— А где ваш рубин?
Он рассмеялся.
— Рубина нет. Но сочли бы вы меня развращенным, если бы я это сделал, дал бы вам рубин и ничего бы не потребовал взамен?
— Вы куда-то гнете, мистер Уилок. Только не туда, куда нужно. На эту приманку меня не поймаешь.
Она засмеялась, но он возвысил голос и заглушил ее смех.
— Вот видите, — закричал он, — вы не знаете. Но ведь это же чистейший разврат так поступать, не хотеть ничего взамен. Это извращение. Разве вы не понимаете? Это же неестественно? Вы тратите большие деньги, терпите большие лишения, желая чего-то достичь. Это естественно. И вот наконец вы у цели. Остается только протянуть руку и взять. Это было бы вполне естественно и нормально. Но находить удовольствие в том, чтобы в последнюю минуту отказать себе, намеренно лишить себя удовольствия, обойтись без этого и ничего не взять — простите, но в таком человеке непременно есть что-то дурное, иначе он так бы не поступал.
— Это для меня чересчур сухая материя, — сказала Дорис и снова засмеялась.
Генри ее не слышал. Он вдруг вспомнил о Тэккере, который с досадой отвернулся от человека, потерявшего сознание, когда ему засунули в рот динамит. С досадой! Этого Макгинесу ввек не придумать. Значит, все это действительно было!
Генри с минуту сидел неподвижно. Потом у него задергались веки, и он крепко зажмурил глаза.
— Нет, — сказал он надтреснутым голосом, все еще не открывая глаз, — вы ребенок. Вы не знаете, сколько дурного таится в человеке и только ждет случая, чтобы прорваться.
Дорис нерешительно взглянула на него и тут же опустила голову. Лицо Уилока было такое странное, что она почувствовала себя неловко.

Уилок внезапно решил отделаться от нее. Он сказал, что, к сожалению, приглашен на обед, но по пути завезет ее домой, чтобы она могла оставить там свои свертки. Дорис дала адрес роскошного отеля «Рандолф» на Пятьдесят четвертой улице. Одна из звезд «Театра обозрений» жила там, и Дорис решила, что это будет звучать внушительнее.
Генри молча смотрел, как она выходила из машины. В одной руке Дорис держала завернутые в бумагу цветы, в другой шоколад и коробку с печеньем. Игрушечную обезьянку она зажала под мышкой. Три орхидеи были приколоты к пальто. Она походила на ребенка, возвращающегося с праздника, где его наделили игрушками и сластями. Он простился с ней, даже не спросив, когда можно будет снова с ней встретиться.
На углу Уилоком овладела новая прихоть. Он велел шоферу обогнуть квартал и вернуться назад. Он знал, что Дорис не по средствам жить в отеле «Рандолф», и собирался уличить и унизить ее. Он сидел на краешке сиденья, пока такси медленно и с трудом продвигалось по запруженным улицам. Да, думал он, когда мы поровняемся с ней, я высуну голову из машины и крикну: «Ууу». Но на улице было очень тесно от машин, и он уже начал бояться, что не нагонит ее.
Когда он снова увидел Дорис, она почти дошла до угла. Она направлялась в кафетерий, где условилась встретиться с товарками. Руки ее по-прежнему были заняты свертками. Белые орхидеи покачивались при каждом шаге. В вечернем сумраке они светились холодным фосфорическим светом. Прохожие оборачивались и смотрели на цветы. Она шла быстро, высоко подняв голову, выпрямившись и расправив плечи. Лицо было бесстрастно. Генри, выглядывавшего из окна машины, она не заметила.
«Лгунишка этакая, дуреха», — думал он. Его душил злобный смех.
Он все еще сидел на краю сиденья, держась за ручку дверцы. Лицо у нее очень подвижное. Он представлял себе, как оно дрогнет от изумления, когда она его увидит, и тут же сморщится от стыда. Стиснутое со всех сторон такси остановилось. Он слышал, как гуляет в темноте вечерний ветер. Ветер хлестал по мостовой, по машинам и крышам домов, поднимая шум, похожий на топот убегающих ног.
Машина снова тронулась, нагнала Дорис, проехала мимо, и Генри отодвинулся от дверцы. Он не остановил ни машины, ни Дорис. Видимо, последняя из его мрачных прихотей оказалась ему не по силам или же он нашел достаточное удовлетворение в том, что мысленно исполнил ее.

Часть четвертая
«Те, о ком не подумали»
1
В четверг, в праздник Благодарения, Лео пустился на хитрость. Из денег Тэккера он выплатил всем, кто выиграл на номер 527, а в пятницу его никто не мог доискаться. Джо понимал, какой у брата расчет. Чем дольше другие банкиры будут изворачиваться, не имея денег для выплаты клиентам, тем больше клиентов отойдет к Лео. Конечно, Лео выгодно было потомить их подольше. Джо считал, что брат имеет на это право, поскольку его банк потерпел большой ущерб от налета, и не торопил его. Уилок хотел, чтобы Джо нажал на брата, но Джо отговаривался тем, что не может его разыскать: Лео, видимо, поехал за город. Тогда Тэккер сам позвонил Джо и сказал, чтобы Лео был у себя в конторе в субботу утром и в тот же день начал переговоры о слиянии с другими банками. Никаких отговорок он слушать не станет. Тэккер тоже понимал, какой у Лео расчет.
Тем игра Лео и кончилась. Переговоры начались и субботу утром и продолжались целый день, все воскресенье и большую часть понедельника. Происходили они то в конторе Лео, то у Джо, иногда у Уилока, а ночью у Уилока на квартире. Но где бы они ни происходили и кто бы в них ни участвовал, протекали они совершенно одинаково. Менялись только лица и цвет кожи. Среди держателей лотерей и их бухгалтеров попадались и друзья Лео. Но был ли цвет кожи черный, бронзовый, белый, красный или смешанный, были ли они друзья, враги или чужие, — все они говорили одно и то же, преследовали одну и ту же цель и применяли одну и ту же тактику. И все они устилали путь, по которому, наподобие гигантского катка, двигалась машина бизнеса. И как они ни топорщились, как ни корчились и ни извивались, сколько бы ни прятались в канавах и рытвинах, все под конец ложились плашмя и покорно устилали собой путь.
Все входили с независимым видом, словно говоря: почему бы и не послушать интересное предложение и не принять его, если оно выгодно. Но глаза их при этом были прикованы к Лео. Когда же он сообщал им последнее слово Тэккера, они всегда отвечали: «нет». Они нарочно возвышали голос, но голос же и выдавал их, потому что в нем звучала мольба. После этого Лео мог не тратить времени на уговоры. Они вставали с тем, чтобы уйти. Захлопывали книги, складывали бумаги, а Лео молча наблюдал за ними. Потом они направлялись к двери и возвращались, или даже выходили на улицу, но только за тем, чтобы вернуться. Так или иначе, они все приходили обратно. Были ли это старики, молодые, или люди средних лет, были ли они лавочники, до того как стать лотерейщиками, коммивояжерами или бандитами, домовладельцами, спекулянтами или торговцами, — все поступали совершенно одинаково; приходили, выслушивали, говорили: «нет», а потом возвращались, потому что, кем бы они сами по себе ни были и во что бы их ни превратила жизнь, машина бизнеса теперь всех сравняла.
Торговаться было утомительно, и Лео устал. Один раз, в самый разгар спора, ему стало дурно. Он, потянувшись, закинул голову назад — и вдруг почувствовал сильное головокружение. Ощущение было такое, будто мозг завертелся за глазными яблоками, сами же глаза оставались на месте. Комната и сидевшие перед ним люди тоже оставались на месте, а в голове кружилось. Потом комната стала вращаться вокруг людей, люди же сидели неподвижно и глядели на него. Он так побледнел, что они испугались. Все подались вперед, вытаращив глаза и раскрыв рот, словно собираясь что-то сказать. Потом и они стали вращаться. Все вращалось в разных направлениях: комната в одну сторону, люди — в другую, а мозг его — в третью. Он зажмурился — головокружение усилилось. Тогда он нащупал край стола, ухватился за него и остался сидеть с закрытыми глазами.
— Лео! — вскрикнул Джо. — Что с тобой?
Слова Джо еле доходили до Лео, прорываясь сквозь головокружение. Потом кружение замедлилось и, наконец, вовсе прекратилось.
— Тебе нехорошо? — спрашивал Джо.
Лео раскрыл глаза. Джо стоял, наклонившись над ним, с таким лицом, словно увидел смерть.
— Неправильно питаюсь, — сказал Лео и рукой надавил на живот. Лица окружающих выражали то же, что и лицо Джо. Кто-то подал Лео воды. Он отпил немного, громко глотая, тыльной стороной руки вытер губы и покачал головой. — Да, — сказал он, — не сплю и не питаюсь как надо.
Призрак смерти медленно покидал комнату. А бизнес тотчас снова вступил в свои права, и все пошло по-прежнему. Лео слушал и говорил. Он расстраивал планы своих противников, предлагал взамен собственные и при этом все время думал: начнется ли опять головокружение, если откинуть голову, и нагибал голову вперед до тех пор, пока у него не заломило шею. Тогда он немного приподнял голову, потом еще немного и еще чуть-чуть, но тут головокружение началось снова, и он поспешил ее опустить. «Кто может вынести такую жизнь?» — подумал он.

Гроза надвигалась. Тучки, предвещавшие бурю, сталкивались, сливались в одну грозовую тучу. Беда следовала за бедой.
— На что это похоже? — сказал Лео Бауеру, когда тот снова появился в конторе. — Я дал вам возможность отдохнуть ради пользы дела, а вы ухитрились еще больше устать.
Бауер, казалось, не столько устал, сколько был не в духе.
— Я плохо спал, — объяснил он. — Все думал. — Джо стоял рядом с Лео и сочувственно улыбался. Бауер кинул беспокойный взгляд на Джо. — Можно с вами переговорить наедине? — обратился он к Лео.
— Да говорите здесь, мы с братом теперь компаньоны.
Но Джо в этот день был само дружелюбие. Он сказал, что подождет Лео внизу, в машине. Он и приехал в контору только за тем, чтобы познакомиться со служащими, раздать им праздничные подарки, предупредить, что синдикату потребуется лишняя копия ежедневного баланса, и показать заодно, что он такой, как все, ничуть не страшный, и бояться работать у него нечего. Подарки Джо купил у приятеля Бэнта, члена муниципалитета, оптового торговца мясом. Этим он делал одолжение Бэнту и его приятелю, члену муниципалитета. Но в данном случае Джо заботился не о них, а о служащих лотерейных банков. Он знал, что с банкирами он управится легко и просто; они связаны крепко-накрепко и слишком много потеряют, если вздумают вырываться. Но многим из служащих могла не понравиться перспектива работать на Тэккера — и они при этом ничего не теряли, кроме своего места. А место в лотерейной конторе — небольшая приманка. Потому-то Джо и раздавал праздничные пакеты, заискивающе улыбался и теперь покорно ушел, оставив Бауера наедине с Лео.
— Что с вами опять приключилось? — спросил Лео.
— Да все то же, — ответил Бауер. — Я все думал и думал и пришел к тому же выводу.
— Вы хотите уйти?
— Не хочу, а вынужден.
— Вы не могли выбрать более подходящего времени для такого разговора? Двадцать человек ждут меня в конторе. Поговорим после, — и он повернулся, чтобы уйти.
— Я вам об этом говорю для того, — продолжал Бауер, — чтобы вы подыскали себе кого-нибудь на завтра.
Лео остановился.
— Как на завтра? — воскликнул он. — Вы на ответственном месте. Вы обязаны дать мне время подыскать человека.
— Не могу. Честное слово, не могу. Я здесь не выдержу.
— Да что, в конце концов, здесь отрава, что ли, рассыпана?
— Да.
— После того, что я для вас сделал, вам бы следовало хоть немного посчитаться со мной.
— Я ничего не могу с собой поделать.
— Никак не пойму вас. Кажется, неглупый парень. К тому же человек семейный, а ведете себя черт знает как. Словно у вас мозги не в порядке.
Бауер опустил глаза. Он беспокойно переминался с ноги на ногу; все его тело пришло в движение. Руки, ноги и даже язык во рту.
— Когда я попадаю сюда, — сказал он, — у меня и, правда, в голове мешается, и весь я сам не свой.
— То, что случилось на прошлой неделе — полицейский налет, — больше не повторится, я вам ручаюсь. Против этого приняты меры.
Бауер сказал, не поднимая глаз от пола!
— Честное слово, мистер Минч, я сам это знаю. Твержу себе это, убеждаю, и все-таки не помогает. Видимо, я не гожусь в… то есть на то, чтобы быть там, где… Нет, сколько бы я себя ни убеждал, все равно у меня в голове мешается.
— Тогда принимайте какие-нибудь пилюли, лекарство, что угодно. Но вам придется поработать здесь три-четыре недели, пока я найду кого-нибудь на ваше место. Это мое последнее слово.
— Три недели!
— Три, пять недель, сколько потребуется, чтобы найти…
— Нет! — крикнул Бауер. — Вы не можете меня заставить остаться, я не раб!
— Я вас предупредил, — сказал Лео и через маленький коридорчик направился из бухгалтерии в комнату сортировщиков.
Бауер шел за ним следом.
— Что вы хотите сказать?
— Неважно, — ответил, не оборачиваясь, Лео. — Я вас предупредил. — Теперь он шел через комнату сортировщиков к небольшой передней, откуда был выход на лестницу.
— Что вы хотите сказать? — воскликнул Бауер. — Объясните, что вы хотите сказать?
— У вас есть глаза. Сами видите. Я уже не один в деле.
— Господи боже ты мой! — Бауер произнес это так быстро, что слова слились в одно восклицание. Он видел бандитов в кино. Когда Джо вошел, Бауер вспомнил эти фильмы. Теперь он понял: все, что там показывали, правда. Гангстеры не выпускают никого из своих сетей. Он попал к ним, и ему от них не уйти. Бауер открыл рот, но не мог произнести ни звука.
— Будьте же благоразумны, — сказал Лео, — тогда и вас никто не тронет. Ничего страшного в этих людях нет. Они только не хотят неприятностей, шума и тому подобного, пока синдикат не станет на ноги. — Бауер сделал судорожное движение, словно порываясь бежать, но Лео схватил его за рукав. — Не будьте ребенком, — прикрикнул он на него. — Смотрите на вещи здраво, бога ради. Вы хотите уйти? Ладно.
Бауер, тяжело дыша, высвободил руку.
— Я же вам сказал, — продолжал Лео, — потерпите две-три недели — и все будет хорошо. Я постараюсь освободить вас как можно скорее. Даю слово.
— Мистер Минч, — начал Бауер. Он старался держаться прямо, смотреть Лео в лицо и говорить спокойно. — Во что вы меня втянули, мистер Минч? — Голос у него был тонкий, срывающийся.
— Ни во что я вас не втягивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71