– У нас есть деньги, у нас есть деньги, – непрерывно щебетала она, как птица, приветствующая весну. – Мы будем купаться в деньгах. – Линдси закружилась по своему белому ковру, будто ей только что сообщили, что она выиграла главный приз лотереи. – Да! – вдруг воскликнула она и остановилась. – У меня тоже есть для тебя сюрприз! – Голос ее дрожал от радостного волнения.
В руках у нее я ничего не заметил. Однако она стояла, упирая руки в бока и загадочно улыбаясь.
– Да? В самом деле?
– Ты что, ничего не видишь?
– Ах, да, да, да…
Из-под ночной сорочки проглядывал полный комплект сексуальной «упряжи»: с чулками-сеточками, подвязками, псевдотрусиками и корсетом, переходившим в лифчик, упруго поддерживающий грудь, – в общем, было заметно, что она готовилась к встрече…
Линдси отлучилась на кухню и вернулась с бутылкой «Вдовы Клико» и двумя бокалами для шампанского, напоминающими прозрачные флейты.
– Ну, что ты замер с лицом, как отшлепанная задница, – сказала Линдси. – Сделку надо спрыснуть. Ты сделал это и теперь можешь наслаждаться содеянным.
Она была права. Поздно давать задний ход, жизнь есть жизнь.
– Раздевайся, – продолжала она каким-то эротично-грудным голосом.
– По-моему, ты это могла бы сделать за меня.
– Собачья шерсть… – деликатно напомнила она. – Ты же не хочешь, чтобы она осталась у нас на кровати…
Потом мы занимались этим не только на кровати, но и на полу рядом с вазой, из которой торчал бамбук (что было довольно неудобно), и наша страсть не знала пределов.
Закончили мы совершенно по-собачьи, в своей излюбленной позе: перед ней был ковер, а передо мной ее страстно извивающаяся спина.
После чего я снова разлил вино по бокалам, и мы, обессилевшие, лежали на коврике под овечью шерсть, который я купил ей на свой первый крупный выигрыш. Это был, конечно, нищенский подарок, но я суеверно предполагал, что, если я куплю что-нибудь более дорогое и стильное, богиня карт посчитает, что я не на то трачу деньги, и отвернется от меня.
По неведомой причине я вдруг вспомнил свой сон о дверях, а также сон, который пригрезился псу.
– О чем ты мечтаешь, Линдс? – спросил я, вперившись взглядом в радиатор.
– Сам знаешь, – ответила она, нежно целуя меня в спину.
– О чем же?
– О том, что у нас теперь появилось. О свободе. О жизни без страха перед следующим неоплаченным счетом.
– Нет, я имею в виду затаенные желания. Те, что открываются нам во сне. Что ты видишь во сне?
– Не знаю. Гоняюсь за чем-нибудь, за воздушным шариком, например.
Значит, она, как собака, тоже охотится во сне. Все время что-то преследует. А я не могу выбрать пути в коридоре, не могу определить свою дверь. Для меня слишком много выходов в жизни, хотя вход в нее всегда только один. Или же мы все равно появились бы на этот свет, даже если бы наши родители никогда не встретились?
Линдси тем временем продолжала:
– Думаю, что это был тот французский фильм, что постоянно гоняли по телеку еще в детстве. Про какой-то французский город, там было так прекрасно. Гораздо лучше, чем там, где я родилась и выросла.
Мне подумалось, что обычный лагерь для беженцев – место более очаровательное, чем то, где выросла Линдси, но вслух я этого не произнес. Что она видела в жизни? Детство ее было достаточно грустным и беспросветным, хотя во многом совпадало с моим. Но Линдси очень переживала по этому поводу.
Я частенько подумывал, что если бы родителей Линдси по социальному статусу можно было отнести хотя бы к среднему классу, то сама она уже давно входила бы в правительство.
– Или драконов, – продолжала она, – каких-то морских чудовищ, которые гонятся за мной со страшным ревом.
– Они не могут реветь.
– Что-о?
– Не могут реветь под водой, если это морские гады, – автоматически отметил я логическую неувязку.
– Издеваешься?
– Ни в коем случае. А как ты думаешь, что означают твои сны?
– Они не означают ровным счетом ничего. Я всегда считала, что сны – это все равно, что карточки с тестами.
Мне вдруг захотелось рассказать ей о снах пса: о том, как его оставили, бросили на произвол судьбы, но все же я воздержался, решив, что пес сейчас персона, или псина, нон грата, пока мысли о погубленном кашемировом свитере не улеглись в ее голове достаточно, чтобы стать просто историческим фактом. Я не стану резать по живому. Поговорка патологоанатомов.
– Интересно, а людей ты видишь во сне: меня, свою маму или еще кого-нибудь? – О ее отце я не стал упоминать. Отец не внес в их жизнь ничего, кроме неприятностей. Если он ей снился, она могла сама рассказать мне, но я был не вправе спрашивать.
– Нет, – сказала она, – больше мне никто не снится. Только сама себе снюсь.
Временами мне становилось жаль ее. Она замкнулась на себе. Потому что единственным человеком, на которого Линдси могла положиться в этой жизни, была сама Линдси. Она всего в жизни добивалась сама. Она не наследовала семейный бизнес. Ей за все приходилось платить, на все зарабатывать. Поэтому мне так хотелось ей помочь, и я решил, что стану для нее тем человеком, на которого она сможет опереться.
Лично я думаю, что мы с Линдси люди неплохие: тянемся к добру, совершая на этом пути общераспространенные ошибки.
Идеей фикс у Линдси было стремление разбогатеть, во что бы то ни стало. Не то чтобы она так любила деньги или ставила их превыше всего, просто она терпеть не могла бедности. Понимаю, звучит это неубедительно, вроде как если бы какой-нибудь матерый куклуксклановец заявил: «Мы не против черных, просто белых мы любим гораздо больше», но, тем не менее, так оно и было. Просто миру была открыта лишь та часть ее души, которая вожделела богатства. И, что достойно уважения, добивалась она своего, экономя.
Коврик, на котором мы лежали, например, был свидетелем такого подхода к жизни. Ведь я мог купить его сразу после выигрыша, но она заставила меня дождаться распродажи со скидками. К моим тратам она относилась так же внимательно, как и к своим.
И вот два совсем непохожих, но вполне совместимых человека встретились-таки на земле.
Когда она посмотрела на меня, мне в голову пришло, что она ожидает услышать от меня очередное предложение руки и сердца.
– Мы должны все расписать и спланировать заранее, как мы станем тратить деньги, – сказала Линдси. – Не каждый день тебе достается миллион.
– Речь шла о пятистах тысячах, – заметил я.
Линдси посмотрела на меня – так вскидывает глаза Пучок при слове «бифштекс» – встревожено и слегка недоверчиво.
– Миллион, – сказала Линдси. – Я же не глухая. После вашей встречи за картами ты говорил, что вы сошлись на миллионе.
– Я ни с кем не сходился.
– Все равно я точно помню слово «мил-ли-он ».
Она с каким-то вожделением всякий раз повторяла это слово, ни в какую не желая урезать сумму вдвое. Видимо, ее мечты уже не вмещались в полмиллиона фунтов.
– Ну а теперь он говорит только о пятистах тысячах.
Линдси улыбнулась.
– Позволь мне самой поговорить с ним, – сказала она.
– Не думаю, что это удачная мысль.
– Принимая во внимание, что ты суеверен и нерешителен, – а это видно из того, что ты не сразу согласился на предложение Тиббса, – это вполне удачная мысль. Так-то, Дэвид. – И она чокнулась со мной бокалом, как бы говоря всем своим видом: «Ну чем мы не пара!»
– Уж я-то смогу на него подействовать, поверь мне.
– Это кончится тем, что он не даст нам вообще ничего. – Эта фраза не порадовала меня самого.
На самом деле, быть может, под влиянием выпитого у меня появилось неожиданное желание пожертвовать эти деньги, что ожидались от Кота, на один из собачьих приютов миссис Кэдуоллер-Бофорт.
– Предоставь это мне! Я найду с ним общий язык.
Я посмотрел на нее. Она хихикала – от шампанского ее быстро развозило. Однако, несмотря на игривое настроение, не думаю, чтобы она приветствовала мою мысль о собачьих приютах.
– Давай забудем об этом, Линдс.
– Ладно, – откликнулась она, покачиваясь из стороны в сторону, как собака, загипнотизированная куском колбасы.
Я вышел в уборную и посмотрел на себя в зеркало. У меня было грандиозное приподнятое настроение, вроде того, что посещает человека накануне дня рождения. Оно приходит, когда тебе восемнадцать, двадцать один, тридцать, потом сорок, шестьдесят… Когда ожидаешь, что вот-вот все переменится, станет другим с наступлением этого дня, но на самом деле так ничего и не меняется.
Я не люблю копаться в себе, хотя понимаю, что нет лучше места для этого, чем перед зеркалом.
В ванной такое освещение, что каждая черточка моего лица была различима. Именно стоя в ванной перед зеркалом, я заметил свою первую морщину, на лбу, у самых бровей, хотя, в общем-то, это можно и не считать за морщину. Такие складки на лбу бывают даже у детей.
Я не хотел признавать очевидный факт, пытался убедить себя, что это лишь игра света, просто тень. Я даже притащил в ванную комнату настольную лампу, подключив ее к удлинителю, и светил себе в лицо, словно на допросе в гестапо, но этот эксперимент лишь подтвердил то, что и так было ясно.
Сначала меня волновало, что Линдси заметит этот печальный знак на моем лице. Но вскоре я примирился с первой морщиной, привык к ней, научился воспринимать как неотъемлемую часть своей физиономии, незваного гостя на девственно чистой территории моего лба.
К несчастью, морщина не желала прозябать в одиночестве, и уже на следующий год к ней присоединилась другая, V-образная.
Я принял как неизбежное и ее. Чему быть, того не миновать. Как будто такая соглашательская политика могла предотвратить появление целой армии горестных примет возраста, которые, в конце концов, избороздят все лицо…
Теперь, слегка одурманенный алкоголем, залитый лимонным светом ванной, я видел, что мое лицо сильно пострадало; теперь оно напоминало покинутое немцами поле боя под Москвой.
Сколько же мне лет на самом деле? Тридцать три, некоторые считают этот возраст временем прощания с молодостью. А на сколько я выгляжу? Трудно сказать.
За дверью ванной послышался шум, и я увидел в зеркале, как у меня передернулось лицо.
– Что ты там нашел такого веселого? – спросила Линдси, стоявшая у меня за спиной, завернувшись в полотенце.
– Да ничего особенного, – ответил я.
– Ну так поделись, посмеемся вместе.
Я пожал плечами.
– Миллион фунтов? – улыбалась она выжидательно, считая, что я разделю ее теперешнее настроение, так же как раньше начал разделять ее образ мыслей.
– Пятьсот тысяч, – упрямо повторил я. Улыбка ее стала еще шире.
– Миллион! – почти расхохоталась она и показала мой мобильный телефон, который прятала за спиной. – Никогда не поручай мужчине женской работы, – сказала она. – Ты слишком мягок.
Нажав кнопку, она сунула мне телефон под нос.
«Последний набранный номер – мистер Тиббс, он же Кот» – появилась надпись на экране.
Кличку Кота я вбил в память телефона в момент особого раздражения.
– Лучше начинай присматривать для нас какое-нибудь симпатичное гнездышко, – сказала она, обвивая меня руками. – И постарайся сэкономить деньги. Нам они еще понадобятся после свадьбы.
21
ПОКА, ДЕТКА
Я неопытный лжец и всегда придерживался мнения, что ложь – это неприятный гость, который входит в твою жизнь, рыщет по всем углам, лапает все, что захочет, затем поднимает шляпу и откланивается.
Нет, все обстоит совсем не так. Ложь – это как ребенок, который, однажды родившись, требует постоянного внимания. Ложь кричит по ночам, требует соску и сказку на ночь, отвлекает тебя поминутно, вынуждает убирать за ней, и тебе все время приходится пеленать ее и баюкать и смотреть, как она растет у тебя на глазах. Оставь ее прихоти без внимания, и она умрет, но зато и ты сам окажешься перед лицом множества нелицеприятных вопросов.
Теперь мой мозг атаковали проклятые вопросы, которые сыпались со всех сторон. В результате он стал многофункциональным устройством, занятым несколькими делами одновременно.
Проблемой номер один была Люси, которая, если узнает о сути нечестной сделки, может обратиться к представителям закона. И самое страшное, неизвестно, чем это кончится, ведь полиция вполне может выступить на стороне Кота. Моя ассистентка могла пострадать, а с некоторых пор она стала мне очень дорога.
Я просто не мог вести жизнь преступника – сами видите, я был не приспособлен для этой роли. Мой разум был в корне законопослушен, заполнен выражениями вроде «авторитет власти», «сила закона», «правопорядок» и прочее. Между тем как многим «детям природы» такие слова приходят в голову не раньше, чем у них на запястьях защелкнутся браслеты.
Поэтому ради блага самой Люси я умножил ложь, сообщив ей, что мы отказываемся от чартерстаунского проекта. Благодаря этой лжи наши отношения стали более официальными, несмотря на то, что она иногда присматривала за моей собакой.
Однако все осложнилось в тот день, когда в нашем новом офисе появилась Линдси, – мы уже к тому времени переехали в центр, поближе к главным улицам – местам деловой активности. Произошло это как раз накануне завершения «чартерстаунской авантюры», как про себя называл я это дельце. Еще день – и можно было спокойно вздохнуть и забыть об этом, как о дурном сне, но я уже ловил себя на мысли, что начинаю привыкать к жизни в постоянной тревоге и напряжении.
Примерно спустя неделю после того, как я выразил окончательное согласие, подписав контракт с миссис Кэдуоллер-Бофорт, Линдси, одурманенная «Лестницей недвижимости» – программой, которая идет по четвертому каналу, решила сменить свою работу на агентскую. Некоторые начинают свою деятельность в сфере торговли недвижимостью с приобретения нового БМВ, найма секретаря и покупки кучи дорогих костюмов. Линдс по-прежнему разъезжала на «Клио», ходила в одежде, купленной на зарплату мозольного оператора, бумаги оформляла самостоятельно и по клиентам разъезжала тоже сама. Вместе с тем у нее изменились планы, как потратить полмиллиона, которые останутся после покупки для нас нового дома. Она собиралась вложиться в закупку квартир-студий, которые потом можно перепродать или сдавать в наем и получать хорошие дивиденды на свои инвестиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52