Одну за другой я отбирал буквы сообразно цифрам. Запомнить это было нельзя. Я схватил лежавшую на столе ручку и продолжил расшифровку, записывая на листке с кодом отобранные буквы.
Эстелла следила за моей работой, сплетая и расплетая пальцы. Взгляд ее перебегал с листка бумаги на мое лицо в поисках ответа, в поисках утешения. Внезапно я расхохотался.
Эстелла попятилась. Должно быть, она решила, что я сошел с ума.
– Что такое? – нервно вскрикнула она, хватая меня за плечо.
– Где-то мы ошиблись. Это полная ахинея! Совершенная бессмыслица!
– Ты уверен? – тревожно спросила она, глядя на фотографию.
– Да! Посмотри! Совершенная бессмыслица!
Я показал ей листок, где была записана новая последовательность греческих букв. Ни одного внятного слова. Никакой логики. Что-то здесь не складывалось.
– Это невозможно! – рассердилась она. – Ты близок к цели! Попробуй еще раз!
Я проверил все еще несколько раз, но ошибки не было. Расшифровка оказалась бессмысленной.
– На табличке все правильно расставлено? – спросила Эстелла.
– Ну да! – убежденно сказал я. – Ты же видишь, буквы следуют друг за другом.
Я ткнул пальцем в фотографию на экране.
И внезапно понял.
– Подожди! – вскричал я. – Ну конечно! Ты права. Какой же я дурак!
– Что такое?
Я вновь захохотал. Схватил ручку, которую бросил на стол, и вновь стал писать.
– Да Винчи писал в обратном порядке! – объяснил я. – Этот придурок Леонардо писал справа налево! Тот же прием он наверняка применил к табличке! Цифры надо брать в обратном порядке!
По щекам моим текли слезы – радости или печали, я сам не знал. Наверное, и то и другое.
Стараясь сохранить спокойствие, я начал записывать букву за буквой на листок бумаги. Первую. Вторую. Я заколебался. Теперь все было верно. Сейчас я прочту послание. У меня не было уверенности, действительно ли оно принадлежит Иисусу, но прочесть его я должен был. Ради Софи. Ради старого дурака отца.
Я положил ручку на листок. Закусил губу.
– Эстелла, – сказал я, повернувшись к ней, – ты не рассердишься, если…
Мне не пришлось договаривать. Она сразу все поняла и улыбнулась мне:
– Ладно, я ухожу. Нет проблем. Я буду внизу!
Она медленно попятилась к двери. Улыбаясь мне. Взглядом она старалась внушить мне мужество. Она знала, что мне нужно остаться одному.
Эстелла была прекрасным другом. О лучшем я и мечтать не мог. Подобно Франсуа, она понимала меня лучше, чем, быть может, понимал себя я сам. В любом случае она любила меня сильнее, чем я сам себя любил. Она тихо закрыла за собой дверь кабинета.
Я остался один. Один перед близкой к разрешению загадкой. Как бы мне хотелось, чтобы Софи была здесь. Но я должен был сделать это без нее. И ради нее.
Здесь было то, что могло вернуть меня к жизни. Здесь, в этой табличке. Передо мной. В этом послании, которое оставалось только перевести. В послании, важность которого пресса так и не поняла. Которое не могли расшифровать наши враги. Ибо так и не сумели соединить два элемента головоломки. Только нам это удалось. Я покачал головой, придвинул кресло поближе к столу и вновь приступил к отбору букв. Послание принадлежало мне, Я имел на него все права. Это было наследство, завещанное мне отцом и Софи.
Одну за другой я записывал буквы на листке. Третью. Четвертую. Постепенно послание обретало форму. Одно слово, второе. Простая греческая фраза. Которой, быть может, две тысячи лет. Послание Христа человечеству.
Euaggelion.
Учение, которое современники его недостойны были познать. А мы? Сегодня? Достойны ли мы услышать наконец-то, что желал поведать нам этот странный человек? Стали ли мы лучше за эти две тысячи лет? Добились ли прогресса? Смерть Софи – это прогресс? А преступления «Бильдерберга» и «Акта Фидеи»? Сильно ли мы отличаемся от тех людей, что распяли Христа? Сколько человек погибло, чтобы сохранить эту тайну? Сколько – чтобы раскрыть ее?
Руки мои дрожали. Ногтем указательного пальца я подчеркнул только что расшифрованный мною текст.
Восемь греческих слов. Иисус говорил на арамейском, но послание свое оставил нам на греческом. Благородный язык. Язык мудрецов. Я не занимался греческим уже более десяти лет, поэтому мне пришлось несколько раз перечитать фразу. Но понадобилось совсем немного времени, чтобы я понял наконец смысл послания.
Такое оно было простое. Совсем не теологическое. Не мистическое откровение. Не догмат. Не закон. Не наказ. Обычная сентенция.
E? ?? ????? ????? ????? ???????? ??? ???. Я с улыбкой повторил эту фразу. Ен то космо есмен монои пантаксои тес гес. Я мысленно перевел фразу на привычный язык: мы одни во вселенной. Тридцати трех греческих букв хватило, чтобы передать нам столь простую и вместе с тем самую главную тайну.
Такой была абсолютная истина Христа, на протяжении двух тысячелетий сокрытая в сердце камня. Знание, которое сделало его единственным в своем роде. Он знал. В этом ли ответ на основной наш вопрос? В этом ли тайна нашей печали? Единственное, что мы не узнаем никогда, невзирая на все наши успехи в науках и искусствах. Как узнать, ждут ли нас в бесконечной вселенной другие существа? Как ответить на этот вечный вопрос? Теперь я это понимал. Знать, что мы одни, – в этом и состоит абсолютная истина. Ибо мы никогда ничего не откроем в бесконечной вселенной. Это единственный вопрос, на который никогда не найдем ответа.
Я не знаю, подлинное ли это послание. Как узнать? И даже если оно подлинное, ничто не доказывает правоту Иисуса. Был ли он благородным визионером, получившим абсолютное знание?
Но сейчас я понял, что это не имеет никакого значения. Подлинная или нет, эта фраза изменила мою жизнь.
Более того, она придала ей смысл.
Ибо впервые в жизни я согласился с тем, что эта истина может быть абсолютной. Я согласился с тем, что мы, вероятно, в самом деле одни. Одни во вселенной.
Я осознал, что это ставит под вопрос все. Что это меняет все наши перспективы.
Вопрос по-прежнему остается открытым. На протяжении столетий человек жаждал обнаружить во вселенной кого-то еще. Богов, пришельцев, духов… Хоть кого-нибудь. Чтобы не быть одному. И мы продолжаем искать. Для многих это даже единственная надежда. Но не отдаляет ли нас эта надежда от того, что мы действительно должны искать? Бегство к другому, к неизвестному – не это ли освобождает нас от ответственности?
А если вдруг сомнения отпадут? Если в одно мгновение мы согласимся с этим простым посланием, пережившим века? Если прислушаемся к наставлению этого необычного человека? И сомневаться будет уже нельзя? И поиски других лишатся всякого смысла?
С тех пор я постоянно размышляю о нашей ответственности. О смысле наших жизней, которые обрели уникальность. О важности каждой из них. Важности для нас самих и для всей вселенной. Я постоянно размышляю о значении человечества. Нашего человечества. Нашего присутствия здесь.
Потому что, если мы одни, мы не имеем права исчезнуть. Мы не имеем права на ошибку.
В этом все. Мы не имеем права допустить, чтобы нас уничтожили.
С того дня, как было переведено послание Иисуса, я не могу не думать о его жизни. О смысле его наставлений. Отныне все кажется мне совершенно иным.
Я вспоминаю слова Софи, которая, между прочим, не верила в Бога. Она говорила примерно так: «Одно из главных наставлений Христа, „любите друг друга“, предназначено лишь для того, чтобы подготовить людей к посланию».
Каждый день эта фраза звучит у меня в голове.
Я не знаю, какими будут последствия нашего открытия. Мой отец полагал, что Иисус не желал вручать послание своим современникам, считая их неготовыми к нему.
Но истинный вопрос вот в чем: готовы ли к этому мы?
Как будут реагировать люди? Подвергается ли в этом послании сомнению само существование Бога? Готовы ли люди согласиться с тем, что они одни? Что нет ответа в каком-то другом месте? И что нет спасения в каком-то другом месте? И что мы должны искать ответ в нас самих. И что можем верить лишь в человека. И что для этого мы должны стать достойными нашего собственного доверия.
Обладаем ли мы достаточной зрелостью, чтобы понять значимость этого послания?
Я не знаю.
Пока же я думаю только об одном. Надо жить. И это будет первым шагом.
Я спрашиваю себя, стоило ли послание того, чтобы Софи и мой отец умерли ради него. Так ли оно значимо, чтобы «Бильдерберг» и «Акта Фидеи» пошли ради него на убийство? Разумеется, нет. Ни одна тайна в мире не может оправдать смерть живого существа. Ни одна не заставит меня забыть Софи. Ни одна не исцелит мою рану.
Но именно так обстоит дело. «Акта Фидеи» и «Бильдерберг» были готовы на убийство, чтобы узнать тайну Иисуса. Впрочем, они еще не знали, в чем состоит послание, когда дошли до этого. Наверное, они вообразили, что в нем таится какая-то страшная угроза для их организаций. Или же надеялись, что эта тайна даст им такую силу, какую нельзя купить ни за какие деньги.
В любом случае они ошибались, но Софи умерла.
Главный редактор программы «Девяносто минут» спросил меня, можно ли ему завершить расследование Софи. Я ответил, что не имею права препятствовать этому. Я помню слова Софи: «Если не мы откроем тайну Йорденского камня, кто даст нам гарантию, что она станет достоянием людей?» Да, она определенно хотела, чтобы люди знали.
Сейчас мне нужно время, чтобы все обдумать. Я осушил слезы. Попросил прощения у Франсуа и Эстеллы. У малышки Люси. В Нью-Йорк я не вернусь. Завтра я отправляюсь в Горд. У меня там дом. Да и мотоцикл надо забрать.
И я, быть может, последую совету Франсуа: напишу книгу. Если смогу найти верные слова. Комната отца на третьем этажа дома в Горде – идеальное место для того, чтобы спокойно писать. Создать наконец нечто другое.
И мне надо принять еще одно решение. Эстелла и Франсуа попросили меня стать крестным отцом их дочери. Почему бы нет?
Но прежде всего я пойду к Жаклин, пока она не вернулась в Англию. Мы выпьем виски в память о женщине, которую оба любили. И я попробую улыбнуться.
Мне кажется, Софи это бы понравилось.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41