Кто-то из отряда заводской полиции распахнул главные ворота. Ворота открывались вовнутрь, но забастовщики во двор не вошли. Напротив, толпа даже слегка подалась назад, молча, спокойно, без сопротивления. И сразу же отряд врезался в толпу и начал ее оттеснять.
— Разойдись! — кричали они, толкаясь. — Давай, разойдись!
Тэккер увидел прямо перед собой женское лицо, все в капельках пота, а над ним разгоряченное, красное, потное детское личико. И у матери и у ребенка рот был широко открыт. Он знал, что они кричат, но не мог разобрать ни слова. Все сливалось в один оглушительный рев, от которого ушам было больно. Он подталкивал слабые, податливые тела и видел налитые кровью глаза, глядевшие на него с испугом.
— Чего стали! — кричал он. — Разойдись! Проходи! Разойдись!
Толпа начала рассеиваться. Женщины, дети, кое-кто из мужчин постарше отошли в сторонку, остальные собирались в молчаливые, настороженные группы. Шум стихал. Тут Тэккер услышал рядом с собой какие-то шлепающие, глухие звуки и громкий женский крик:
— Джордж! Джордж, миленький! Слышишь, Джордж! Не надо! Не надо! Джордж, слышишь! Не ввязывайся!
Тэккер боялся обернуться и посмотреть, что там происходит. Он боялся отвести взгляд от налитых кровью глаз и испуганных отступающих людей. Одной рукой Тэккер сжимал свинцовую трубку, а другой расталкивал толпу. Иногда трубка казалась ему очень тяжелой, а иногда он вовсе о ней забывал. Глаза болели при малейшем движении, а не двигать ими он боялся, надо было все время быть начеку. Любой пустяк мог оказаться роковым. Он чувствовал, как в людях, стоявших перед ним, закипает гнев. От любого пустяка он мог прорваться наружу и сокрушить его. Вдруг где-то позади посыпались выбитые кирпичом стекла, второй кирпич ударился о землю возле него. Но он не повернул головы. Он боялся оглянуться, но не оглядываться тоже было страшно, потому что вот сейчас, в эту самую секунду, кто-то позади или рядом с ним, может быть, нацелился в него.
Что-то мягкое и трепещущее налегло на него сзади, и он, не глядя, изо всех сил оттолкнул это что-то локтем и почувствовал, как от ужаса у него волосы встали дыбом. В ту же минуту стоявший перед ним низкорослый человек с худым желтым лицом и горящими глазами закричал. Глядя в упор на Тэккера, он выкрикивал:
— Убийцы! Убийцы!
Тэккер не выдержал, он хватил человека по губам свинцовой трубкой. Худое, кричащее лицо, казалось, целиком провалилось в рот.
— Чего стал! — крикнул Тэккер. — Разойдись! Проходи! — И снова пинки, давка, топот и шарканье ног. — Проходи! — повторял Тэккер. Он чувствовал, как внутри у него шла напряженная, выматывающая все силы, беспорядочная борьба за то, чтобы удержаться, не завопить и не кинуться убивать. Свинцовую трубку он держал высоко над головой, готовясь еще раз ударить желтолицего человека, если тот на него нападет. Брошенный кирпич выбил трубку у него из рук. Жгучая боль пробежала вниз по руке и горячей волной захлестнула мозг. Он нагнулся за трубкой и, не спуская глаз с рабочего, которого ударил, стал шарить по земле.
Не успел Тэккер нагнуться, как тот бросился на него. Он навалился на Тэккера всем своим тощим, хилым, разболтанным телом. Ткнул Тэккера сухой коленкой в лицо и ударил по затылку костлявым кулаком. Тэккер попятился. Он пятился, не разгибая спины, все еще стараясь рукой нащупать свинцовую трубку, наскочил на автомобиль, резким движением повернулся, чтобы посмотреть, что это, и с размаху ударился головой о ручку дверцы. В голове у него зазвенело — казалось, это звенит его мозг, — он откатился в сторону и увернулся от рабочего. А тот стоял и глядел на Тэккера. Ноги его были широко расставлены.
— Жить надоело? — взвизгнул Тэккер.
Рабочий ничего не ответил. Кровь мешала ему говорить. Он не мог закрыть рта, — челюсть была перебита. Он снова двинулся на Тэккера, молотя по воздуху руками. Удар пришелся Тэккеру по лицу, чуть пониже виска, но удар слабый, как всплеск воды. Тэккер изо всех сил ударил рабочего башмаком в пах. Тот перегнулся пополам, схватившись за живот. Тэккер ударил его коленом в лицо. Рабочий повалился боком на мостовую. Тэккер одним прыжком очутился на нем. Он бил с остервенением, бил до тех пор, пока не почувствовал, как размякли у него под руками все кости лица. Теперь человек шевелился, только когда Тэккер теребил его.
Кто-то со словами: «Довольно, тут делать больше нечего», — подхватил Тэккера и поднял его на ноги. Он услышал, как Макгрэди кричал: «Уберите фотоаппараты! Разбейте фотоаппараты!» и догадался, что фотоаппараты направлены на него. Он поспешил отвернуться. Он увидел человека, которого только что избивал, и по тому, как странно и нелепо были раскинуты ноги, понял, что забил его до смерти.
— Так ему и надо, — сказал он. Потом, обернувшись к стоявшему рядом с ним парню из отряда, схватил его за плечо и крикнул: — Сам напросился! — Тот не ответил.
На углу, напротив, Тэккер заметил группку людей. Они что-то кричали ему. В ста шагах позади них неровной цепочкой стояли еще люди, а за ними еще и еще, сгущаясь в плотную массу. Неистовый рев подымался оттуда и, ширясь, катился по воздуху.
— Идите к черту! — взвизгнул Тэккер. — Околевайте, коль вам охота, сволочи! — И бросился на них с поднятыми кулаками. Он готов был разорвать каждого на куски и погибнуть сам, но его схватили, оттащили назад и не отпускали.
С противоположного конца улицы приближалась конница. Солдаты, большей частью юнцы, подпрыгивали в седле, и лица их под стальными шлемами были хмурые и испуганные. Вооруженные револьверами офицеры стреляли в воздух, а солдаты размахивали длинными резиновыми дубинками.
— Эти разгонят, — сказал Макгрэди. — Обученные войска.
Тэккер больше не вырывался. Он стоял и глядел на солдат и на разбегающуюся толпу, которая, рассыпаясь мелкими группами, редела и таяла перед конскими копытами.

На заводе отряд ожидали тазы с холодной водой, для каждого было приготовлено чистое полотенце и кусочек туалетного мыла. Тэккер вымыл лицо и руки, следы крови исчезли, но не исчезла сжигавшая его изнутри лихорадка. Лицо, сколько он ни обливал его холодной водой, все продолжало гореть.
— Эй вы, как вас там, — обратился к нему Макгрэди, — мне надо с вами поговорить.
— Сию минуту, начальник, — ответил Тэккер. Макгрэди отправился к себе в кабинет в полной уверенности, что Тэккер идет за ним следом. Но Тэккер еще не опомнился. Вместо того чтобы последовать за своим начальником, он прошел через цех, где штрейкбрехеры, стоя на цыпочках, выглядывали из окон, а надзиратель и старшие мастера надрывались от крика и гнали их работать. Потом он поднялся по широкой мраморной лестнице и вошел в главную контору. Служащие, мужчины и женщины, столпившись вокруг стола, толковали о чем-то. Они посмотрели на Тэккера и замолчали, а он вдруг со страхом подумал о том, что они сейчас скажут про него.
«Да нет, они еще ничего не знают», — решил он, выпятил грудь, нахмурился и прошел мимо с таким видом, словно он был солдат, спасший их от неприятеля.
— Эй, послушайте, — обратился к нему один из служащих, — туда нельзя.
Но служащий был испуган и, видимо, не решался приблизиться к Тэккеру; тот, все так же храбрясь, ступил через раскрытую дверь на мягкий ковер и увидел, что у окна стоит человек и смотрит на улицу. Человек медленно обернулся. Тэккер уже взялся за трубку телефона, стоявшего на большом письменном столе.
— Что вы здесь делаете, вам здесь не место! — сказал или, вернее, пропищал, мужчина, так он был изумлен, возмущен и напуган.
— Пользуюсь вашим аппаратом, — рявкнул Тэккер и сам изумился своему грозному тону.
Тэккер вызвал междугородную станцию, сказал номер домашнего телефона в Нью-Йорке, и сразу же для него перестали существовать и человек, и его розовая, упитанная, нелепо оскаленная физиономия, похожая на рыльце жареного поросенка с яблоком в зубах.
— Алло, — сказал Тэккер, услышав голос Эдны. — Как ты себя чувствуешь?
— Превосходно. А кто говорит? Это ты, Бен? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто соскучился по тебе.
— У тебя все благополучно? — Она подумала, что, должно быть, его уволили.
— Очень по тебе соскучился.
— И я тоже соскучилась, дорогой. Но у тебя, правда, все благополучно? — Ей не нравился его голос. Он был слишком вкрадчивый и какой-то просительный.
— Все ли благополучно? Конечно, благополучно. Что ты сегодня будешь есть на обед?
— Съем тебя, если не скажешь, зачем позвонил.
— Позвонил, потому что соскучился. Вот и все. Нельзя уж и соскучиться по собственной жене? Она ведь у меня одна-единственная.
— Когда же тебя ждать домой?
— К обеду не жди.
Она засмеялась. Ему нравилось, как она смеется. Он улыбнулся в трубку.
— Знаю, что не к обеду, — сказала она, — но когда же, глупенький? — Она все еще думала, что его уволили.
— Не знаю, во всяком случае не очень скоро.
— Ты все еще на той же работе?
— На той же.
— Не забывай, что я тебе говорила, — она старалась, чтобы голос ее не звучал слишком настойчиво. — Я вовсе не против того, чтобы ты поступил там на постоянную работу. Я тогда к тебе перееду. — Они обсуждали это не раз. Он утверждал, что ей будет скучно вдали от Нью-Йорка, без друзей и знакомых. — Я готова жить где угодно, только бы нам быть вместе.
Он долго не отвечал. Стоял, улыбаясь в трубку. С ней он всегда чувствовал себя крепким, как кремень, мужчиной, готовым постоять за себя, с чем бы ему ни пришлось столкнуться.
— Тут сущий рай, — проговорил он, наконец.
— Вот и устраивайся на работу, а я, как только ты скажешь, приеду к тебе.
— А ты меня любишь?
— Нет, не люблю. Я вышла за тебя по расчету.
Она засмеялась, и он тоже засмеялся. Потом оба замолчали, и он повесил трубку.
— А теперь убирайтесь к чертовой матери! — сказал розовый, упитанный человек.
Тут только Тэккер как следует его разглядел. Это был Невил Смит, сам Невил Смит, владелец всех предприятий, — этого завода и еще одиннадцати таких же. От страха Тэккер пошел напролом.
— Ну что же, вышвыривайте меня! — сказал он.
Седые усы топорщились на гладком розовом лица Смита. Вид у него был такой, словно он никогда не знал никаких забот, да и сейчас в нем не замечалось тревоги. Однако заводская полиция внушала ему страх. Он боялся, как бы эти молодчики не вышли из повиновения.
— Вам не следовало входить сюда, — сказал он Тэккеру. — Телефон есть внизу.
И вдруг, неожиданно для самого себя, Тэккер высказал то, что чувствовал:
— Мне хотелось выбраться из этой каши, — сказал он, — и спокойно поговорить с женой.
Служащие, столпившись у открытой двери, слушали. Тэккер направился было к ним, но Смит нагнал его и взял за локоть.
— Что там, очень жаркое дело было? — спросил Смит.
Тэккер подумал: «Наверное, он тоже еще не знает, что это сделал я». Силы вдруг изменили ему. Он сделал два неверных шага к двери, но колени у него задрожали, он не устоял на ногах и со стоном упал на четвереньки. Ему казалось, что ковер куда-то уплывает из-под его дрожащего тела, а вместе с ним плывут и глаза, которые он не мог оторвать от узора.
Смит подхватил Тэккера и хотел его поднять. Тэккер ощутил запах холеного, чистого тела, услышал тяжелое дыхание и подумал: «Боже мой, сам владелец всех предприятий… Хорошо, что Эдна меня таким не видит…» — и еще: «Если бы этот толстяк знал… если бы знала Эдна…»
Смит был маленького роста. Тэккер оказался для него слишком тяжелым.
— Подлые убийцы! Чего полиция смотрит? Почему их не сажают в тюрьму? — закричал Смит.
Слова эти отозвались в голове Тэккера, как удары молота. Он решил, что Смит говорит о нем. Нет, тут же успокоил он себя, Смит не стал бы со мной возиться, если бы знал. Пытаясь уползти от самого себя, он весь судорожно скорчился и потерял сознание. Последнее, что он слышал, был чей-то возглас и женский голос, произнесший: «Совсем еще мальчишка».

Когда Тэккер пришел в себя, он лежал на диване. На лбу было мокрое холодное полотенце. Он не раскрыл глаз. Он боялся того, что увидит. А когда, наконец, открыл, перед ним мгновенно возникла серая свинцовая трубка, рот рабочего и разбитое лицо, которое провалилось в этот рот. Он закрыл глаза и не сказал ни слова.
«Я не хотел его убивать», — твердил он про себя. Сколько раз выслушивал судья такие оправдания? И насколько это может сократить срок? Когда Тэккер нанимался в заводскую полицию, он просто искал работы. Он боялся остаться без работы. Он раньше был таким же отщепенцем, как Джо, и по опыту знал, что стоит ему остаться без работы, как он непременно впутается в какую-нибудь историю. Любовь Эдны преобразила его. Благодаря Эдне Тэккер почувствовал, что он не хуже других людей. Теперь, когда он был женат на ней, он вовсе не хотел влипнуть в какую-нибудь историю. Но когда он приходил наниматься, хозяева даже не видали его лица. Они либо высылали кого-нибудь сказать, что работы нет, либо, не глядя на него, отвечали: «Нет ничего». А он думал: «Если бы только мне удалось заставить хоть одного посмотреть на меня, заглянуть мне в глаза и понять, что я человек, не какая-нибудь назойливая муха, а живое человеческое существо».
Получив место в заводской полиции, он сказал Эдне:
— Только бы мне попасть на завод, а уж там я себя покажу. — Он не сомневался, что сумеет обратить на себя внимание какого-нибудь начальника. Он побежит отворять дверцу хозяйской машины или, прикоснувшись к козырьку, скажет: «добрый вечер», «доброе утро» или «чудесный выдался сегодня денек», и добьется того, что начальник посмотрит ему в глаза и подумает: «Сразу видно, что толковый малый, поглядим, на что он годится, может быть, и пристроим его».
— Только бы попасть на завод, — говорил он Эдне, — а уж оттуда меня не вышибут.
До сих пор Тэккеру никогда не приходилось иметь дело с забастовками, и он плохо представлял себе, что это такое. В первый же день, когда компании никак не удавалось провести штрейкбрехеров на завод, потому что пикетчики стеной стояли у входа, Тэккер слышал, как Смит сказал Макгрэди: «У ворот надо затеять драку. Нужно устроить так, чтобы вмешались войска».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71