Часть меня осознавала свое место в системе мироздания; я был винтиком в гигантском механизме, сконструированном, чтобы направить Джерарда под колеса встречных машин. Толкнуть его на дорогу казалось столь же естественно и непреодолимо, как наступление приливной волны на берег. Для части меня.
А другая часть чувствовала себя ужасно глупо: слишком тесная куртка, слишком мощный для парковой дорожки мотоцикл, дикое намерение убить друга из-за женщины. Как часто говорят на судебных процессах, «когда я оглядываюсь назад, все это кажется таким нелепым». Только, к счастью, мне еще рано было оглядываться, я смотрел вперед, если вы понимаете, о чем я; мозги все-таки не окончательно мне отказали.
И вот я стоял там, как осел меж двух копен сена, – положение незавидное, чтобы не сказать идиотское. В течение одной секунды предстояло решить, что мне милее – Элис или родной уголовный кодекс.
Поэтому, естественно, я толкнул Джерарда.
Правда, будучи верен себе, толкнул не от души, как на разудалой вечеринке, и не как мощная медсестра упирающегося ребенка перед кабинетом зубного врача. Нет, то был дружеский тычок: «Как дела, старый пень?» или «Мы с тобой дружим столько лет, так что какие тут обиды?» Оказавшись перед выбором – делать или не делать, – я принял соломоново решение: сделал наполовину.
– Ты что, спятил? – довольно громко, но скорее встревоженно, чем сердито спросил Джерард.
Я оглянулся через плечо на дядьку за рулем. Тот уже чуть ли не улыбался и понимающе кивал головой. «Дорожное бешенство», – объяснил он жене, которая приоткрыла окно, чтобы лучше видеть.
– Слушай, не говори Элис, – сказал я.
Он серьезно, почти сочувственно посмотрел на меня.
– Извини, Гарри, тут либо ты, либо я. Она одна такая – и я должен. Или ты, или я. Ты поступил бы так же.
Машины мчались мимо нас. Мне стало неуютно, я вспотел и разозлился.
– Если вы не собираетесь драться, может, отойдете с дороги? – крикнул человек в свитере.
– Не знаю, что бы я сделал, – возразил я.
– Почему на тебе моя куртка? – спросил Джерард.
Я заново проиграл в памяти всю эту историю и задумался: неужели мне могло прийти в голову убить его? Всерьез, по-настоящему? Неужели я не просто играл с этой мыслью, остановившись, когда она стала слишком опасной? Не знаю, чего я рассчитывал добиться путем подобных упражнений, но почему-то настроение у меня испортилось окончательно. Понимаю, если б я действительно убил Джерарда, то чувствовал бы себя еще хуже, но меня угнетало сознание того, что я упустил возможность распорядиться своей судьбой. С другой стороны, жизнь друга оказалась для меня важнее собственного счастья, а в наше время не все могут сделать такой выбор. Похоже, я оказался способен любить. Негуманные мысли сделали меня человеком.
У вас, вероятно, никогда не возникало желания убить друга, но, быть может, ваши друзья просто не давали вам повода. Я имею в виду не месть, не ревность или какие-нибудь еще расхожие предлоги, а реальные причины. Когда выбирать приходится между вашим счастьем и чужой жизнью. Вы или они. Согласились бы вы прозябать в нищете, чтобы спасти друга от смерти? Пожертвовали бы ради друга рукой или ногой, сели бы в тюрьму на год?
Разумеется, в истории есть масса впечатляющих примеров самопожертвования, но, если за подобное поведение дают медали и Нобелевские премии мира, можно сделать вывод: такое случается далеко не каждый день.
Еще интересно, как все обернулось бы при ином повороте событий, если б вместо того, чтобы убивать Джерарда, мне представилась возможность спасти его: окликнуть, когда он, зазевавшись, ступит на дорогу, прямо под колеса, или вытащить из моря. Думаю, в таком случае гибель его была бы неизбежна. Я пришел к весьма неприятному выводу: Джерарда я не убил потому, что для этого пришлось бы что-то делать, действовать, менять свою судьбу, чего я совершенно не умею. В общем, лучшего друга я не убил потому, что кишка тонка.
Я показал водителю в свитере средний палец и нагло взглянул ему в глаза, показывая, что убегать не собираюсь, хотя другую руку с рукоятки сцепления не убирал – на случай, если б он все же вышел из машины. Жена в свитере скорчила мне гримасу, отчего стала чуть симпатичнее. Я нажал на газ, свернул на объездную дорогу и поехал восвояси.
«Вот и все, – думал я. – Маски сброшены. Теперь придется сказать ей правду».
19
МОМЕНТ ЛЖИ
Домой я вернулся без чего-то восемь и срочно заказал суши в японском ресторанчике на нашей улице. Они обещали прислать заказ минут через сорок.
– Боже, хорошо еще, что это не нужно готовить, – процедил я в трубку. Не осуждайте меня: убить друга или подраться с дядькой в бесформенном свитере я не способен, зато вполне могу быть резок и требователен в телефонном разговоре с официантом-японцем, едва понимающим по-английски.
Элис опаздывала, и мне стало совсем грустно. Я совершенно не понимал, как быть теперь, когда Джерард чудесным образом спасся от смерти. Провоцировать ссору не стоило и пробовать; все равно до Элис в конце концов дойдет новость о моей интрижке с Полой. Я включил телевизор, прощелкал все программы и остановился на «Спасении домашних животных», чтобы успокоить нервы. Вот передача, которой можно верить. Может, стоило бы пойти туда работать? Ведущий, Рольф Харрис, вещал о собаке, кусавшей всех подряд, и чудесном дрессировщике, избавившем ее от дурной привычки. «Вот бы он со мной позанимался», – подумал я.
Еще днем я купил розу и бутылку шампанского. Розу поставил в вазочку на столе. Желая придать интерьеру особый блеск, разорился на ведерко для льда, куда и поместил непомерно дорогой напиток. Принимать душ было уже некогда – и незачем, поскольку в этот вечер на интимную близость рассчитывать не приходилось; не дошло бы до полного отчуждения – и то спасибо. Пожалуй, я выдержал бы небольшую, недельную бурю с последующими редкими проблесками былой симпатии.
Итак, я надел черную рубашку, в которой выгляжу стройнее (не стройным, а лишь несколько стройнее), серые японские брюки от Муджи (знаю, знаю, но я же девушку принимаю, а не в кегельбан иду) и рыжий кожаный пиджак Фарли, явно весьма недешевый; глянул в зеркало и вполне себе понравился.
Затем слегка запаниковал, что в доме мало выпивки, поскольку планировал напоить Элис до бесчувствия, прежде чем сообщить ей неприятную новость. Тот милый человек, что запер Джерарда на две недели под замок, не назвал бы это правдой, только правдой и ничем, кроме правды. Также я собирался сам перед решительным объяснением набраться до положения риз. Как мудро заметил Ленард Коэн, «я никогда не говорил, что я смелый». В половине девятого Элис не появилась. Думая о Коэне, я пошел к себе, чтобы поискать в свалке на полу его диск. Он спокойно лежал там, всем своим видом предрекая бесславный конец нынешнего вечера.
Далее я заглянул в холодильник. Восемь банок «Хайнекена» холодной фильтровки – пиво для серьезных людей. Сорта крепче употребляют только студенты да алкаши; солидные люди пьют размеренно и тормозной жидкостью не соблазняются. В холодильнике еще нашлась пара-тройка бутылок светлого чешского из личных запасов Джерарда, которые я мог при необходимости позаимствовать. Я сказал, что крепкое пиво пьют только студенты и алкоголики, но забыл про гурманов типа Джерарда. Не буду распространяться о гурманах вообще, замечу лишь, что для мужчины назвать себя гурманом – то же самое, что назвать себя опытным кулинаром. Это характеризует вас как человека с изысканным вкусом (именно так – я сверял по толковому словарю), а по-нашему, по-мужски – вы просто знаете больше всех и потому вы круче всех. Сказать «я гурман» – все равно что сказать «я великолепен». Наличие хобби (смотри выше) тоже дает возможность о чем-нибудь поговорить, если вы не обладаете ярко выраженными личностными особенностями, а мы, будем откровенны, почти никогда ими не обладаем.
Вообще, чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что у мужчин, как правило, с личностными особенностями неважно. Разумеется, личностные особенности совсем не то, что личность как таковая. Если вы личность, то, удачно сострив раз в двадцать лет, вы чувствуете себя вправе говорить громче всех. А если вы обладаете личностными особенностями, значит, у вас есть свое видение мира и вы способны донести его до других так, чтобы они поняли. При этом вовсе не обязательно зацикливаться на мелочах, соревноваться, кто больше выпьет, иметь странные политические взгляды, заумную речь либо причудливую манеру одеваться.
Заветное желание почти всех мужчин на свете – подчинить любые личностные особенности коллективной идее мужского братства. С самого раннего детства мы радеем об одном: прийтись ко двору, быть физически крепким, быть членом банды, курить за гаражами, выпить с приятелями, нравиться девушкам. Вот такие невеселые мысли одолевали меня, когда Элис позвонила в дверь. От нечего делать я качал пресс, поэтому пришлось бежать вытирать пот со лба. Лосьон после бритья у меня давно закончился – единственный флакон, купленный пару лет назад моей сорок первой подружкой. Я зашел в ванную, задумчиво повертел в руках собачий шампунь… Нет, настолько я еще не опустился.
Рассказывая о свиданиях с Элис, я всякий раз по два абзаца кряду донимаю читателя многословными восторгами насчет ее красоты. Ограничусь тем, что у пса, не видевшего ее с самых похорон, при одном взгляде на нее подогнулись лапы и помутился взор.
– Привет! – сказала Элис. На ней было платье цвета слоновой кости, на которое она умудрилась не посадить ни единого пятнышка. Если б я надел что-нибудь подобное, то уже через десять минут можно было бы подумать, будто я наводил порядок в хлеву.
– Привет, Рекс! – воскликнула она, потрепала Рекса по голове, и он, как подкошенный, рухнул прямо ей в ноги. «Странно, – подумал я, – какая-то она слишком восторженная. Или возбужденная?»
Затем страстно поцеловала меня, и я с облегчением почувствовал, что от нее пахнет спиртным.
– Прости за опоздание, ходила в бар с сослуживцами. У меня потрясающая новость!
Свои слова она подчеркивала широкими взмахами рук. «Будто роль играет, – подумал я. – Или выпендривается».
– Входи, входи.
– А почему ты в пиджаке? Ты куда-то собрался? – спросила она.
Странно, мне казалось, я выгляжу вполне нормально.
– Я только что с улицы. Выходил за пивом, – соврал я, снял пиджак и повесил на вешалку.
– Ух ты! – воскликнула Элис, войдя в гостиную.
Забыл сказать: там я тоже прибрался и пропылесосил. Даже сгреб гору компакт-дисков под кресло.
– Роза!
Мне было интересно, как она отреагирует. Многие девушки моего круга подчеркнуто равнодушны к цветам и шоколадным конфетам в отличие от девушек светских или просто бедных.
«Вижу, что роза, – всем своим видом говорят они, – но вы только не подумайте, что это, если она мне нравится (может, нравится, а может, и нет) дает вам право обращаться со мною как с глупенькой девочкой. Шоколада, впрочем, я поем. С видом ироничным и понимающим».
Не хочу сказать, что девушки моего круга умнее, чем бедные и светские, – хотя в огромном большинстве когда-то они были умнее и беднее, – просто свой ум они используют иначе. Умная светская дама, как правило, «смела до дерзости, безбоязненно ходит одна, куда хочет, и добивается, чего хочет». Но в мужчинах ей нравится «старомодная учтивость». Вообще-то девушки победнее ничем от нее не отличаются. А мои сестры по духу живо интересуются успехами и ошибками феминистского движения семидесятых годов и тем, могут ли они позволить себе что-нибудь от Прада или Жан-Поля Готье.
– Символ твоей приязни, – чуть заплетающимся языком произнесла Элис, взяла розу за стебель, понюхала, но вряд ли что-либо ощутила, поскольку тепличные розы не пахнут.
Она улыбнулась. Пес ретировался из гостиной, чтобы прийти в себя.
– Вот, значит, как ты живешь. Покажешь потом квартиру?
– Можно, – промямлил я, вдруг вспомнив свою комнату, неприбранную настолько, что Эмили, моя полярная подружка, говаривала, что сюда впору вызывать не уборщицу, а спецотряд по разбору завалов после авиакатастрофы.
– Ты хотел что-то сказать, прежде чем я сообщу мою новость?
Оказывается, Элис говорила со мной.
– Нет, давай ты первая.
– По-моему, лучше ты. Наверное, наши новости как-то связаны.
– Откуда ты знаешь?
– Женское чутье.
Она вовсю кокетничала, что несколько меня раздражало. Подобное поведение раздражает меня и в лучшие времена, но, наверное, сейчас я злился, догадываясь, что она может меня бросить.
– Нет, нет, давай сначала выпьем.
Элис села на диван. Я откупорил шампанское.
– Не скажу тебе мою новость, пока не услышу твоей, – глупо хихикнула она.
«Интересно, – подумал я, – сколько она уже выпила?»
Затем сел с нею рядом, радуясь возможности наконец-то выпить, но мучительно сознавая, что шампанское в гомеопатических дозах (не более бокала на один прием) вряд ли на меня подействует.
Элис сделала глоток и поставила свой бокал на пол. Она по-прежнему хохотала. Не успел я пригубить шампанского, как она стремительно поцеловала меня снова, что было еще более неприятно, чем кокетство, и положила руку мне между ног.
– Давай поиграем, – расстегивая на мне ремень, предложила она. – Кто первый кончит, первый и рассказывает.
Я эту затею не оценил, но, с другой стороны, вдруг Элис больше никогда не допустит меня к себе? Так хоть будет что вспомнить. Я залпом допил шампанское и, не говоря ни слова, притянул ее ближе. Мы поцеловались, моя «страсть» взыграла, и, как тогда с Полой, меня захлестнула бесшабашная лихость, бездумное наслаждение плохим поступком. Если плохо было бы признаться в измене до того, как мы переспим, после – просто ужасно. И все же в недолгом отчуждении после близости мне будет проще выговориться, потому что Элис покажется не такой притягательной. Грустно, конечно, но уж как есть.
Я подмял ее под себя, распластал на диване. Прежнее раздражение смешалось с томлением, и я ощутил невероятную жажду сделать ее своей, забыть обо всем, что нас разъединяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55