Джо закрыл глаза и замер, стараясь не качаться в такт вагону. Лицо Лео исчезло.
«Все будет хорошо, — сказал себе Джо, — когда я о нем позабуду».

Отныне врагом Лео стало одиночество. Он долго ждал, что Джо вернется, а потом съехал с квартиры и снял комнату со столом в одной семье по соседству.
Ему сдали комнату, освободившуюся после женитьбы Гарри, сына хозяйки. Потом в течение двух лет вся семья ждала, что Лео сделает предложение Сильвии, и Сильвия тоже ждала.
Когда Лео думал о Сильвии, он называл ее про себя «самой что ни на есть домовитой красоткой». У нее было круглое лицо и небольшие круглые карие глазки, и волосы обрамляли ее лицо круглым каштановым валиком. Ее хозяйственные таланты были под стать ее красоте. Они были так же внушительны, надежны и привлекательны. Но если Лео и тянуло к Сильвии, то вместе с тем он не чувствовал никакой потребности жениться на ней или хотя бы полюбить ее. Единственно, что ему нужно было, — это подавить в себе неуверенность. Жить в семье, где на него смотрят как на полезного человека, делать нечто полезное и тем завоевывать симпатию и уважение окружающих или, по крайней мере, их невраждебное безразличие, — этого было с него довольно. Поэтому он и не догадывался, что Сильвия хочет выйти за него замуж или что он сам мог бы захотеть жениться на ней.
Но однажды, помимо его воли, дело приняло иной оборот. Как-то после ужина чувство благодарности, вызванное ощущением довольства, побудило его сказать матери Сильвии:
— Мне теперь и не верится даже, что я ваш жилец, — я совсем врос в вашу семью.
— Правильно, — сказал отец Сильвии, — вы занимаете комнату Гарри и его место в семье.
Но миссис Коппер оказалась расторопней своего супруга.
— Да, да, — сказала она. — Придет время, когда вас и не зазовешь к нам.
— Да куда же я от вас уеду? — засмеялся Лео. — Разве что вы вздумаете повысить плату, а иначе я до самой смерти буду жить здесь; я к вам прирос, как ноготь к пальцу.
— Ах, не говорите, — сказала миссис Коппер. — Я знаю нашу Сильвию. Она захочет быть хозяйкой в собственном доме.
Улыбка сползла с лица Лео.
— Мама! — крикнула Сильвия, но тут же овладела собой. — Какое это имеет отношение к Лео? — спросила она. Она видела, что Лео в смущении нагнулся над тарелкой, и, сердито тряхнув головой, потупила глаза.
Миссис Коппер пропустила мимо ушей слова дочери. Она наклонилась к Лео.
— Вы должны это понимать, если хотите быть счастливы с нею, — сказала она. — Моя Сильвия не из тех ветрогонок, которым все равно, где жить, хоть бы в меблированных комнатах. Прошлась тряпкой, махнула половой щеткой, и ладно. Сильвия — домовитая девушка, настоящая хозяйка. Это у нее в крови.
— Да перестань же! — крикнула Сильвия. — При чем здесь Лео? Перестань!
— Н-да… — Лео принужденно засмеялся. — Что здесь, собственно, происходит? Сдавайся, руки вверх?
— Полюбуйтесь-ка! — Голос мистера Коппера и его вытянутый указательный палец колыхались от восторга. — Покраснел-то как! Словно это его замуж выдают!
Сильвия вскочила из-за стола.
— Мне тошно вас слушать! — закричала она. Ее высоко поднятая голова дрожала. Сильвия старалась держать ее прямо, и от этого вены у нее на шее вздулись. — Всех вас тошно слушать! Всех до единого. Меня просто с души воротит. — Она выбежала из кухни, где все семейство сидело за столом, и скрылась в гостиной.
Лео тоже встал и растерянно смотрел ей вслед. Потом с убитым видом вернулся к столу. Мистер Коппер посмеивался, миссис Коппер казалась недовольной. Лео не прочел сочувствия на их лицах. Они, конечно, нисколько не заботились о нем, и он вдруг понял, что сразу наживет себе врагов в их лице, если обидит Сильвию, и что теперь он должен либо жениться на Сильвии, либо съехать с квартиры. «Куда же я пойду? — подумал он. — Где будет мой дом?» Он вспомнил, как одиноко было в его квартире после бегства Джо.
— Вы все испортили, — сердито сказал он мистеру Копперу.
— Ладно, ладно, — сказал мистер Коппер. — Чем же это мы все испортили?
В ту ночь, когда Джо ушел, Лео лежал, свернувшись комочком в постели, и широко раскрытыми глазами глядел в темноту. Он не плакал, потому что боялся, как бы тишина не стала еще слышней. Теперь ему припомнилось, как он удерживал рыдания и глотал слезы, прежде чем они успевали скатиться в темноту.
— Вы довели ее до слез, — сказал он мистеру Копперу. — Ну разве можно так грубо!
— Ничего, слезы глаза моют, — ответил мистер Коппер.
Лео торопливо прошел за Сильвией в гостиную. Он не успел даже ни о чем подумать, он просто бежал от враждебных лиц, от враждебного одиночества. Сильвия стояла посреди комнаты, утирая слезы маленьким платочком, который сама подрубила и вышила.
— Что вы должны о нас подумать, мистер Минч! — сказала она.
Это официальное обращение ошеломило Лео. Он сразу почувствовал себя чужим в доме, и былое ощущение неуверенности снова овладело им. Прошлое представлялось ему беспросветным мраком, и этот мрак надвигался со всех сторон, подступал к нему ближе и ближе, неслышно, как хищник, подкрадываясь на мягких лапах.
— Мистер Минч — так звали моего отца, — сказал он. — Меня зовут Лео.
Одиночество душило его, клубком подкатывало к горлу. Он начал задыхаться и, словно ища опоры, схватил Сильвию за руку. Едва коснувшись ее руки, он понял, что происходит, и тут же почувствовал, что это должно быть иначе. Должна быть любовь. Лицо его сморщилось, и на глазах выступили слезы.
— Видите, — сказал он моргая. — Вы плачете, и я тоже плачу.
Сильвия отвернулась, уткнула нос в платок и снова расплакалась. Лео нерешительно притянул ее к себе.
— Если вы будете так плакать, — сказал он, — я тоже выплачу себе все глаза.
— Что вы должны о нас думать! — сказала она сквозь слезы.
Лео поцеловал ее.
— Что я думаю? Я думаю, Сильвия… я думаю… — Он опять поцеловал ее. Его губы скользнули по щеке, прижались к ее губам.
Сильвия уперлась кулаками ему в грудь, стараясь оттолкнуть его, и, откинув голову, вертела ею из стороны в сторону, уклоняясь от поцелуев.
— Я не хочу вашей жалости, — сказала она, вырываясь. — Пожалуйста, прошу вас! — вскрикнула она. — Оставьте меня! Сейчас же, сию минуту оставьте меня!
Лео прижал Сильвию к себе так крепко, что ее кулаки вдавились ей в грудь, причиняя боль. Он зажал ее голову в ладонях, притянул к себе и поцеловал в губы с такой силой, что почувствовал губами ее зубы. Ощущение мрака покинуло его, как страх покидает человека, вступившего в бой.

Они поженились, но еще долго спустя у Лео порой мелькала мысль, что все это должно бы быть по-иному. Должна быть любовь. «Да, да, — твердил он себе. — Это не вздор. Должна быть любовь». Он никогда не верил, что любит Сильвию. Среди разнообразных чувств, которые она в нем вызывала, он не мог отыскать любви. В лучшем случае он допускал, что мог бы полюбить ее, если бы все с самого начала сложилось по-другому.

Джо вернулся домой, пробыв в отлучке двадцать два года. На этот раз причиной разрыва между братьями оказалась Сильвия.
Джо немало поскитался по свету и все же нигде не мог осесть по-настоящему; в конце концов, в 1915 году, он отправился в Канаду, где, по слухам, была нужда в рабочих, и однажды утром проснулся солдатом армии его величества. До этого он тосковал, чувствовал себя отщепенцем и частенько напивался. Так оно было, но Джо изобразил все совсем по-другому. Он сказал, что просто был мальчишкой, сосунком, как все прочие. На самом же деле он пил и буянил, но даже в те минуты, когда он глушил свою тоску вином, и орал, и безобразничал, и спал с девчонками, и храбрился, и уверял себя, что он счастлив, — даже в эти минуты ему казалось, что все смотрят на него отчужденно, и стыдился своих лохмотьев. Он пошел в армию, чтобы приобщиться к человечеству. Он взял винтовку и пошел убивать, чтобы люди видели, что он тоже человеческое существо. Но и из этого ничего не вышло, ибо, как только перестали убивать и Джо отложил винтовку, он тотчас увидел, что люди по-прежнему смотрят на него как на опасное животное, которое нужно кормить.
Во Франции он женился и осел там со своей «военной» женой, потому что в Америке он никому не был нужен, а французы, как ему казалось, должны были испытывать благодарность к союзнику и помочь ему выбиться в люди. Но и из этого тоже ничего не вышло. Французы слишком хорошо знали цену своим деньгам. Кончилось все тем, что Джо пустил в ход приданое жены, чтобы оплатить проезд «домой» в третьем классе для себя, для нее и для их маленькой дочки.
— И вот я здесь, — сказал Джо. — Приехал, как наш отец, — помнишь, как он, бывало, говорил о своем приезде в Америку: «Мое имущество — мои десять пальцев и игла». Ну уж игла-то была совсем ни к чему. Америка и так обернулась ему ежом.
Джо минуло уже тридцать семь лет. Это был грузный, мускулистый человек с лысеющим черепом.
Одет он был в новый костюм из дешевой материи, сшитый на заграничный лад, и вид имел далеко не преуспевающий. Это не понравилось Сильвии. Кроме того, у Джо была привычка напускать на себя хитрый вид, когда он хотел пошутить, и хитрость так часто изображалась на его лице, что он казался человеком прожженным и жуликоватым. Это тоже не нравилось Сильвии. И, наконец, когда Лео знакомил их друг с другом и Сильвия протянула Джо руку, тот шлепнул ее по руке и спросил: — А разве нельзя поцеловать молодую?
— Поздновато мне называться молодой, — сказала Сильвия, но Джо, не слушая, крепко чмокнул ее в губы. Его красное, волосатое, пахнувшее чем-то кислым лицо укололо ее своей щетиной, и это тоже не понравилось Сильвии.
Но больше всего ей не понравилось, что пришлось пустить семью брата в дом. Сильвия уже утратила веру в свои «хозяйственные таланты»: детей у нее не было, и Лео не внес в ее жизнь ничего, что могло бы их заменить. Пустая, одинокая жизнь опустошила ее. Присутствие «чужих» в доме раздражало. Вскоре она обнаружила, что жена Джо действует ей на нервы и ребенок Джо тоже действует ей на нервы. Фанетт тосковала по Франции, по своему родному дому и почти не говорила по-английски. Ребенок не говорил по-английски вовсе, и ни Фанетт, ни Джо не уделяли ему особого внимания.
В конце концов Лео, намеревавшийся было взять Джо в свое дело сначала в качестве служащего, а потом, если дело пойдет на лад, на правах компаньона, отказался от этой мысли. Он заметил, что они с Джо начинают злиться друг на друга точно так же, как в детстве. Итак, вместо того чтобы немного потесниться и очистить место для Джо, Лео выпроводил его на все четыре стороны и, купив для него табачную лавочку за 1400 долларов, предоставил ему самому искать себе место в жизни. «Видит бог, — сказал он себе, — это только для того, чтобы убрать его со всей семейкой из моего дома». Однако он был немало изумлен тем, что из этого вышло.
Джо взялся за дело всерьез, и оно пошло на лад. Он придумывал рекламные трюки, и некоторые из них оправдали себя. Так, например, своим постоянным покупателям, бравшим у него дешевые сигары, он посылал в подарок коробочку с двумя дорогими сигарами, к которым присовокуплял следующее, им самим сочиненное, послание:
У МОЕЙ МАЛЮТКИ-ЛАВОЧКИ ПРОРЕЗАЛСЯ СЕГОДНЯ ПЕРВЫЙ ЗУБ.
РЕКОМЕНДУЮ ВАМ СИГАРЫ, КОТОРЫЕ ОНА КУРИТ, ЦЕНЫ СХОДНЫЕ, СИГАРЫ ПРЕВОСХОДНЫЕ!
Покупатели откликнулись на это весьма благосклонно. Кое-кто даже перешел на дорогой сорт сигар. Но еще прибыльнее, чем рекламные трюки, оказалась доставка сигар в конторы и учреждения окраин. Это сразу сделало лавку Джо солидным бизнесом.
Лео был поражен. Он видел, что Джо всецело поглощен расширением своего дела, и решил, что теперь он «спасен». Ему все еще казалось, что только бизнес создает человеку «нормальную» жизнь, спасает его от всех бед. Правда, чем бы братья ни занимались, чувство неуверенности, с которым они родились на свет, только усиливалось. У Джо это чувство питалось неудачами, а Лео открыл, что и удачи не освобождают от него, даже, наоборот, скорее обостряют. Однако ни Джо, ни Лео и в голову не приходило, что чувство это можно воспринимать иначе, как неизбежность. Всякий бизнес, конечно, был сопряжен с риском, и они принимали это как должное. Ведь бизнес, думали они, не игрушка — сломал, поплакал, купят новую.
А потом Лео узнал, что Джо принимает от своих покупателей ставки на лошадей.
— С ума ты спятил, что ли! — кричал Лео. — Полиция прихлопнет твою лавчонку!
Но Джо заявил, что букмекерство очень помогает торговле, да и само по себе неплохое дело.
— Моим покупателям время от времени хочется поставить на лошадку, — сказал он. — Так почему же мне не пообчистить их обеими руками. — Переубедить его было невозможно.
После этого Лео уже никогда не заходил в лавку к брату. Он боялся. Ему казалось, что на лавку неминуемо нагрянет полиция, и то, что он финансировал подобное предприятие, было уже достаточно скверно, — не хватало только, чтобы его сцапали там, на месте преступления!
Лео не просто был зол на Джо. Он никак не мог понять его, не мог найти оправдания тому, что тот делал. Для Лео это был вопрос морали. Впрочем, мораль, конечно, не устояла бы, будь букмекерство и в самом деле полезно для бизнеса. Но в том-то вся и штука, что оно было полезно только отчасти. Ради сравнительно небольшого барыша приходилось рисковать всем предприятием, потому это и становилось для Лео вопросом морали.
«Кто поверит, что мы — родные братья, — думал Лео. — Ну точно мы из разного теста выпечены».
Он снова, как и прежде, чувствовал, что с Джо что-то в корне неладно. С его точки зрения, Джо был «плохой», а он сам, Лео, — «хороший». И в самом деле Лео был «хороший» человек — «хороший» в отношении людей, «хороший» в отношении закона. Но он был «хороший» только потому, что не чувствовал уверенности и хотел, чтобы люди и закон его не трогали. «Я всем друг, если мне это по карману», — говорил он себе, и это значило, что он переставал быть «хорошим», когда его чувство неуверенности усугублялось.
А Джо в самом деле был «плохой». Как и Лео, он страдал от неуверенности, как и Лео, ему хотелось, чтобы его любили, уважали или, на худой конец, оставили в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71