь собрать слова в воздухе, – полноправный член клуба.
Я не мог определить, является ли полноправным членом этот толстяк, но уж полновесным он был, это точно.
– Но я-то полноправный пес, – ревниво заметил Пучок, поглядывая на меня. Сейчас он, с закушенной верхней губой, напоминал Бенито Муссолини, ждущего аплодисментов после произнесенной речи.
Кот снисходительно кивнул.
– У Стивена всегда есть собственное мнение по любому поводу! – прокомментировал он, с усмешкой поглядывая на толстяка, точно отец на своего отпрыска, сделавшего пирсинг. Толстяк самодовольно хрюкнул.
Кот обратился ко мне:
– Секунда пояснений, мистер Баркер. «Бумажное Сообщество» является школой покера, но основная функция его не в карточной игре. И существуют некоторые формальности, которые мы соблюдаем перед игрой. Не члены клуба не могут принимать в этом участия, но для вас мы сделаем исключение. Вы станете свидетелем наших ритуалов. Прошу вас, выбирайте напитки, Дженкинс нальет вам, чего пожелаете. – Он простер руку, и я обернулся, чтобы посмотреть, на что он показывал, как раз за моей спиной.
Казалось, из его пальцев вырвался ослепительный свет, ударившись в стену. Зажмурившись на миг, я понял, что это. В нише был устроен бар, напоминавший хрустальную пещеру, с подсветкой, зеркалами, подвешенными над стойкой фужерами. В глубине медово светились коньяки, янтарно переливались бутылки с виски, искрились ликеры, урчал холодильник с прохладительными напитками. Из-за многочисленных зеркал трудно было определить, даже примерно, вместимость этого домашнего бара, где кончаются галереи и батареи бутылок и гирлянды, висящих вверх ножками разномастных рюмок, а где начинаются их отражения. Старинные бутыли коллекционного бренди, ультрасовременные сосуды с водкой, миксеры-шмиксеры, фильтры, щипцы – все сверкает. Границы между реальностью и ее отражением различить не представлялось возможным.
– Рекомендую «Реми Мартен» 1901 года, – сказал Кот с гостеприимной улыбкой.
– А… лимонад у вас есть? – спросил я. Все-таки лучше держать голову ясной в незнакомой компании.
– Воодыыы! – проскулил Пучок.
– Лимонад «R. Whites»? – сказал Кот. Глаза его при этом округлились, и в них явно читался вопрос: «Вы один из нас?»
– Naturellement, – откликнулся я, – и можно воду для собаки?
– «Сан-Пелегрино»?
– Bien s?r, – ответил я, поражаясь собственной памяти.
Кот сделал знак дворецкому, и тот поспешил к холодильнику.
В то время как он занимался напитками, Кот присел за стол и ждал, пока слуги перестанут суетиться.
Как только я получил свой лимонад, с отпечатком пальца на стакане, а пес – серебряную миску с минералкой, все приступили к ритуалу. Восемь мужчин за столом соединили руки, как на спиритическом сеансе, и Кот начал монотонно бубнить:
– Вспомним на этом собрании, – говорил он, – тех, кто менее счастлив, чем мы. Давайте же вспомним о голодающих детях, о больных, несчастных, обиженных судьбой, о целых нациях, погруженных в нищету. Давайте вспомним их и вспомним о том, кто мы такие.
– Мы помним их и знаем, кто мы такие, – так же монотонно отозвались остальные.
– Шайка отъявленных мерзавцев, вот кто вы такие, – подал голос пес, морща нос от колючих пузырьков. – Впрочем, меня ведь никто не спрашивал.
Я шикнул на него – точнее, зыркнул глазами. Эту манеру я наследовал от мамы – обычно именно так она успокаивала меня при гостях, когда мне случалось не в меру развеселиться.
– Вообще-то, они должны подвывать, если выражают солидарность, – пробубнил пес в ошейник.
Я поднял руку и сделал знак «Стоп!», чтобы он, не дай бог, не проиллюстрировал свои слова.
– Приглашаю вас сесть рядом, – произнес Кот. – Или мне лучше просто сказать «сидеть!»?
Все рассмеялись, но Пучок только покрутил головой.
– Две совершенно разные команды! – заметил он авторитетным тоном, словно заметив простейшую ученическую ошибку.
Я сел, а пес примостился у моих ног.
– Приступим, – сказал Кот. Неписаное правило покера состоит в том, что каждый строит из себя крутого.
Дворецкий прошелся между гостями, предлагая сигары. Я взял большую «кохибу», однако у меня возникли некоторые затруднения при вытаскивании ее из сигарного ящика, так как она была плотно спрессована в ряд с остальными.
Кот нагнулся и мастерски извлек ее одним движением пальца.
Ну что ж, ведь у него было больше практики в этом деле, разве не так? Дворецкий срезал кончик «кохибы» и поднес огонь. Я затянулся, чувствуя себя словно авантюрист, случайно попавший на телешоу и оказавшийся среди настоящих звезд, – радуйся, пока можешь, обратного пути нет.
Затем в комнату вошел другой человек, одетый во что-то вроде формы коридорного. Он толкал перед собой элегантный деревянный столик на колесиках с игорными фишками различного достоинства. Прежде я играл исключительно на деньги, и при одном взгляде на фишки меня охватила дрожь.
Красные, синие, фиолетовые, золотые; были тут и большие, пугающе черные, и дружественно-полосатые, напоминающие гальку. Фишки казались мистическими знаками, за которыми скрывалось нечто более чарующее и пленительное, чем деньги, а вместе с тем и нечто более опасное.
Фишки были изобретены по двум причинам: во-первых, чтобы слишком большие горы банкнот не сползали с игорного стола и, во-вторых, что куда более важно, чтобы игрок мог психологически отстраниться от того, что на самом деле представляли собой эти пластмассовые кружочки, заменявшие полновесные монеты.
Можно впасть в сентиментальность и сказать, что, например, каждая из черных стофунтовых фишек могла спасти зрение пятидесяти африканским детям или что за каждой за них высятся стопки бесплатных учебников для бедных английских детей, но реально они представляли собой, естественно, другое: пот на твоем взмокшем лбу, честно отработанный день в конторе, агентской или адвокатской, щепка твоего гроба из красного дерева, ради которого ты заложил свою юность в экзаменационных комнатах, офисах и рабочих кабинетах.
А в комнате для игры фишка – это магический знак, прекрасная жемчужина, которая скользит по сукну, точно корабль, который олимпийские боги ведут по Эгейскому морю к Трое. Это не деньги, и деньгами от них уже и не пахнет, и все же, и все же…
– Сколько возьмете, Дэвид? – шепнул мне Кот.
– Выставьте мне две «косых», – сказал я, осматривая столик.
Кот деликатно кашлянул:
– Минимальная ставка за этим столом сто фунтов.
– Тогда лучше три, – сказал я. – Три будет в самый раз, крупными.
– Берите четыре, – щедро предложил Кот. – Считайте этот заем небольшим подарком в честь нашего знакомства.
– Отлично! – воскликнул я.
Дилер раздал первые карты, и все игроки стали распоряжаться ставками. Я действовал весьма осмотрительно – так мне, во всяком случае, казалось. Покер не настолько злая игра, чтобы тебя разули и раздели за несколько секунд, если соблюдать осторожность. Ну, положим, остричь все-таки могут, но для этого вас должно преследовать катастрофическое невезение или должен иметь место сговор со стороны других игроков.
Наверное, я должен был чувствовать себя польщенным, что нахожусь в такой компании, являюсь объектом их внимания. Мне следовало быть готовым к этому, но в тот момент, когда мой внутренний страж забеспокоился, я немедленно унял его, засунув подальше. Ведь мне предоставлен неограниченный кредит, а значит, проблем быть не могло – так, во всяком случае, подсказывал мне инстинкт игрока.
Азартный игрок во многом напоминает собаку в мясной лавке. Собака полностью не отдает себе отчета в своих действиях. Уши ее стоят торчком, когда она думает, что мясник, отлучившийся на минуту, вот-вот вернется. Но стоит только ее зубам впиться в оставленный на виду кусок мяса, и собачье сознание уже целиком захвачено одной мыслью: «О, что за плоть, какая мягкая, поразительный запах, какой нежный жир и сочное мясо, и хрустящая косточка на зубах, о, о, о!», между тем как подошва сорок пятого размера уже приближается к ее заднице.
Я заметил, как игроки загадочно переглядываются за столом, чего никогда не бывает, когда каждый ведет игру за себя. По одним сигналам бровями можно было догадаться, что здесь все не просто так.
Это еще не было жульничеством. В правилах ничего не говорится о том, что игрокам запрещено подыгрывать друг другу, но любой здравомыслящий человек, заметив это, тут же с возмущением покинул бы игру.
Я видел все, но продолжал играть. Почему? Потому что для картежника это еще одна игра, дополнительный риск, а риск записному игроку необходим как воздух, ради риска он и садится играть. И запах мяса дразнит пса тем больше, чем хитрее мясник.
Я держал несколько посредственных карт против двух оставшихся игроков и уже помышлял их сбросить, когда Кот тихо сказал мне на ухо:
– Слышал, у вас недавно наклюнулось одно интересное дельце.
Тут пошла следующая раздача, и момент был упущен. Теперь я чувствовал себя точно толстяк в ресторане, ожидающий десерта.
– Очень мрачная и определенно враждебная атмосфера, – предупредил забившийся мне под ноги Пучок.
– До меня дошел слух, – уже более уверенным тоном продолжал Кот, – что вы недавно взялись за одно любопытное дельце.
Карты заскользили по сукну рубашками вверх, а что под ними: бесполезные пустышки или украшенные драгоценностями валеты, дамы и короли?
Ура, две десятки. Теперь посмотрим, кто захочет продолжать игру.
На столе появляется «флоп», и – есть Бог на небе! – десятка бубен сворачивается, твердая и холодная, как кинжал, в моей ладони. Три десятки. Что мне светит? Ну, допустим, если бы у Саддама Хуссейна были три десятки в Багдаде, он бы до сих пор сидел там же.
Трое спасовали, пятеро остались в игре.
– Я ухожу! – заявил пес.
– Сиди и не рыпайся, животное!
Последняя моя реплика вызывает легкое смятение за столом. Я добиваю присутствующих своей лучшей заискивающей ухмылкой.
– Я слышал, – продолжает Кот, – что вы взялись продать Чартерстаун.
Четыре карты на столе сложились в забавное и привлекательное оригами, которое теперь с вожделением рассматривали мы со Свиньей.
– Есть такое дело, – сказал я, загипнотизированный этим хряком в розовой рубашонке, который явно колебался, не зная, как поступить, или только делал вид, что задумался. Игрок из него был не ахти какой – хорошие игроки блефуют, когда делают ставки, а не когда разыгрывают эмоции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52