Змееглаз ухмыльнулся, взглянув на ключи, которые качались у меня на пальце, точно маятник стенных часов, отмеривающих час расплаты. Он стал напевать себе под нос мелодию из «Маппетов», видимо представляя меня лягушонком Кермитом, конферансье всего этого кукольного безобразия.
– Позволь тебе напомнить, – заявил он, – что здесь у нас с собаками в автобус не пускают.
Я посмотрел на пса.
– Все еще напуган?
– Это маска, сэр, только маска! – откликнулся пес, виляя хвостом. – Пыжится, как ворона в канаве, а у самого поджилки трясутся.
Я сбросил ключи на стол.
– Раскрываемся?
Змееглаз простучал пальцами по столу, и пес выразительно задышал, высунув язык.
– Ну, давай, – сказал Змееглаз, растянув улыбку до ушей.
По правде говоря, четыре туза – это то, чего я ожидал меньше всего. По счастью, у этого прохиндея оказались две пары, что тоже неплохо, но у меня против них был «фул хауз» – «полный дом». Он видел мои колебания и решил сыграть на этом, задавить меня повышением ставки, считая, что выигрыш у него уже в кармане. Но он здорово прокололся.
Почти пять тысяч фунтов за одну игру. Подумать только! Я победно вскинул пятерню, Пучок тоже радостно задрал переднюю лапу. Наши четырех-пятипалые конечности приветственно встретились в воздухе.
Змееглаз откинулся на спинку кресла с деланным видом, будто проигрыш ничуть его не беспокоит, хотя рожа у него была как у пьяницы, хлебнувшего с похмелья уксус вместо виски.
Я снова посмотрел на пса. Сейчас он, как Люси в гостях у миссис Кэдуоллер-Бофорт, весь светился ангельским восторгом. Интересно, ангелы могут являться в собачьем обличье? Я задумался. Вероятно, все-таки нет, по крайней мере, когда они являются пастухам. Ведь не хотят же они получить камнем по своей небесной заднице.
И чего это я усмирял все время это чуткое животное? Я считал себя сумасшедшим, разговаривая с собакой, но на деле оказалось, что я проявлял большее безумие, упрямо не желая замечать, что у меня под ногами настоящий клад. Да это же золотое дно – собачий оракул, четвероногий банк сверхчувствительности в моем полном распоряжении. Имея при себе такого напарника, я просто не мог проиграть.
– Ну что ж, пошел-ка я к черту, – сказал я, загребая деньги и поднимаясь из-за стола.
– А я, оказывается, плохо тебя знаю, – выдавил Косматый. – Может, пригласишь в кино, познакомимся? Вдруг у нас, что и срастется.
Благодаря проигрышу Змееглаза, пьяной браваде Протечки и интуиции пса, я встал из-за стола на девять тысяч фунтов богаче, оставляя Змееглаза, с досады готового снять с себя скальп.
Жизнь поднимала глаза. И это было ясно всем за столом, даже идиотам.
– Может, ты наконец похоронил свое невезение под кучей дерьма, – медленно проговорил Быстрый Эдди. При этих словах двое игроков отложили сандвичи. Быстрый Эдди был довольно способным учеником за столом и вносил энтузиазм в игру, но был совершенно бездарен в покерном сленге. За столом следует быть вульгарным, но не изощряться в скабрезностях. Но Быстрый Эдди был тормознутым и недаром получил свою кличку. А сквернословием он пытался хоть как-то разнообразить жизнь, в которой не было никаких эмоций. В общем, хватит о нем.
Я ответил ему презрительным взором, сознавая в этот момент, что навсегда оставляю его вместе с этой компанией. Я возвращаюсь в мир.
И, что еще более важно, возвращаюсь с суммой, достаточной для того, чтобы расплатиться с Котом.
10
В АРКАДИИ
На следующий день, захватив попутно Люси, которая выразила желание погулять с собакой, мы отправились в лес, с гиканьем и прыжками, поскольку леса созданы Богом именно с такой целью – чтобы прогуливаться там с гиканьем и прыжками, топотом и свистом.
Безумные миры собаки и покера сходятся гладко, без помех, вдруг, в одночасье, особенно принимая в расчет, что на этот вечер я уже договорился насчет игры в гостях у Буддиста. Буддист был разбогатевшим актером с претензиями на духовность, однако прозвище свое получил не за это. Буддистом его назвали за то, что, первым начиная делать ставки, всякий раз проигрывал. Но это не сбивало его с толку, и он продолжал с прежним пылом испытывать судьбу. Теперь он был искусным игроком, что, впрочем, не приносило ему счастья в покере. Дело в том, что он совершенно не умел блефовать, не мог сдержать эмоций. У него все было написано на лбу.
Я набрал данный мне Котом номер.
Раздался отрывистый возглас дворецкого, который навел на размышление, что в наше время трудно найти хорошую прислугу.
– Будьте добры мистера Тиббса, его спрашивает мистер Баркер. Я хотел бы вернуть ему деньги, если он будет так любезен, что согласится принять их от меня.
– Обождите минутку, – отозвался дворецкий. – Я возьму ручку. – Послышался шорох бумаги. – Мэри, куда запропастилась эта чертова ручка? А, вот она. Да-да, слушаю, в какое время вы хотели бы произвести передачу?
Я записался к Коту на вечер завтрашнего дня. В конце концов, спешить мне было некуда: этот визит был не из отрадных.
Но здесь, в роще, в компании Пучка и Люси, мои проблемы, казалось, исчезли, растворились в пьянящей зелени яркого лета, которое овладело мной, развеяв все мои тревоги солнечным светом.
Пес погнался за белкой.
– Сюда, охломон, я тебе сейчас задницу надеру! Эй ты, недопесок! – облаивал он дерево, на котором скрылось несчастное животное.
– Это как понять? – спросил я. – Собаки тоже ругаются как сапожники?
– Это просто описательное выражение, – заявил пес с видом победителя, – а вовсе не оскорбление.
– Зачем ты гоняешься за белками?
– Слышали бы вы, что они про вас говорят, – отозвался Пучок, пушистым водоворотом крутясь вокруг ствола. Учитывая присутствие Люси, я не стал расспрашивать дальше.
Пес раскрыл мне глаза на нравы многих представителей фауны. Утки в основном необыкновенно вежливы, лебеди немного спесивы и туповаты. Вороны угнетены сознанием своей роли роковых птиц (видимо, не на шутку ударил им в голову Эдгар Аллан По), а лошадям просто на все плевать, конечно в метафорическом смысле. Ну и, разумеется, коты. Ох уж эти «с-коты» (таково мнение Пучка). Не стану пересказывать того, что он про них наговорил, могу лишь заметить, что предвзятое мнение способно запятнать даже самые светлые характеры.
– Вы очень редко говорите о своей подруге, – заметила Люси.
– Видите ли, я стараюсь вести личную жизнь так, чтобы она оставалась личной.
– Простите.
– Но, знаете ли, все изменилось, с тех пор как появился Пучок. – И с чего это я так разоткровенничался?
– Она такая красивая, – заметила моя секретарша и ухватила меня под руку.
– М-да, водится за ней такое, – пробормотал я.
– Вы, наверное, очень любите ее, – предположила она.
Белка уставилась на меня с ветки, что-то жуя. Интересно, что она сейчас говорила?
– Она пробуждает во мне лучшее.
– Лучшее в вас и так всегда налицо, – сказала Люси. – Вы добрый, прямодушный, вы так много даете людям. Иногда, даже слишком много. Может, вам нужен тот, кто умеет вызвать в вас худшее. – И она довольно-таки развязно подтолкнула меня в бок.
– Не уверен, что мне вообще кто-то нужен, – ответил я, – или что я кому-то, в самом деле, нужен.
– Трюфель! – завопил пес, роясь под деревом. – Ах, нет, просто щепка.
– Но ведь каждому нужен кто-то, кто бы в нем нуждался? – задалась вопросом Люси.
– Ну да, нужность нужна, потому что нужда в нужности есть у всех, кто нужен и нуждается. – По-моему, я использовал все однокоренные слова, кроме разве что «нужника». – А тот, кто никому не нужен, не нуждается в нужности нужного.
– Ага, – откликнулась Люси, – вот и с чувством юмора у вас порядок.
– Это у меня наследственное, фамильное, – согласился я. – Я вам не рассказывал о…
Она сдавила мою руку, останавливая меня.
– Острословие сродни игре на пианино, – сказала Люси. – Прекрасное искусство, но уместное далеко не во всякой ситуации.
От этого ее серьезного настроя мне сделалось не по себе. С Люси мне обычно было легко, она умела ненавязчиво и кстати оказаться рядом, когда это нужно, и быть незаметной в остальное время, а еще была незаменима как поставщик пирожных к столу и сочинитель рекламных слоганов.
– Я нахожу это совершенно неуместным, – попытался я уйти от серьезного разговора, растянув пальцами рот в «лягушачью улыбку», как делают питомцы исправительных школ.
Люси снова пихнула меня в бок.
– Нет, серьезно, – сказала она. – Мне интересно. Как вы замуровали себя в самом себе, в этом внутреннем мире. Вы какой-то прямо… консервированный.
– Я не консервированный, – сказал я, – вовсе нет. Я… не знаю. Речь о другом: нельзя быть центром чьей-то чужой жизни. Это несколько… – Я не знал, как закончить предложение. Надо было, наверное, сказать «претенциозно», но это было не совсем то, что я имел в виду. «Опасно», может быть, но и это не то. Все эти слова были точно фотоснимки, вроде бы и отражали реальность, но были совершенно неадекватны ей.
– Ого-го! – Между ног у меня с новым победным воплем промчался пес.
– Но разве вы не являетесь центром жизни Линдси? – спросила Люси.
– Я нужен ей, – согласился я, – и она мне тоже, но…
– Но что?
– Не знаю, – развел я руками. – Ее присутствие как-то не успокаивает. Когда мы вместе, мы – каждый сам по себе. Она – это она, а я – это я.
– То есть вы никогда не ощущаете себя одним целым?
Пес просунул в нашу беседу свое любопытное ухо:
– У меня тоже есть опыт в этой области. Как-то раз я ощутил себя одним целым с одной…
Мне не хотелось развивать эту тему, да и вообще, я не любил этих самокопаний и самоанализов.
– Да, я люблю ее, может быть не той любовью, о которой мечтал, но мне это подходит.
– Но вы счастливы?
Пес принес в зубах палку, и я зашвырнул ее в кусты, куда он тут же ринулся с радостным воплем.
– Не скажу, что я несчастлив, – ответил я. – Но мне кажется, большая часть несчастий этого мира вызвана каждодневной погоней за счастьем.
– А небольшая доля счастья… – хотела продолжить Люси.
– Может, поговорим о чем-нибудь другом?
– Простите. Что-то я разболталась.
Люси вела себя крайне деликатно, однако мне все равно стало как-то не по себе от этого разговора.
– Говорите что угодно. Я не обидчив. Не могу этого объяснить. Может быть, это и не то, о чем я мечтал… вы понимаете. – Я сделал паузу несколько лирического характера. – Зато она дает мне то, в чем я нуждаюсь.
Люси вновь стиснула мое предплечье.
– Я никогда особо не верила в то, что словесные штампы могут что-то объяснить, но все-таки ответьте: вы получаете то, что вам нужно?
Объясняющая сила словесных штампов. Временами Люси напоминала мне пса. Она употребляла выражения, от которых, когда они летели мне в лицо, загибались поля моей шляпы.
– Палка пыталась сбежать, но я ее поймал, – пробормотал Пучок сквозь зубы и выплюнул ее к моим ногам.
– Ну а вы как? Вы-то получили то, что хотели? Вы, Люси, такая яркая женщина, разве у вас нет амбиций? Разве вам достаточно того, что вы возитесь с бумажками в моей конторе?
Я не рискнул напрямую спросить ее об отношениях с Джимом, отчего-то это показалось мне совершенно бестактным. И, хоть она загнала меня в тупик расспросами о Линдси, я не собирался отвечать ей тем же.
Люси рассмеялась.
– Подозреваю, что речь идет о моих двухлетних курсах. На самом деле не знаю. Мне везде хорошо.
– И вы не чувствуете необходимости стремиться к совершенству? Неужели вам не хочется чего-то большего?
– Чего же? – задорно поинтересовалась она.
– Более высокого, например. Того, что еще не испытывали в жизни, однако догадываетесь, что это на самом деле существует, хотим мы этого или не хотим. – Теперь была моя очередь изводить ее, и я так же дружественно пихнул ее локтем. Вообще-то, тут не было ничего двусмысленного, мы просто по-приятельски подпихивали друг друга локтями, гуляя рука об руку в лесу. Ведь ничего предосудительного нет и не может быть в том, что мужчина и женщина дружески перепихиваются локтями на прогулке, не правда ли?
– А отчего вы не сдали эти экзамены еще в школе? – спросил я, снова забрасывая палку, за которой немедленно устремился Пучок.
– Ах, даже не знаю, я… – Она в этот миг потеряла нить беседы, наблюдая за траекторией полета моего метательного снаряда.
Я догадывался, что она сейчас чувствует. Это было великолепное зрелище – дугообразная парабола, соединяющаяся с прямым броском собаки. Пучок отвлек меня, на миг заставив забыть об остальном, и я отдался этому мгновению, как капля воды морскому прибою, став лишь частью ритма природы – полет палки, бросок собаки, возвращение.
Затем ритм сломался. Палка была упущена, Пучок не успел поймать ее на лету, и она воткнулась в землю под углом в сорок пять градусов, точно миниатюрная противокавалерийская пика.
Развевая алым флагом языка, пес в мгновение ока налетел на нее.
– Осторожней!
В его возрасте собаки проявляют кошачью гибкость, но не всегда можно предотвратить то, что неминуемо. Так что Пучок попытался увернуться, но жуткий разгон, который он набрал в погоне за палкой, нес его вперед. Он успел поставить передние лапы за палкой, но задние подвели его. Палка вонзилась ему в пах, так что он ушел в «бочку», кувыркаясь в воздухе с пронзительным визгом истребителя, упавшего в пике.
Мы тут же бросились на помощь. Пес валялся на земле, стеная от боли.
– Я умираю! – вопил он. – Такой боли никому на свете не вытерпеть, она никогда не кончится, никогда!
– Перекатись-ка на другой бок, посмотрим, что у тебя там, – сказала, присаживаясь рядом, Люси.
– Там ужасная рана, – пес стыдливо отвернул морду в сторону.
– Ничего, разберемся. Давай-ка посмотрим на твою рану.
– Но это же… пах, как вы не понимаете?
– Разве ты не доверяешь людям? – удивился я. – Ведь люди лечат собак, тебе ли не знать об этом.
В конце концов, он поддался на наши уговоры и, продолжая скулить и жалобно повизгивать, перекатился на спину. Оказалось, что у него всего лишь содрана кожа, правда, выглядело это не слишком привлекательно.
– Ничего, все обойдется, – сказала Люси, разглядывая поврежденное место.
– Похороните меня в этом ошейнике, который для меня купили, – простонал Пучок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52